Странник, пришедший издалека - Михаил Ахманов

И Скиф, всматриваясь в эту жутковатую пляску, вдруг начал замечать, что тела Перворожденных обращаются в подобия гротескных лиц, звериных морд и человеческих физиономий, искаженных невероятными гримасами – страха, восторга, гнева, насмешки, вожделения. Иные казались ему знакомыми или почти знакомыми; другие, страшные, как дьявольские маски, вызывали только омерзение и ужас. Вероятно, то была лишь игра фантазии, но он не мог избавиться от мысли, что видит иногда огромные и размытые подобия лиц шинкасов – жабью рожу Тха, Полосатой Гиены, хищный оскал Когтя, физиономию Дырявого с рассеченной щекой, мрачные безжалостные глаза Ходда-Коршуна. Временами же в корчах протоплазменных тварей проглядывали иные черты – синдорцев, погибших во время сражения у рощи, земных знакомых Скифа, амазонок из города на скале и даже любопытного серадди Чакары, ловца удачи. Все это казалось совершенно невероятным, так как шинкасы, за исключением Тха, обитали сейчас на спине Шаммаха, Кондора Войны, а синдорцы – если не считать юного Сайри – нежились в чертогах Безмолвных на серебристой луне Зилур. Что касается всех прочих, то Скиф надеялся, что они живы, здоровы и пребывают в добром здравии; вряд ли кто-то из них достался демонам.

Он протер кулаками глаза, и наваждение исчезло; теперь перед ним были только округлые бурые тела, дрожащие, как в лихорадке. Но трепет их затихал. Постепенно беспорядочные движения снова сменились размеренными колебаниями вверх-вниз, затем протоплазменные сгустки замерли, но зашевелились механизмы, вытягивая ноги-ходули, выравнивая их и сгибая словно бы в нетерпении. Наконец твари в шестиножниках в строгом порядке потянулись к вратам: сначала занимавшие внешнюю часть колец, потом – внутреннюю, ближнюю к деревьям. Исход их занял минут семь-восемь, и вскоре под золотистыми кронами падда желтела лишь скрывавшая почву трава.

– Представление окончено, – заметил Сарагоса и, поглядев на Скифа, а потом на Джамаля, спросил: – Ну и что значит сей цирк?

Звездный странник в задумчивости коснулся бородки.

– Подготовка к Воплощению, дорогой, священные пляски в честь Творца, спортивная разминка, пикник на природе… Выбирай!

– Может быть, запах доставляет им удовольствие, – сказал Скиф, припоминая речи щуплого сегани. – Тот, длинношеий, говорил, что в токаде наслаждаются ароматом воспоминаний.

– Какие воспоминания у этой погани в котелках? – Брови Сарагосы взлетели вверх, глаза недоуменно округлились. – О чем они помнят? Как дьявол лепил их из дерьма в местном аду?

– Кроме Перворожденных, могут появиться и другие, Пал Нилыч. Они пришли из внутренних врат целой ордой, как предупреждал князь. – Скиф стукнул согнутым пальцем о поверхность купола. – Теперь стоило бы подождать тех, кто заявится снаружи… тех, кого немного… генералов!

– Ну-ну, – проронил Сарагоса, морща лоб и посматривая на часы, – Ладно, подождем! Время позднее, так что разрешаю вздремнуть и перекусить, только каждый пусть сидит на своем посту… И спит вот так! Понятно, нет? – Он прижмурил один глаз и широко раскрыл другой, потом начал копаться в мешке.

– А сейчас разбирайте паек и отправляйтесь!

– Мне не надо, – сказал Скиф. – У меня еще остались пара банок и сухари.

– Не надо так не надо… – Сарагоса выудил из кармана трубку и буркнул: – Ну, идите! Да оденьтесь как положено! За генералами голышом не бегают.

Одеваться Скиф не стал; положился на то, что купол скрывает его от зоркого начальственного ока. Расправившись с банкой концентрата, он еще раз окунулся, чтобы разогнать сон, и около часа побродил среди трав, бассейнов и висящих в воздухе полотнищ, то поглядывая на небо с недвижным солнечным диском и на ярко-желтую чашу равнины, то всматриваясь в хрустальный купол и золотистые древесные кроны. Наконец дремота сморила его; он выбрал один из ковров-самолетов, не самый маленький и не самый большой, размером с нормальную кровать, и расположился на нем, прикрыв ладонью глаза.

Солнце грело ноги и живот, но, кроме прикосновения теплых его лучей, Скиф не ощущал ничего. Над гигантским рукотворным миром сархов распростерлась тишина; не слышалось птичьих вскриков и стрекота насекомых, не шелестела под ветром трава, не журчали ручьи, не раздавалась осторожная поступь зверя. Харана, бог с жалом змеи, тоже молчал, будто намекая, что в тишине нет ни опасности, ни ожидания беды; все спокойно, можно спать.

И Скиф уснул.

То ли после недавних танцев Перворожденных, то ли по какой-то иной причине, но привиделся ему поединок с Когтем. Однако во сне Коготь был громадным, вдвое выше его, с чудовищной секирой, напоминавшей мясницкий нож на двухметровом бревне топорища, а у самого Скифа, кроме быстрых ног и ловких рук, никакого оружия не случилось. Даже проволоки-заточки, вшитой в лямку комбинезона! И комбинезона тоже не было, а значит, не мог он использовать другое подручное средство – леску или кусок веревки, ремень или перочинный нож.

Коготь-исполин гонял нагого Скифа вкруг костра, с молодецким уханьем размахивал секирой, рубил воздух, вспахивал землю. Скиф уворачивался, подпрыгивал, сек великана ребром ладони, доставал пяткой горло и висок, с размаху колотил ступнями по ребрам, старался угодить пальцами в глаза. По идее, любому из этих ударов полагалось бы вышибить из Когтя душу вместе со всеми печенками и селезенками, но шинкас только ухмылялся да все шустрей орудовал своим топором. И Скиф с ужасом начал понимать, что круги, коими гоняет его великан, все суживаются и суживаются и вскоре приведут его прямиком в костер. А в костре том плясала в рыжих огненных языках дяди Колина саламандра, скалила алые зубки, ухмылялась, обещая гибель скорую и неминучую.

«Не годится бегать», – решил Скиф, пристраиваясь ближе к пламени и поглядывая на жуткое лицо Когтя и на его огромный топор. Гигант надвинулся на него несокрушимой горой, вскинул полыхнувшее алым блеском лезвие, раскрыл необъятную пасть – и тут Скиф наклонился, сунул руки в огонь, ухватил насмешницу-саламандру под жабры и швырнул Когтю прямо в лицо. Против ожиданий, огненный зверь оказался не твердым и жарким, а мягким и приятно-теплым; пальцев он Скифу не обжег, а что сотворил с Когтем, того было не разглядеть за клубами дыма да снопами багровых искр.

Странно! Саламандра вроде бы терзала врага, и в то же время Скиф ощущал, что она попрежнему в его руках. Она была все такой же мягкой и теплой, и пахла не угольями и золой, а горьковатым и нежным запахом степных трав – не тех, что росли на желтой равнине, но амм-хамматских, знакомых, почти родных. И были у саламандры волосы, как шелк, и кожа, как лепесток тюльпана, и губы – сладкие, как майский ветер, играющий в кронах цветущих яблонь…

Сийя!

Он очнулся, сжимая ее в объятиях. Пепельный локон щекотал шею, а губ ее он разглядеть не мог – губы были слишком близко.

– Воин! – насмешливо и ласково шепнула она. – Ты даже не слышал, как я подкралась!

– Поступь врага тяжела, шаг любимой легок, – пробормотал Скиф, целуя ее в краешек рта. Потом он поймал ее губы; майский ветер дохнул в лицо, зашелестели ветви невидимых яблонь и незримые фонтаны обрызгали его медом и вином. Маленькие упругие груди Сийи затрепетали под его ладонью.

Скиф привстал, бросил взгляд над розово-смуглым плечом девушки: алое солнце попрежнему торчало в зените, и купол токада переливался алыми отблесками на фоне глубоких небес. Бездонных, как зрачки Сийи…

– Что ты там ищешь, Скиф ап'Хенан?

– Хотя бы одну луну, моя ласточка.

– Они здесь, все три, – она показала на свои губы и глаза.

– Это Миа, – сказал Скиф, целуя ее, – это Зилур, это Ко… – его губы коснулись ресниц Сийи, и она закрыла глаза. Невесомое полотнище под ними дрогнуло, вспорхнуло крылом бабочки и понеслось вверх, к самому солнцу, кружа и покачивая их, грея и лаская, окутывая радужной дымкой, где сквозь приглушенные цвета зелени и желтизны победным отблеском сиял фиолетовый свет аметиста и искрились алые альмандиновые пламена. Их ковер-самолет парил в этом ослепительном ореоле, а где-то под ним, вертясь и свиваясь в огненный клубок, играла, хохотала саламандра, весело скалила зубки, стреляла искрами – и каждая искорка тоже смеялась. И улыбок их было ровно столько, сколько раз Скиф целовал Сийю, а Сийя – Скифа.

Быть может, то улыбались не искры из пламенного оперенья саламандры, а сами Безмолвные Боги? И не полотнище сархов кружило их в вышине, а сам Небесный Вихрь?

Усталые, они заснули, прижавшись друг к другу, и на сей раз видения схватки с шинкасом не тревожили Скифа. Руки Сийи хранили его; нежные и сильные, они обнимали его шею, а дыхание девушки и запах ее кожи и волос навевали приятные сны: будто несутся они вдвоем на быстрых скакунах по питерским улицам, обгоняя шестиколесные слидеры, и тормозят прямо под окнами родительской квартирки; окно распахивается, и мама с отцом, высунувшись по пояс, машут им руками и зовут к себе. Скиф спрыгивает на землю, снимает Сийю с седла, и она, подняв к окну сияющее лицо, говорит: «Да будут милостивы к вам Безмолвные Боги! Вот мы прибыли, я и мой мужчина!» А мама, вытирая слезы, отвечает так: «Распадись и соединись! Клянусь челюстью пирга, наконец-то мой Кирюша стал чьим-то мужчиной!» И отец усмехается: «Хвала Безмолвным! Давеча шепнули они мне, что пора ожидать прибавления семейства…» Кто-то осторожно потряс Скифа за плечо, и он очнулся. Улыбка отца еще плавала перед глазами, но через секунду он сообразил, что видит лукавую физиономию Джамаля; звездный странник, одетый и с оружием у пояса, склонялся над ним. Сийи уже и след простыл.