Утро Судного Дня - Александр Мазин

— Слышал. Замечательно играет. Ну и что? Она взяла ее в руки три дня назад. Да ее никто слушать не будет! А профессионалы просто зашугают. Это же клан, дед! Туда не пускают чужих!

— Я им зашугаю! — Грива-самый-старший грозно нахмурил брови. — Да как только они узнают, что это моя невестка, они ее в елее утопят!

— Этого еще не хватало! Дед! Зачем это нам? Мне и ей?

— Дурак! — сказал действительный тайный советник. — Ты не знаешь, что такое слава. А я знаю. Если она станет великой певицей, а она ею станет, ты уж мне поверь, ее твои аладдиновские дружки пальцем тронуть не посмеют. Да их народ на части порвет.

— Господи! — пробормотал Грива. — Почти премьер-министр — и романтический идеалист.

— Ты у нас реалист! — рявкнул дед. — Знаешь, что Государь про тебя сказал?

— Ну? — Грива даже привстал.

— Он сказал: «У твоего внука, Андрей Алексеич, глаза святого и руки убийцы. Я думаю: уж не карающая ли Десница Господа явилась к нам в облике твоего внука?»

Дед фыркнул.

— Уж не знаю, что ты там наплел… Виноват, наговорил Государю, но уж точно не о законах физики вы беседовали.

— Почему ты мне раньше это не сказал о словах Государя? — воскликнул Артём.

— Потому! — Грива-самый-старший нахмурил брови. — Вот что, «карающая десница», завтра я вызову сюда съемочную бригаду с первого канала. И Даша споет. И завтра же ее покажут по росгало. В новостях. В самое лучшее время. И я тебе чем угодно клянусь: наш народ ее примет! Да он в нее влюбится с первого взгляда. Дашенька, ты согласна?

Даша посмотрела на Артёма.

Тот молчал. И не подал ей никакого знака: предоставил решать самой.

Артём чувствовал: дед прав. Даша действительно произведет фурор. Но Артёму было страшно. Ему казалось: сейчас не время для всего этого. Сейчас, когда планета — на грани мировой войны. А народ… Чихать хотел Червь-Дракон, господин Ю на мнение народа. Даже своего собственного, не то что — мировой общественности.

«Он чего-то боится, — подумала Даша. — Но не знает — чего… или — кого?»

Даша перевела взгляд с Артёма на деда. Глаза деда горели. Он больше не испытывал желания, глядя на Дашу. Он был уже в «завтра». Он был — как юный охотник, чье копье сейчас воткнется в полосатый бок зебры. Он — весь в этом броске, в этом копье. Зебра еще бежит, но для охотника она уже мертва. Она уже с гордостью брошена к ногам женщин…

— Я согласна, — сказала Даша.

Глава двадцать вторая

«Те, кого завтра сметут…»

— Мне нужна не просто хорошая песня, а очень хорошая песня… — вещал дед. — Конечно, новая, зачем нам чужие объедки?.. Слушай, ты министр — или кто?.. Ну так распорядись!.. Через три часа!.. Да потому что в четыре у меня — запись… Что значит, не успеет? Мой исполнитель — успеет… Это мои проблемы. А твои — чтоб песня была. Ты меня понял, Василий? Найди, отними, любые поощрения! Кормим, понимаешь, целую свору дармоедов! А когда нужна одна-единственная песня… Даже слушать не хочу! Это у вас так не делается, а у нас — делается! Всё, Василий. Срок я назвал. Чтоб была. Ты меня знаешь!

Дед отключился, почесал за ухом, там, где был вживлен микрофон.

— Министр культуры, — сказал он. — Дурак полный. Но — исполнительный. Как раз такой, какой и нужен, чтобы управлять культурной шатией.

— Управлять? — Я скептически поднял бровь. — Разве творчеством можно управлять?

— Нельзя, — неожиданно легко согласился дед. — Но можно создавать видимость. Однако песню он нам найдет. Он сам — из музыкантов. Плохонький, но — с чутьем. Это, кстати, и есть управление творчеством, Тёмка. Маленьких, но не амбициозных — в администрацию. Чтобы холили и лелеяли больших.

— «А судьи — кто?» — осведомился я.

— А судья у нас один, — строго сказал дед, поднимая палец.

Я подумал, что он скажет: «Государь». Но дед сказал:

— …Народ! Народ рассудит!

Я засмеялся:

— Уже рассудил. «Хлеба и зрелищ!»

— Что б ты понимал, — буркнул дед. — Оценки твои: трояк — по музыке, трояк — по стихосложению… Камергер, называется!

Нет, ну надо же! Я сам не помню, что у меня там было — по культурным курсам. А дед не забыл.

— Так то когда было, — сказал я. И похвастался: — А я, между прочим, этой ночью стих сочинил! Кажется, неплохой.

— Стих? Ты? — удивился дед. — Ну-ка воспроизведи.

— Что, вот так прямо сейчас? — Я даже растерялся.

— А тебе что, аудитория нужна? — осведомился дед.

— Ну, я так не могу… — пробормотал я. — Давай я лучше запишу, а ты сам прочитаешь, а?

— Артём, прекрати кокетничать! — сурово сказал дед. — Читай! Или — забыл?

— Нет, не забыл.

Нет, ну вот что за человек мой дед. Я разозлился… Потом мысленно произнес первые строчки — и как-то сразу успокоился.

— Ворох потерянных душГонит по улице ветер…

На деда я не смотрел. Я смотрел в высокое дворцовое окно, за которым плескались на ветру уже начавшие желтеть листья.

— Из темноты в темноту,Тех, кому страшно при свете.Хлещут незримые плети.Шорох — как смех. На мосту,Между перил — в пустоту…

Это странно звучало сейчас, солнечным утром, но я продолжал:

— Через барьер — в пустоту.Те, кому душно на свете.Те, кого сумерки метят,Те, кого завтра сметут.Канут, как пух в круговерти.Дымом над кромкой огняДуши летят от бессмертья…И обгоняют меня.

И замолчал.

Почувствовал, как все изменилось. Словно тень легла на всё.

Дед тоже молчал некоторое время. Потом подошел, положил руку на плечо:

— Страшно, Тёмка, — сказал он незнакомым, каким-то «надорванным» голосом. — Мне тоже страшно. Но мы выдюжим, правда?

Я не ответил.

Мы еще немного помолчали, потом дед сказал, уже обычным голосом.

— Хорошие стихи. Молодец. А я думал: тебе не дано.

— Правильно думал, — кивнул я. И честно признался: — Они во сне сочинились. Я проснулся, а они — у меня в голове. Чудно, да?

Ответить дед не успел. Позвонил министр культуры. Он «нашел» песню.

— Сейчас композитора привезут, — сообщил мне дед. — Минут через двадцать. Вертушка уже в воздухе. Сходи, приведи Дашу.

И тут мне пришел вызов. В лице одного из дедовых секретарей, принесших мне пластинку видеофона.

Это был Ванька. Вернее, их высокоблагородие подполковник Иван Николаевич Сучков.

Я обрадовался.

— Здорово, Ванька! Чего не звонил?

— А откуда бы мне знать, что ты вернулся? — проворчал Сучков.

— Так тебе Буркин не говорил ничего? — удивился я.

— Нет.

Ну и дела.

— Тогда как ты узнал…

— Узнал вот, — отрезал Иван. — Бери вертуху — и стрижом ко мне!

— Погоди, Ванька, не так все просто. Что случилось?

— Случилось. Может, прислать за тобой, ты где?

— В Петро… — начал я и остановился.

Если Ванька не знал, что я прилетел, и не знает, где я сейчас нахожусь, то каким образом мне прошел вызов?

Я еще раз всмотрелся в лицо человека на экранчике видеофона. Это несомненно был Ванька Сучков. Но мне ли не знать, как просто подделать образ.

— Ванька, помнишь, как звали ту девчонку, которую ты у меня отбил на втором курсе? На новогоднем балу? — спросил я.

— Ту маленькую беленькую? — Ванька озадаченно поглядел на меня. — Нет, не помню. А зачем тебе… — И вдруг сообразил: — Я это, я. Это вызов по розыскной линии. Сигнал пришел, а точка связи почему-то не высветилась.

Правильно не высветилась. Странно, что нас вообще соединили.

Сучков неверно истолковал мое молчание:

— Спроси еще что-нибудь! Только быстрее!

— Позже, — отрезал я. И отключился.

— Дед, на меня Сучков вышел, — сказал я. — Хочет, чтобы я немедленно летел к нему. Что-то случилось.

— Никуда не полетишь! — мгновенно отреагировал дед.

— Но…

— Никаких «но»!

— Дед, Даша прекрасно отснимется и без меня!

— Дурак! — рявкнул дед сердито. — Соображаловку включи! Никуда ты из дворца не полетишь. Прихлопнут, как муху! Если у Сучкова твоего — что-то важное, сейчас его сюда привезут. Заодно проверят, что там с ним стряслось. А ты иди за Дашей. Времени мало. Сейчас композитора доставят.

Композитор мне не понравился. Длинноволосый, длинноносый, неопрятный… Зато при галстуке с усеянной бриллиантами «скрепкой». Меня он вообще в упор не увидел, Дашу мазнул равнодушным взглядом, зато перед дедом буквально изогнулся. Скрипичным ключом. И залебезил: «Ах, Ваше сиятельство, Ваше сиятельство…»

— Цыть, — сказал ему дед. — Рояль — там.

Рояль оказался не нужен. Маэстро выудил из кармана блочок размером с патрон для ручной плазменной пушки, и блочок тут же воспроизвел искомую песню. Песня была глупая, но очень красивая. На мой взгляд. А голосок у той, что ее пела, был довольно знакомый.