Грустная книга - Софья Пилявская

Кажется, той же весной к Алле Константиновне Тарасовой приехали ее сестра с дочерью Галиной Ивановной Калиновской. Галина Ивановна вскоре была принята в нашу труппу.

В начале августа Художественный театр стал формировать бригаду на фронт. В ее состав вошли Тарасова, Зуева, Георгиевская, Калиновская, Ершов, Сухарев, наш штатный гитарист Алексей Кузнецов, певцы вокальной части театра. Бригадиром этой группы, как и всех последующих, был Дорохин.

Эта первая фронтовая бригада уехала в Москву, куда уже вернулись из Тбилиси Владимир Иванович Немирович-Данченко и все «старики». Провожали мы бригаду, завидуя, что они едут в Москву, и, конечно, с тревогой.

Для точности я позволю себе привести отрывок из книги мужа «По дорогам войны».

«Владимир Иванович Немирович-Данченко принял нас у себя дома, чтобы повидаться перед нашим отъездом. Сидя за круглым столом, наш учитель задумался, глядя куда-то через нас. Мы боялись нарушить ход его мыслей, и в кабинете было напряженное молчание.

Вдруг где-то далеко ударили зенитки, мы переглянулись: сейчас, вероятно, объявят тревогу… Владимир Иванович то ли не услышал, то ли сделал вид, что не слышал, и все так же продолжал сосредоточенно о чем-то думать. Воздушной тревоги не последовало.

Владимир Иванович начал разговор: «Вы едете туда, где решается судьба нашего народа, нашей культуры, судьба нашего государства. Там сейчас самый требовательный зритель, он будет особенно внимателен к нашему искусству, это всегда нужно помнить и высоко держать знамя Художественного театра», — закончил он, строго взглянув на нас.

«Завтра вы поедете к историческому зрителю», — продолжал Немирович-Данченко и что-то отеческое было в том, как он смотрел на каждого из нас, смотрел хорошо знакомым «Владимиро-ивановическим» взглядом.

Он говорил о необычных условиях, в которых будут проходить наши выступления, и о том, что в любых условиях мы должны донести наше искусство фронтовому зрителю во всей его чистоте и правде.

Он напомнил нам, что мы будем общаться со зрителем не только на концерте, но и до и после выступлений, что в минуты опасности мы должны быть мужественны и помнить о том доверии, которое оказал нам театр».[15]

Программу бригады составили отрывки из произведений Горького — «На дне», «Мать», сцены из пьесы Чехова «Три сестры», отрывки из романа «Анна Каренина» Льва Толстого, из произведений Островского, стихи Маяковского, Твардовского и, конечно, Пушкина. Музыкальная часть была представлена произведениями Чайковского, Римского-Корсакова, Мусоргского и русскими народными песнями.

Специально для бригады был сшит маленький занавес с «Чайкой», который служил до конца войны.

Программа была составлена из двух отделений. Предвидя различные условия для концерта, разработали варианты выступлений продолжительностью от сорока минут до двух часов. Было решено, что, помимо театральных, у всех должны быть и парадные костюмы — вечерние платья у женщин, а у мужчин черные костюмы и крахмальные сорочки, как для Колонного зала в Москве.

После возвращения наши «фронтовики», впервые побывавшие в разных обстоятельствах, с гордостью рассказывали об отзывах командования, где говорилось, что по исполнению и по репертуару такой бригады еще не было. Мы жадно слушали рассказы о Москве, о доме, о наших драгоценных «стариках». Ольга Леонардовна тоже уже была в Москве. Здания нашего театра и филиала целы — счастье!

А нам было приказано собираться в путь. Нас отправляли пароходом по Волге и Каме до Перми, а оттуда поездом в Свердловск.

И вот настал день отплытия. Не помню, как звали капитана и как назывался пароход. Он целиком был предоставлен театру и от трюмов и доверху забит декорациями, театральным имуществом, личным багажом и массой людей: артистов, служащих и «иждивенцев» всех возрастов — от годовалых детей и до больных стариков. А над всем этим на палубе стояли зенитные орудия.

Отходил этот «Ковчег» не от главной пристани, а где-то в стороне, откуда поднималась в гору немощеная дорога в город. По этой дороге с рассвета на пароход везли все театральные грузы, потом личный багаж, а за ним пешим ходом люди.

Было трогательное прощание с немногочисленным персоналом нашей «Европы». В дорогу запаслись какой-то едой, мужчины добыли «горючее», и к моменту погрузки кое-кто уже «подогрелся». Москвин был в гневе.

Иван Михайлович стоял на палубе и лично проверял «емкости». Рядом находился Блинников и еще кто-то из «храбрых». Вот на дороге появился наш служащий по прозвищу Неровный с огромным чайником. Увидев Москвина, он на секунду замер и, повернувшись, побежал обратно. «Вернись!» — скомандовал Москвин, и Неровный обреченно зашагал к мосткам. Тут Блинников со словами: «Что вы, Иван Михайлович, это ж вода», — взял у того чайник и довольно долго лил себе в рот, потом утерся, говоря: «А ты уж испугался, дурачок!» — и пошел куда-то подальше от грозного директора. Вот это был розыгрыш — так Москвина провести!

Разместились очень плотно, кают не хватало. Волга была пустынной, только иногда навстречу нам шли военные транспорты.

Через какое-то время мы подошли к Куйбышеву. На пристани было много встречающих из Большого театра и еще откуда-то. Мы увидели Шестаковича, Баратова, Вильямсов, Петра Селиванова (он встречал жену, Лабзину, она осталась с ним в Куйбышеве). Мы пообнимались с Ольгой, прокричали встречавшим нас слова привета и одновременно прощания (Москвин не разрешил сходить с парохода) и поплыли дальше.

Наш пароход шел долго. Мы любовались необыкновенной природой вдоль камских берегов, на коротких остановках подкармливались: здесь к пристаням выносили довольно много еды и не так немилосердно драли, как саратовцы, а менять нам было уже нечего.

Плохо помню, как мы дошли до Перми и как нас переправляли к поезду, но ясно помню вокзальный перрон. Для нас, кажется, приготовили целый специальный состав. Была большая суета: Лиза, моя мама и я оказались в мягком купе, так как муж уступил свое место маме, а Раевский — Лизочке. Еще с нами была жена художника Дмитриева Марина с матерью и полуторагодовалой Аней — будущей знаменитой теннисисткой и телекомментатором.

Когда наш поезд подошел к перрону свердловского вокзала, мы услышали, как военный оркестр заиграл бодрый марш. Под этот аккомпанемент стали выносить детей и выводить под руки стариков — «иждивенцев». Было и смешно, и грустно. На перроне состоялся митинг с приветствиями и благодарными словами в ответ. Там же встретил нас новый директор театра — Месхетели, а прежнего мы больше не видели.