Граненое время - Борис Сергеевич Бурлак
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Гости внимательно осмотрели поселок первого отделения, — здесь строились аккуратные коттеджи из силикатного кирпича. Потом выехали в поле, остановились неподалеку от Сухой речки. Главный американец сказал главному агроному совхоза:
— У нас, мистер Востриков, тоже есть такие засушливые места.
— Я читал, как вы поднимали целину в прошлом веке, как осваивались североамериканские прерии и аргентинские пампасы.
— Роман читали?
— Нет, строго научное исследование.
— Кто автор?
— Карл Маркс.
Гость улыбнулся снисходительно, как бы дав понять, что следует читать не политиков, а знатоков земли. Присев на корточки, он долго разглядывал метелку овсюга, потом вынул из кармана перочинный ножик, срезал ее и, разогнувшись, спросил Вострикова:
— Много у вас этого дикого овса?
— Было много, но мы научились бороться с ним.
— Как?
И Востриков охотно стал рассказывать. Американец слушал внимательно, изредка кивая седеющей головой. Тут уж Осинков ничего не мог поделать, хотя его и подмывало прервать эту затянувшуюся лекцию.
— Вэри гуд, — сказал американец.
— Я предупреждал Витковского, что вашего опытника надо было оставить в конторе, — говорил Осинков Захару, когда машины тронулись дальше. — В области существует официально принятая агротехническая система и нечего лезть со своими предложениями, да еще в присутствии иностранцев!..
Когда колонна легковых автомобилей вернулась на центральную усадьбу, Востриков пригласил гостей в свой кабинет-лабораторию. То, что здесь увидел Осинков, окончательно вывело его из равновесия: на подоконнике, сваленные в кучу, пылились десятки брошюр в желтенькой обложке, — это были те самые рекомендации, которые он считал верхом научной мысли.
Американец взял одну из брошюр, вопросительно взглянул на гида. И, только сейчас заметив свою оплошность, Востриков смутился, но ответил бодро, сперва по-русски, для Осинкова, потом по-английски, для гостей:
— Это наш кодекс агрономических правил обращения с землей.
Пришлось уважить просьбу американца и подарить ему к о д е к с со своим автографом.
— Так что вы знаете о наших прериях и пампасах Аргентины? — спросил руководитель делегации.
Востриков постарался кратко объяснить принципиальную разницу между капиталистическим и социалистическим освоением целины, не забыв Марксова замечания о том, что американцы, снимая сливки с земли, способствовали разорению европейских землевладельцев, не говоря уже о своих мелких фермерах.
— Гуд, гуд, — улыбался руководитель делегации. — Вы хороший пропагандист. Но у вас, в Советском Союзе, тоже снимали сливки с земли, когда распахивали целину.
— Однако эти сливки пошли в общий котел. Теперь наша задача научиться правильно вести хозяйство. Маркс говорил, что старые орудия производства по мере совершенствования техники должны быть заменены или просто выброшены, земля же, если правильно обращаться с ней, непрерывно улучшается.
— Тут я согласен с Марксом, — сказал другой американец, который не расставался со своим блокнотом. — Советую вам обратить внимание на эрозию почвы. — И он, взяв инициативу в свои руки, начал подробно излагать меры борьбы с эрозией. Востриков не остался у него в долгу, заговорил о своих опытах поверхностной обработки почвы по стерне и безотвальной вспашки зяби.
Вечером американцы улетели, — им еще надо было совершить поездку на Кубань. Возвращаясь с аэродрома, Захар сказал директору совхоза:
— Теперь будем ждать, что они напишут о нашей целине.
— У них рука не дрогнет, — вяло отозвался Витковский.
Ему сейчас ни о чем не хотелось говорить. Проводив американскую делегацию, свалив этот неожиданный груз с плеч, он опять оказался наедине со своими мыслями о Журиной. Нет, жить рядом с ней дальше никак нельзя. Остается единственный выход: уехать отсюда, и поскорее. Но кто же отпустит его до осени? Придется ждать, а потом, ссылаясь на здоровье, просить отставку у обкома. Сколько будет кривотолков, искренних недоумений, злых догадок. А, чепуха все это! Самое страшное — предстоящее объяснение с Натальей. Вот и прошел еще один день, приблизивший к развязке.
Неумолим ход времени, когда впереди беда.
Но когда исполняются твои желания, время замедляет бег. У Федора было такое ощущение, будто он преодолевает штурмовую полосу, что ни день — то ров, или проволочное заграждение, или каменная стенка. Все это надо искусно взять, с полной выкладкой, чтобы выйти в чистое поле. И он по-солдатски брал день за днем — только бы не сорваться, не ударить в грязь лицом.
А началось вот с чего. Недавно Федор зашел после ужина в трест позвонить на бетонный завод. В управлении дежурила Надя.
— Ты мне как раз и нужен! — сказала она таким тоном, будто ждала его.
— Опять сводка о выработке бригады? Я аккуратно отчитываюсь перед своим прорабом.
— Не спеши, садись. — Она открыла сейф, достала оттуда сверточек в миллиметровке, положила перед собой.
Да это же его письма!
— Вот, храню твои с в о д к и наравне с плановой документацией. Дома нельзя, ты же знаешь, какая у нас Варя, обязательно найдет, где ни спрячь.
Федор плохо соображал, что она говорила, — он старался подготовить себя к худшему.
— Прошу, Федя, не пиши больше, не надо.
— Почему?
Она быстро взглянула на него, но он опустил голову. Чего он больше всего боялся, то и случилось: Надя, конечно, решила вернуть ему его любовные послания.
— Потому, что мы всегда можем встретиться, поговорить...
Нет, пожалуй, не вернет, она умеет обнадеживать, умеет.
— И потому, наконец, что и ты для меня тоже небезразличен, Федор...
Она произнесла это очень просто, даже скороговоркой, точно не в первый раз. Он встал.
— Это правда?
— Я сказала все, — как-то невесело улыбнулась Надя, будто пожалев о том, что уже сказала. — Эх, Федор, Федор, ты совсем ничего не видишь...
— Да я и сейчас не верю.
— Вот, может быть, поэтому я и не прошла мимо тебя. Понимаешь?
— Нет. То есть да! Но, в общем, я все-таки плохо понимаю. Потом пойму. Постараюсь понять. Непременно!
— А теперь иди, Федор, — она через стол протянула ему руку.
Они постояли друг против друга: Герасимов, на целую голову выше ее, крепкой, ладной казачки, немного ссутулился, чтобы не пропустить мимо себя притемненный свет этих глубоких глаз, а Надя, вскинув гордо красивую голову, с лукавой пытливостью, молча приглядывалась к нему, — вот ты какой, оказывается.
— Иди, — повторила она строже.
И тогда
