Гроза над Миром - Венедикт Ли

 Я отдал ей честь как старшему командиру.

 – Разрешите идти?

 – Не кривляйся, – вежливо ответствовала мне Эна. – Нужен будешь – позову.

 Ригли не должна была дежурить вечером – похоже, кого-то подменила. Я не знал, куда деваться от ее заискивающего взгляда. Среди жующих ртов, коротких разговоров, грубых шуток, ругани, смеха, Ригли выглядела потерянной и усталой. Потом она куда-то исчезла, и я вздохнул с облегчением. Не хотелось думать ни о чем. Дома у меня была припасена склянка самогона – выменял положенное мне курево, самое время принять и забыться сном. Вышел с толпой таких же накормленных рабочих скотов.

 Вечерело. Ригли молча страдала у входа с ведром в руках. Вместо того, чтобы протолкаться навстречу толпе и заняться уборкой, она ждала меня. Я решил, в воспитательных целях, что мириться позволю ей не раньше завтрашнего утра. Ригли насупилась, когда я проходил мимо и остервенело рванулась в двери, не обращая внимания на ругань и увертываясь от затрещин.

 На душе было нехорошо, даже пить расхотелось. Я долго топтался на пороге, потом решил немного пройтись. Это не возбранялось, лишь бы не лез к ограде – наружной или межсекторной. Правда, забредя далеко от своего жилья, можно получить по морде от незнакомых с тобой или чего похуже случится – охране наплевать на наши внутренние разборки.

 Тень мелькнула меж домами. Ригли?! Она направлялась к центру поселения, где сходились все сектора, и стояла центральная дозорная вышка. Маленькую площадь, по выходным открытую для знакомств мужчин и женщин, окружали нежилые строения – склады, сараи с инструментом и тому подобное... Я крался следом за Ригли.

 Она выбрала место у одного из сараев и долго стояла, прислонившись лбом к стене. Потом, словно очнувшись, сняла пояс и связала им себе ноги под коленями. Было еще достаточно светло, чтобы я смог увидеть в ее руке заточку, сделанную из длинного гвоздя. Ригли примерила острие под сердцем, глубоко вздохнула. Под грубой тканью платья обозначились маленькие грудки.

 Одним прыжком я оказался рядом с ней и вырвал оружие из тонкой, слабой руки. Ригли повернулась, забыв, что у нее связаны ноги и рухнула бы наземь, не подхвати я ее.

 – Ригли! Зачем же ты уходишь, ведь я люблю тебя!

 Она изо всех сил старалась не плакать.

 (Посоветуйте, что было мне сказать этому глупому ребенку? Дети ее возраста переживают сильнее и ярче взрослых и из пустяка могут сочинить целую трагедию. Вот о чем не мешало бы мне помнить.)

 Долго мы с ней тогда говорили. Я твердил, что совсем на нее не сержусь, а мой мрачный вид объяснялся личными неприятностями, к которым Ригли не причастна. А она делилась своими переживаниями, признавалась, как ей было плохо, и как она не знала, чем меня задобрить и что же сделать, чтобы я обратил на нее внимание. Я же доказывал, что самоубийство – не лучший выход в подобных случаях, ведь после нельзя воскреснуть и поглядеть, какое сумела произвести впечатление своим отчаянным поступком.

 Пересказал даже прочитанный в детстве слезливый роман, о том, как деревенская девочка втрескалась в заезжего городского хлыща, а тот дал ей отлуп. Через год встретил ее в городе, всю из себя наряженную, замужем за своим знакомцем – крутым мужиком из военных. Уж сколько молил ее о свидании, рыдал, пока этот гвардеец, муж то есть, не поймал его…

 – А потом? – спрашивала Ригли.

 – Суп с котом. Коленом под зад и за ворота. Будет всю жизнь помнить, как сильно промахнулся. Вот Ригли – лучшая месть мужикам, запомни.

 Слезы Ригли давно высохли, она сдерживала улыбку, стараясь, наверное, не портить смехом серьезность момента.

 Часовой у входа в женский сектор рявкнул:

 – Долго трепаться будете?

 Уже зажегся прожектор наверху, а мы с Ригли не могли наговориться. Наши одинокие фигуры на площади – взрослый парень и хлипкая девчушка – странное зрелище.

 Я подтолкнул Ригли.

 – Давай, бегом! – и, обращаясь к часовому: – Это моя четвероюродная сестра, она потерялась в детстве, и я не видел ее восемьдесят три года. Только в глубокой старости выпало счастье увидеть любимую сестренку. Благодарю за ваше долготерпение.

 – Не перестанешь нудеть, пойдешь в карцер.

 И я ретировался, проводив Ригли взглядом.

 На другой день начало работ задержалось на два часа. С утра, захрипев, ожил репродуктор на столбе около нашего дома, обалделые работяги, кто высыпал наружу, кто высунулся голым торсом из окна. Резкий голос прогавкал, что на центральной площади состоится публичная казнь уличенного в воровстве. Я похолодел. Вместе с остальными помчался на площадь. Толпа уже была большая, но я пробрался достаточно близко, чтобы и видеть и слышать.

 Эна в компании главной шишки – начальника лагеря, готовилась распоряжаться экзекуцией. В толпе гадали, кто – жертва. Личную охрану Эны составляли, восемь человек из эльберо, девятый, крупная, молчаливая личность – был, ясное дело, палач. Меня поразило безмятежное спокойствие Эны – с таким видом выходят по утрам дышать свежим воздухом. Шишка широко улыбался и кидал по сторонам быстрые взгляды. Я в ужасе ждал, когда выведут Ригли.

 Громкоговоритель далеко разнес голос Хозяйки. Его услышали и те, кто не пришел сюда, через местные динамики у домов.

 – Вы заметили? Чем дальше, тем меньше доставалось вам жрать! Скажу, почему. Транспорты, идущие в Тир, загружались наполовину, а то и меньше. Оставшийся левый товар перепродавался на рынках Вагнока. Я не прощаю только одного – брехни!

 Повернулась к главной шишке, тот страшно побледнел, толстые щеки затряслись.

 – Я же запрашивала – что с поставками? Получала в ответ – приняты в полном объеме.

 Коротко размахнулась, отвесила пощечину. Сейчас же охранники схватили шишку под руки, а палач, вынув изогнутый нож с широким лезвием, вспорол ему живот.

 Смены шли на работы мимо распростертого трупа с растекшимися вокруг внутренностями. Остальные виновники сознались мгновенно и были Хозяйкой переведены в разряд работяг. Не думаю, что им оставалось долго жить – нравы у нас простые и таких сотоварищей нам не нужно. Работа шла в этот день из рук вон – все только трепали языками. Сам я крепко призадумался. Заявиться в лагерь, имея при себе мизерную охрану и учинить крутую расправу над персонами. Да Эну могли удавить на месте! И телохранители бы не спасли. Однако все приняли, как должное право Эны вершить суд, ее власть над своими судьбами и жизнями.

 Вспоминал ее заключительные слова.

 – Каждый из вас носит на руке клеймо и номер – знак вины и позора. Наступит время и он станет знаком преимущества, знаком превосходства. Верьте мне!