Яконур - Давид Константиновский

А она-то!

Вот, расквасилась все-таки. Капля на свитерке. Одна белая нитка, одна черная… Думала ли вчера? Расквасилась. Эх ты! Знала о себе — сильная!

— Поймите…

Понять?

Заметил.

Конечно, заметил!

Сразу — как с ребенком. Это еще что такое? Это что-то новое у него… И для нее тоже.

— Поймите, Ольга, здесь единственный путь, который нам остается. Единственный. Только так вероятно еще сделать что-то для Яконура…

— Поймите, Ольга, иначе и вас, и меня попросту выведут из игры. И дальше все пойдет без нас с вами. И никакого влияния на судьбу Яконура мы уже оказать будем не в состоянии. Ничем не поможем ему…

— Поймите, Ольга, речь не обо мне лично, я готов рисковать и дальше. Подумаешь, съедят! Еще древние, кажется, ели своих врагов — знали, что к чему. Вам известно, я не придаю большого значения ни вашим, ни своим регалиям, это все туман. Но если меня снимут — назначат другого, удобного! И я должен поэтому держаться на грани. В соответствующий момент бросить кость Свирскому. Все приходится учитывать, все прогнозировать, полный набор. Тут нужно быть тактиком, тактиком!..

Подняла голову, смотрела ему в глаза, пока не умолк.

Тогда заговорила.

Сказала.

Сказала, что все у него логично, трезво. Стройно. Крупный человек. Успешный деятель. Большой босс. Родился для масштабной задачи… Вот и надо было искать подходящую задачу. Подходящую! Ведь кем угодно мог стать, к чему угодно приложить себя, — зачем не занялся чем-то другим, зачем, какого черта поехал на Яконур и взял на себя лидерство? Может, кто-то иной пришел бы — и сегодня все было бы иначе!.. Знает ли Савчук, кто он? Главнокомандующий, который сообщает своим солдатам о капитуляции!.. Тактика. Компромиссы. А может, надо выйти из игры. Пусть выведут. На какое-то время. Лучше, чем отступить! Это было бы честно. И полезнее — в конечном счете! Потому что каждый настоящий поступок во много раз выше любых тактических ходов. А значит, существеннее выгод от них и прочих утилитарных достижений… Шатохин и не представляет себе, какой сюрприз его ждет: временный проект, для антуража, а практически — подготовка к тому, чтобы согласиться на все их условия… Да разве такое возможно — сделаться приемлемым для Шатохина, для Свирского и в то же время сохранить достоинство и продолжать борьбу? Несовместимо!.. Институт и комбинат станут союзниками. Примирение. Благодать. И погибнет Яконур… А это он зачем, о том, что готов рисковать, что регалиям своим не придает значения, — об этом он к чему говорил? Нашел тему! С каких пор это оказалось доблестью, добродетелью в нашем кругу? С каких пор перестало быть правилом?.. Кстати. Снимут — назначат удобного? Нет. Савчук и есть самый удобный…

Остановила себя. Помолчала.

Поняла: что-то сказала, чего-то не стала говорить… Не смотрела на него.

Что ж!

Разве он не доказал, что Яконур ему не дорог? Разве не ясно, что он не способен бороться? Разве йе заслужил, чтобы его стыдили?

— Ольга, пощадите! Ведь такого я даже от наших противников… Ольга, вы совершенно не терпите инакомыслия… Да, видите, иногда какие-нибудь там корысть, карьеризм в сотрудниках, даже в сочетании с бездарностью, переносятся легче…

Еще утром все представлялось ей совсем иначе!

— Ольга, помните ту историю с пятном?.. — вдруг спросил он. — С исчезновением пятна на дне? Я тогда устраивал скандалы, помните. Еще один катер послал, открыто наказывал — найти пятно во что бы то ни стало. Вы не задумывались, почему я это делал?.. Хотел быть вам под стать… по страсти… много в чем хотел с вами сравняться…

Удивилась. Что он этим хочет сказать? Ну что? Вполне обыкновенный поступок. Едва-едва за пределами нормы. Ничего в нем особенного, никакой тут заслуги, никакого, что ли, геройства… Да если б он тогда этого не сделал, о чем бы вообще она с ним говорила?

— Вы забыли, что я посвятил себя Яконуру. Защите Яконура. Я хочу сделать так, как рациональнее, как лучше для него… Помните, вы пришли и сказали, что хотите включиться в работу. Я, пытался вычислять тогда, что из этого получится. Но главное, я был очень рад вам. Тем обиднее мне сегодня ваше непонимание. Я рассчитывал на вашу поддержку, это очень много для меня значило…

Ольга перестала слушать.

Почувствовала: глаза у нее стали сухие.

Одернула свитерок.

Сегодня ей еще делать доклад… Она скажет. Нет, ни слова о Савчуке, многочисленных его позициях, так же как и о нормах или там кудрявцевских методиках! Слова, пустые разговоры она оставит мужчинам. У нее — работа. Исследование. Цифры. Статистика. Настоящие аргументы. Доказательства того, что делает комбинат с Яконуром. Она будет бороться.

Да, наступил день для ее материалов, для результатов экспедиции…

Глянула еще раз на Савчука. На Яконуре не родился. Так и не родился на Яконуре.

А сколько было надежд!

Оказывается — сейчас она это поняла, — оказывается, она хотела не просто делового союза с ним, не просто сотрудничества с мощным лидером, но какого-то большего единства… Не только единомыслия… Единодушия? Чего-то еще?.. С этим усатым широкоплечим упрямцем… Может ли так быть? Как назвать это чувство, которое возникает в работе, рождается из общей, из совместной работы — и выходит за рамки профессии? И начинает существовать уже самостоятельно… А потом связь его с работой вдруг напоминает о себе, обнаруживаясь заново и по-иному — в профессиональных разногласиях, расхождениях в делах; и тогда безжалостно раскрывается обусловленность внешними обстоятельствами, зависимость от не личных, касающихся не только двух людей, проблем и конфликтов… Что это? Привязанность, род любви? На это наводит работа? Но любовь должна быть безусловной…

Ольга понимала: ей хотелось сохранить прежнее свое отношение к Савчуку.

Что это он сейчас говорил? Вот только что, последнее, когда она уже перестала его слушать? Что-то такое… А она уже не слышала.

Устал… Мешки под глазами. А главное — взгляд…

Нет, ее отношение к Савчуку оказалось — обусловленным… иначе и не скажешь.

И с Косцовой… Столько лет у них были такие отношения, словно Ольга ее дочь. И тут, и тут тоже все оказалось… опять это! — обусловленным.

Родословную сибирского казака, героя двенадцатого года, восстановить было непросто; Элэл помнил, сколько тут у бабушки оказывалось проблем.

Сохранилось предание о том, как на высоком красном яру вытекающей из Яконура реки сын боярина с отрядом поставил крепость-острог: за бревенчатыми стенами — дом воеводы, пороховой погреб… По углам возвышались башни. Реку назвали Стрелиной, от «стрельна» — башня, с которой стреляли.

Происходил ли прапрадед от одного из тех «служилых людей»? И можно ли было это с достоверностью установить? Бабушка отвечала на вопросы Элэл выписками из Есиповской и Строгановской летописей, повествовавших о «сибирском взятье», из северорусских летописей и надписей на первых печатных книгах…

В мои времена, добавляла бабушка, говорили, что сибиряки умирают восточнее могил своих отцов. Посмотри, наставляла бабушка, посмотри по моей карте: все остроги, слободы, деревни — на берегах рек, которые текут «на восход» или «с восхода», а если река на север, так селились на том притоке, что с восточного берега…

Застал! Ее голос… В тесной кабинке яконурской почты Герасим слушал голос Ольги. Свернул сюда, когда ехал с комбината, остановился, заказал, уговорил соединить сразу. Из черной трубки, теплой от лета и его руки, шли к нему радость, любовь, ласка… Так важно было застать ее, услышать; сейчас, когда он терял одну опору за другой, — почувствовать ее поддержку; столько было надежд…

И все получилось не так, как он ждал!

Нет, были ее радость, любовь, ласка; были… Ольга даже стала слушать его рассказ о том, что произошло в институте.

Но — только терпеливо слушала. Молчала.

— Держусь, — сказал тогда он.

Ольга сказала:

— Хорошо.

Сказала это спокойно, твердо.

И — все.

Герасиму стало не по себе.

Но, спрашивал он потом, почему? В чем дело? Что же ему нужно? Радость, любовь, ласка; все так… Чего он хотел — чтоб его пожалели? Утешали? Чтоб надавали ему бабьих советов поберечь себя, пойти на уступки? Чтобы женщина делала из него героя?

Его женщина спокойно и твердо сказала ему:

— Так и надо.

Добавила:

— Все правильно делаешь.

Она была уверена в нем. Она думала о нем прекрасно. Что же еще?

Кажется, она почувствовала, что в нем происходит; сказала:

— Это не геройство у тебя, а единственно возможная для мужчины линия поведения.

Если б он мог хотя бы видеть ее лицо!..

— Будь таким, каким ты стал.

Да, она была требовательна во всем, она многого хотела от него и от себя. Он любил это в ней, и это же было трудно…