Яконур - Давид Константиновский

И довольно сомнений… Все будет хорошо. Остальное — выкинуть из головы. Решено.

…Я словно больна… Надеюсь, что когда обниму тебя, все пройдет… Не могу дождаться, когда увижу тебя… Только что у меня здесь был твой голос, дай мне его еще… Только твой голос, вот и его нет… Родной мой, не потеряй высоких мыслей, все остальное не имеет никакого значения… Родной мой… Иду, нельзя опоздать, а потом вернусь сюда и опять можно будет сидеть и ждать твоего звонка, и снова будет твой голос…

— Вот так!.. — сказал Герасим.

Не было других слов.

Сказал и подумал: обычные слова для подведения итогов… Мысль эта появилась, исчезла, не оставив следа; и снова — ничего в нем, только боль.

Ксения сказала еще раз:

— Непросто это — первый мужчина у женщины и первая женщина у мужчины…

Они стояли уже у двери, Герасим уходил, Ксения провожала его.

Должно быть, она что-то вдруг заметила, прочла что-то по его лицу, или по рукам, или по тому, как он стоял; он увидел, как переменились ее глаза. Все время, пока она говорила ему об Ольге, о Борисе, о себе… да, все время, пока она об этом говорила… все это время, что он должен был выслушивать ее… в машине, пока они ехали от сейсмостанции, и потом здесь, у Ксении дома… сидел, не находил сил подняться, теребил скатерть, слушал высокий, со слезами, голос, прислушивался к собственной боли… понимал плохо, только повторял про себя за ней: «Не думайте, не так это просто… непросто…» — все это время в глазах ее были обида и тоска; когда она смотрела на него, он встречал блестящие, холодные глаза, они словно отталкивали от себя весь мир, его — тоже. Теперь ее глаза увидели его, выделили его из остального мира; что-то проступило в них… Сочувствие? Тепло?

Они стояли рядом, один напротив другого, два человека с разными, но каким-то образом встретившимися бедами… Стояли близко, на расстоянии вытянутой руки, наедине друг с другом… Он увидел: глаза ее распахнулись ему навстречу; она потянулась к нему — с бабьим сочувствием, с бабьей добротой; взгляды их соединились, они сделали это первыми, сами заговорили, без них, решили что-то без их участия; он ощутил ее дыхание на своей щеке…

— Им можно было, а нам нельзя? — прошептала она.

Это остановило его; он вскинул голову и увидел со стороны комнату, женщину в ней… Отмечал все холодно, спокойно, как не имеющее к нему отношения… Ее лицо, обращенное к нему…

Затем отчаяние подхватило, подняло его и бросило в бездну, исступленно подняло и снова торопливо бросило, — едва лишь он подумал о том, что надо уходить, уходить, едва вспомнил, осознал, что переступить порог — остаться одному. Герасим шагнул к ней… Он хотел найти в ней спасение, хотел от нее утешения, жалости, признания, поддержки — всего, в чем отказала ему сегодня, чего ему не дала Ольга. Он жаждал забыться — забыть себя — и в то же время мечтал обрести себя, снова себя найти, возродиться. У ее тела он надеялся испросить чуда, верил, что в нем, шелковистом, теплом, есть то, чего не хватает ему, что ему сейчас необходимо, и весь был сейчас готовность вжаться в него, весь был надежда и ожидание наступления этого чуда…

Ольга уже опаздывала…

Еще задержалась — у почтовой стойки.

— А долго будет идти телеграмма?

Прибавила разницу во времени…

Ну, а как же он вечером дома, один? В окно станет глядеть — о чем будет думать? Как спать будет, с чем проснется?

— Тогда, пожалуйста, «молнией»…

А те ли слова?

— И еще, пожалуйста… Да, адрес тот же…

Ну и что — денежки! Конфет можно есть поменьше.

— Да, тоже «молнией»…

— Подожди, не уходи.

Герасим заставил себя повернуться, посмотреть в лицо Ксении.

Нет… Нет.

Чуда не наступит. Он не спасется.

Успел остановить себя…

По-прежнему стояли они у двери, все еще стояли, он уходил, она провожала его.

К Ольге его толкнуло ожидание счастья… С Ксенией его хотела свести обида.

Нет… Понял. Успел.

Ксения провела рукой по его лбу — разгладила.

«Он встречает свою женщину, а ее уносит Кощей Бессмертный…»

Горячая рука.

— Правильно, — сказала Ксения.

Отошла от него на шаг; прислонилась спиной к стене.

Герасим обернулся к двери, положил руку на ключ…

Нельзя было так уйти.

Повернулся к ней, спросил, как спросил бы у друга, у сестры:

— Как у тебя с Борисом, хорошо?

Что-то изменилось в том, как Ксения смотрела на него, — прибавилось тепла и ласки; но тут же уголки губ опустились.

Сказала:

— Думаешь, он меня поцеловал хотя бы раз? Хоть бы обнял!

Заложила руки в карманы халата. Продолжала спокойно, кажется, охотно, и очень серьезно:

— А мне все равно. Это не имеет значения.

Улыбнулась грустно. Тихо выговорила, объяснила:

— Я люблю его.

Пожала плечами.

Поправила Герасиму воротничок рубашки…

Он отвернулся, толкнул дверь и вышел.

Ольга обвела всех глазами.

Сидят, приготовились слушать. Хорошо.

Свирский, Шатохин… Так. Кудрявцев… Все на месте. Савчук… Ладно. Борис… Ревякин, Яснов… Еще люди пришли.

Итак, ее доклад.

Она скажет.

Ни слова о нормах или каких-то там стандартных методиках! Хватит пустых разговоров. У нее — работа. Исследование. Цифры. Настоящие аргументы. Доказательства того, что делает комбинат с Яконуром.

Она будет бороться.

«Ищите, может, что-нибудь найдете!» — говорил ей Столбов. Нашла.

Вот он, наступил наконец — долгожданный час, когда можно пустить в ход ее собственные средства, ее материалы, результаты экспедиции… выставить их против комбината.

Листы доклада перед ней, за ее спиной — таблицы.

Требуется наука? Пожалуйста. Она представит научные обоснования.

В каждом разделе — плотная вязка, статистика и специальная интерпретация, словно белая нитка и черная в ее свитерке; доклад, кажется, получился.

Разложила листы.

Все разделы достаточно убедительны… Но самое главное собрала в последний. Там — доказательства явные и неоспоримые.

Что ж, можно начинать…

— Послушайте, — сказал вдруг Шатохин, — а где доклад про донные отложения?

— Институт снял этот пункт, — ответил Свирский.

— Сокращение, значит, в повестке дня? — переспросил Шатохин.

Кудрявцев:

— Не нашли пятна…

— Значит, всю грязь за нами уже выбрали, — заключил Шатохин. — Разве на столько диссертаций грязи наработаешь…

Вот оно! Все точно. Все дословно, как она и предполагала…

Ну, ничего. Послушайте.

Начала:

— Изучение влияния сточных вод Усть-Караканского комбината на состояние бентоса…

Маленькие, едва различимые рачки были самым важным звеном хрупкой цепи, чудом установившейся когда-то в Яконуре.

Примерно на середине доклада, представив рачков с увеличенными жабрами, — Ольга сделала, как и рассчитывала, паузу.

Оглядела всех. Молчат. Так-то…

Приступила к последнему разделу.

— Численность популяций…

Численность рачков была для воды как температура для человека, она должна держаться на определенном уровне, тогда Яконур здоров; понижение или повышение означало развитие болезни.

Отправившись в экспедицию, Ольга рассчитывала не на улыбку свою, ерунда… Она включилась всерьез. Пусть для кого-то здесь игра, честолюбие, карьера, что-нибудь еще; она исполняла свой долг.

Ну — вот и оно, главное: по материалам экспедиции, численность некоторых популяций изменилась; самое существенное — в районе комбината доля одного из видов резко выросла. В чем там дело, сразу не определишь, возможно, — питание; во всяком случае, ясно: экологическое равновесие нарушилось! Специалисту понятно, что это означает.

Что ж! Теперь все. Она показала, что делают с Яконуром: природная цепь, содержавшая в порядке десяток тысяч кубических километров воды, уже начала разламываться.

Поставила точку. Достаточно.

— Благодарю за внимание…

Еще могут быть вопросы.

Снова оглядела всех.

Что это? Кудрявцев улыбается… Пустой взгляд Савчука… Да что происходит? А Шатохин, Шатохин!..

— Спасибо за содержательное сообщение, — произносит Свирский.

Вполне обычные слова. Но что же происходит?

— Разрешите мне, — говорит Кудрявцев. — Думается, я выражу общее мнение. Доктор Чалпанова представила нам обширные эмпирические материалы, в качестве которых нельзя сомневаться. Прекрасные материалы. Объем проделанной работы, методический уровень — все блестяще, безусловно блестяще… — Кудрявцев помолчал. Все ждали; Кудрявцев помолчал, затем решительно тряхнул головой и продолжал: — Но интерпретация? Верно ли доктор Чалпанова истолковала материалы своей экспедиции? Да позволено будет мне сказать, — хорошо ли она расслышала, что шепнул ей о себе ее родной Яконур?