Мир Софии - Юстейн Гордер

KAHT

…звездное небо надо мной и моральный закон во мне…

Лишь ближе к полуночи майор Альберт Наг позвонил домой, чтобы поздравить Хильду с пятнадцатилетием. Трубку взяла мама.

— Тебя, Хильда.

— Алло?

— Это папа.

— Вот сумасшедший. Уже почти двенадцать часов.

— Я просто хотел тебя поздравить…

— Ты занимался этим целый день.

— …но выжидал, когда день подойдет к концу.

— Почему?

— Ты разве не получила моего подарка?

— Конечно, получила! Большое спасибо.

— Тогда не мучай меня, скажи, что ты о нем думаешь.

— Безумно интересно. Я сегодня почти не ела.

— Нельзя ходить голодной.

— Но это же так увлекательно!

— Докуда ты дочитала? Пожалуйста, Хильда, ответь мне.

— Они вошли в Майорстуа, потому что ты начал дразнить их морским змеем…

— Эпоха Просвещения.

— И Олимпия де Гуж.

— Значит, я не сильно ошибся.

— В чем ошибся?

— По-моему, там осталось одно-единственное поздравление. Зато очень весомое.

— Я еще немножко почитаю перед сном.

— Ты хоть что-нибудь понимаешь?

— Я с сегодняшнего утра узнала больше… больше чем за всю школу. Трудно поверить, что прошел всего один день с тех пор, как София вернулась домой после занятий и нашла первый конверт.

— Какой малостью можно угодить человеку.

— Но мне ее жалко.

— Кого, маму?

— Да нет, Софию.

— Почему?…

— Она совсем сбита с толку.

— Но она же… я же ее…

— Ты хочешь сказать, что ты ее просто-напросто выдумал?

— Что-то в этом роде.

— А мне кажется, София и Альберто существуют на самом деле!

— Мы поговорим об этом, когда я вернусь.

— Ладно.

— А теперь — желаю тебе хорошего дня.

— Как-как?

— То есть покойной ночи.

— Покойной ночи.

Когда полчаса спустя Хильда легла в постель, на улице было еще так светло, что она видела сад и залив. В это время года темнота вообще не наступала.

Хильда поиграла с мыслью о том, что она живет в картине, висящей на стене в лесной избушке. Интересно, можно ли выглянуть из картины и посмотреть, что делается вокруг?

Прежде чем заснуть, она прочитала в папке еще несколько страниц.

София положила письмо от Хильдиного отца обратно на каминную полку.

— Я ничего не имею против ООН, — сказал Альберто, — но мне не нравится, что он вмешивается в мои рассказы.

— По-моему, тебе не стоит принимать это близко к сердцу.

— Во всяком случае, я собираюсь впредь игнорировать морских змеев и прочие из ряда вон выходящие явления. Давай сядем вот тут, у окна, и я расскажу тебе про Канта.

София заметила на столике между двумя креслами пару очков. Она также обратила внимание, что оба стекла у них были красного цвета. Может, это особо сильные очки против солнца?

— Уже почти два часа, — сказала она. — Я должна попасть домой до пяти. Мама наверняка что-нибудь придумает насчет дня рождения.

— Значит, у нас есть три часа.

— Приступай.

— Иммануил Кант родился в 1724 году в городе Кенигсберге (Восточная Пруссия) и был сыном седельного мастера. В Кенигсберге он и прожил почти всю свою жизнь, до самой смерти, последовавшей в возрасте восьмидесяти лет. Он происходил из крайне религиозной семьи. Вера Канта имела немаловажное значение для его философской системы: как и Беркли, он стремился спасти основы христианской веры.

— О Беркли я уже наслышана, даже слишком.

— Кант был также первым из рассматриваемых нами мыслителей, кто получил в университете должность профессора философии. Он был, так сказать, философом-предметником.

— Предметником?

— Дело в том, что слово «философ» сегодня употребляется в двух несколько отличных смыслах. Прежде всего под философом подразумевается мыслитель, пытающийо найти собственные ответы на философские вопросы. Не философ — это и специалист по истории философии, вовсе не обязательно разрабатывающий свою теорию, а, скажем преподающий философию как учебную дисциплину.

— И Кант был таким специалистом?

— Он сочетал в себе обоих философов. Если бы он был только хорошим профессором, то есть знатоком учений, разработанных другими философами, он бы не оставил по себе памяти в истории философии. Но не мешает подчеркнуть, что Кант был отлично знаком с предшествовавшей философской традицией, в частности, с рационалистами Декартом и Спинозой, а также с эмпириками Локком, Беркли и Юмом.

— Я просила тебя не упоминать Беркли.

— Как мы выяснили, по мысли рационалистов, основа всего человеческого познания заключается в разуме. С другой стороны, нам известно и то, что, согласно эмпирикам, все знания о мире идут от чувственных впечатлений. Юм к тому же указывал на существование очевидных пределов для выводов, которые мы можем делать на основании чувственного опыта.

— С кем из них был согласен Кант?

— Он считал, что обе стороны отчасти правы и отчасти ошибаются. Мыслителей занимал вопрос о познаваемости мира. Эта философская проблема объединяла всех, кто шел после Декарта. Указывалось на две возможности: мир либо в точности таков, каким мы его ощущаем, либо таков, каким он представляется нашему разуму.

— А что утверждал Кант?

— Кант утверждал, что в нашем восприятии мира важную роль играет и ощущение, и разум. Но, по его мнению, рационалисты переоценивали разум, а эмпирики заходили слишком далеко в акцентировании чувственного опыта.

— Если ты не собираешься привести хотя бы один убедительный пример, все это останется словесами.

— Отправная точка у Канта такая же, как у Юма и эмпириков: все наши знания о мире идут от чувственного опыта. Но — и тут он протягивает руку рационалистам — в нашем разуме также заложены важные предпосылки того, как мы воспринимаем окружающий мир. Иначе говоря, в человеческом сознании существуют некие условия, определяющие наше восприятие.

— Разве это пример?

— Давай я лучше дам тебе задание. Пожалуйста, принеси с того столика очки. Вот так. А теперь надень их!

София надела очки на нос. Все вокруг мгновенно стало красным. Светлые цвета оттенялись розовым, темные сделались темно-красными.

— Что ты видишь?

— Я вижу в точности то же, что и раньше, только в красных тонах.

— Это потому, что очки ставят предел твоему восприятию действительности. Другими словами, все, что ты видишь, идет из окружающего мира, однако то, как ты видишь, зависит, в частности, от очков. Ты не можешь утверждать, что мир красный, хотя и воспринимаешь его таким.

— Конечно, не могу…

— Если бы ты сейчас гуляла в лесу (или, скажем, шла домой, к Капитанскому повороту), ты бы видела все точно как всегда. Но все было бы красного цвета.

— Да, пока я не сняла бы очки.

— Так же и Кант, София, утверждал, что в самом нашем рассудке есть определенные предрасположенности, которые и влияют на наши ощущения.

— О каких предрасположенностях идет речь?

— Что бы мы ни видели, мы воспринимаем все явления прежде всего в пространстве и времени. Кант называл пространство и время двумя «формами созерцания», подчеркивая, что эти «формы» в нашем сознании предшествуют любому ощущению. Это означает, что мы заранее, до восприятия какого-либо явления, знаем, что оно будет воспринято нами в пространстве и времени, поскольку мы не в силах снять с себя «очки» разума.

— Он считал восприятие явлений в пространстве и времени врожденным качеством?

— В некотором смысле — да. Что мы видим, зависит от того, где мы родились: в Индии или в Гренландии. Однако, где бы мы ни были, мы везде воспринимаем бытие в виде процессов, протекающих в пространстве и времени. Это можно сказать заранее.

— Но разве пространство и время не находятся вне нас?

— Нет, Кант настаивал на том, что пространство и время являются составной частью человека. Пространство и время — в первую очередь свойства не мира, а нашего сознания.

— Это совершенно новый взгляд на вещи.

— Иными словами, человеческое сознание — отнюдь не пассивная «доска», которая лишь воспринимает чувственные впечатления извне, а активно воздействующая инстанция. Сознание само «лепит» наше восприятие мира. Это можно сравнить с тем, что происходит, когда ты наливаешь воду в стеклянный кувшин. Вода приспосабливается к форме кувшина. Так же и чувственные впечатления приспосабливаются к нашим «формам созерцания».

— Кажется, я поняла, что ты хочешь сказать.