Мир Софии - Юстейн Гордер

— Нет, обе возможности кажутся немыслимыми. Тем не менее одна из них должна быть верной, а вторая — ошибочной.

— Ты наверняка помнишь утверждение Демокрита и материалистов, что все сущее построено из наимельчайших частиц. Другие (в частности, Декарт) указывали на то, что протяженная действительность, вероятно, может делиться на все более мелкие части. Но кто из них был прав?

— Оба… и никто.

— Далее, многие философы указывали на свободу как на одно из главнейших качеств человека. В то же время нам попадались философы — например, стоики и Спиноза, — утверждавшие, что все согласуется с нерушимыми законами природы. Кант считал, что и об этом человеческий разум судить не в состоянии.

— Утверждать то или другое одинаково разумно и неразумно.

— Наконец, мы заходим в тупик, пытаясь с помощью разума доказать существование Бога. Рационалисты — в частности, Декарт — утверждали, что Бог обязан существовать хотя бы в силу того, что у нас есть представление о «всесовершенном создании». Другие — в их числе Аристотель и Фома Аквинский — приходили к выводу, что Бог обязан существовать, поскольку у всех вещей должна быть первопричина.

— А что считал Кант?

— Он отвергал оба эти доказательства. Ни разум, ни опыт не способны подтвердить существование Бога. Для разума его существование одинаково правдоподобно и неправдоподобно.

— Но ты начал с того, что Кант стремился спасти основы христианской веры.

— Да, он открыл возможность чисто религиозного подхода. Там, где не хватает ни опыта, ни разума, возникает пустота, которую можно заполнить верой.

— И таким образом он спас христианство?

— Можно сказать — да. Следует заметить, что Кант был протестантом. С самого начала Реформации протестантизм отличался тем, что основывался на вере. Католическая церковь еще со времен раннего средневековья больше опиралась на разум, призванный поддерживать веру.

— Ясно.

— Но Кант пошел чуть дальше утверждения, что эти вопросы следует оставить вере. По его мнению, для человеческой нравственности фактически необходимо исходить из того, что человек обладает бессмертной душой, что существует Бог и что у человека есть свобода воли.

— Он поступает почти как Декарт. Сначала он весьма критично настроен к нашей способности что-либо понимать, а потом протаскивает с черного хода Бога и всякое такое.

— Однако, в отличие от Декарта, он подчеркивает, что пришел к этому не через разум, а через веру. Сам он называл эти три положения — веру в бессмертие души, в существование Бога и в свободу воли — практическими постулатами.

— Что значит?…

— «Постулировать что-либо» значит утверждать что-то, не поддающееся доказательству. Под «практическим постулатом» Кант понимает нечто необходимое для «практической деятельности» человека, то есть для его нравственности. «Морально необходимо признать бытие Бога», — говорит он.

Внезапно в дверь постучали. София мгновенно вскочила, но Альберто как будто и не собирался вставать.

— Нужно открыть, правда? — спросила она.

Альберто пожал плечами, однако в конце концов тоже поднялся. Когда они открыли дверь, за ней стояла девочка в белом платьице и с красной шапочкой на голове. Та самая девочка, которую они видели на другом берегу. В одной руке она держала корзинку с едой.

— Здравствуй, — сказала София. — Ты кто?

— Разве не видно? Я — Красная Шапочка.

София взглянула на Альберто, тот кивнул.

— Ты же слышала, что она сказала.

— Я ищу дом своей бабушки, — проговорила девочка. — Она старенькая и больная, я несу ей поесть.

— Она живет не здесь, — отозвался Альберто, — так что иди-ка ты поскорей дальше.

При этих словах он махнул рукой, словно отгоняя назойливую муху.

— Но мне еще надо доставить письмо, — продолжала Красная Шапочка.

Вытащив из корзинки небольшой конверт, она протянула его Софии, а в следующий миг уже сбегала по ступенькам.

— Берегись волка! — крикнула ей вслед София.

Альберто возвратился в комнату. София пошла за ним, и они сели, как прежде, каждый в свое кресло.

— Подумать только, это была Красная Шапочка, — сказала София.

— Предупреждать ее нет никакого резона. Она все равно пойдет к бабушке, и там ее съест волк. Она ничему не научится, и так будет повторяться до скончания века.

— Но я никогда не слышала, чтобы, прежде чем попасть к бабушке, она стучалась в другой дом.

— Это все чепуха, София.

Тут только София бросила взгляд на полученный конверт. На нем было написано: «Хильде». София вскрыла конверт и громко прочла:

Дорогая Хильда! Если бы человеческий мозг был настолько прост, чтобы мы могли понять его, мы бы сами были настолько глупы, что все равно не сумели бы его понять.

— Совершенно верно, — кивнул Альберто. — И мне кажется, нечто подобное мог бы сказать и Кант. Не следует ожидать, что мы сумеем понять, кто мы такие. Возможно, мы в состоянии до конца разобраться в цветке или в насекомом, но нам никогда не понять самих себя. Еще меньше у нас шансов понять Вселенную.

Софии пришлось перечитать странное предложение второй, а потом и третий раз. Альберто тем временем продолжал:

— И мы не должны позволять сбивать себя с толку морскими змеями и прочим. Прежде чем мы закончим сегодняшнее занятие, я расскажу тебе об этике Канта.

— Поторопись, мне скоро пора домой.

— Скептицизм Юма по поводу того, что мы можем узнать через ощущения и разум, вынудил Канта заново продумать многие из важнейших проблем бытия, в том числе в области морали.

— Юм говорил, что невозможно доказать правильное и неправильное. Ведь мы не можем делать выводов ни из предложений констатирующих, ни из предложений модальных.

— Согласно Юму, ни разум, ни опыт не могут подсказать нам отличие верного от ложного. Подсказать это могут лишь чувства. Канту такая основа казалась слишком шаткой.

— Я его вполне понимаю.

— Кант с самого начала воспринимал различие между хорошим и плохим как нечто вполне реальное. Здесь его мнение схоже со взглядом рационалистов, которые считали, что человек способен различать правильное и неправильное с помощью рассудка. Всем известно, что хорошо, а что плохо, причем мы знаем это не потому, что нас этому научили, а потому, что это заложено в нашем сознании. По Канту, любой человек обладает «практическим разумом», то есть разумом, который в каждом конкретном случае подсказывает нам, что с точки зрения нравственности правильно, а что неправильно.

— Значит, это тоже врожденное?

— Умение различать хорошее и дурное не менее врожденное, чем прочие свойства разума. Как все люди обладают одинаковыми формами сознания (сюда относится, например, наша способность воспринимать явления как причинно обусловленные), так каждый обладает доступом к универсальному нравственному закону. Этот нравственный закон не менее абсолютен, чем физические законы природы. Он столь же основополагающ для нашего морального бытия, как основополагающи для бытия нашего разума тезисы о том, что все имеет свою причину или что 7 + 5 = 12.

— И что гласит этот нравственный закон?

— Поскольку он предшествует всякому опыту, он «отвлеченно-формален», то есть не привязан к каким-либо конкретным ситуациям морального выбора. Он применим для всех людей, живущих в любом обществе и в любую эпоху. В нем не говорится, что, попав в такое-то положение, ты должен поступить так-то и так-то. В нем говорится, как ты должен поступать в любых положениях.

— Но какой смысл носить в себе нравственный закон, если он не подсказывает тебе, как поступать в конкретных случаях?

— Кант называет свой нравственный закон категорическим императивом, понимая под этим, что закон «категоричен», то есть относится ко всем случаям, и к тому же представляет собой «императив», то есть он «повелителен», обязателен, не допускает выбора.

— Предположим…

— Кант формулирует свой «категорический императив» разными способами. Прежде всего, он говорит: поступай только согласно такой максиме (то есть правилу), руководствуясь которой ты в то же время можешь пожелать, чтобы она стала всеобщим законом.