Рабы Парижа - Эмиль Габорио

Мадемуазель Мари принесла письма.

Их было четыре. Они были сложены вместе и перевязаны голубой шелковой ленточкой.

Господин де Пимандур в гневе разорвал ленту, развернул первое попавшееся письмо и стал громко его читать, вставляя временами свои комментарии вперемешку с ругательствами:

"Милостивая государыня!

Простите меня, что я осмеливаюсь писать Вам…"

— Вот бы и не осмеливался!

"…несмотря на Ваш запрет…"

— Нет, каков нахал!

"…но я слышал о Вашем намерении уехать на несколько месяцев из Парижа".

— В Париже слишком много подобных вертопрахов. Там не место уважающей себя девушке!

"Мне двадцать четыре года…"

— Зачем же кружить голову восемнадцатилетней девочке, когда кругом столько женщин постарше?

…Я сирота…"

— Знаем мы этих сиятельных сирот!

"…принадлежу к знатному роду…"

— Написал бы еще: к древнему!

Мадемуазель де Пимандур не выдержала:

— Папа, но ты же его совсем не знаешь! Как же ты можешь говорить о нем такие слова?

— Я знаю, что говорю! А вы молчите и слушайте! — вскипел граф.

Мари изо всех сил старалась сдержать слезы: она понимала, что они стали бы еще одной мишенью для мечущего громы и молнии отца.

Де Пимандур продолжал издеваться над письмом:

"…И обладаю большим состоянием".

— Большим? Хотел бы я его сосчитать: хватит ли там на оплату свадебных расходов?

"Я люблю Вас…"

— Ветрогон! Найдется ли в Париже женщина, которой он этого не говорил?

— Папочка!

— Цыц! С тобой разговор будет потом…

"…и прошу разрешить мне просить Вашей руки у графа де Пимандура".

— Вот спасибо! Наконец и обо мне вспомнили!

"Мой дед, маркиз де Сермез, имеет честь знать Вашего отца…"

— Гм! — буркнул граф, польщенный столь учтивым оборотом.

"… и может быть моим сватом, когда вернется через три-четыре недели из Италии…"

— Все ясно, — подвел итог граф.

Хотя де Пимандур был умен, отсутствие такта в собственном характере помешало ему понять, что суховатый тон письма — признак деликатности автора.

— Прелестно, черт возьми! Этот господин не любит окольных путей и, не теряя времени, сразу берет быка за рога. Думаю, что остальное можно не читать. Главное сейчас — выяснить, что вы ему ответили.

— Что он должен обратиться к тебе, папа.

— Неужели? Какая честь! И вы надеялись, что я приму предложение этого шалопая? По глазам вижу, что надеялись. Вы его любите?

Девушка отвернулась и заплакала.

Это молчаливое признание окончательно вывело графа из равновесия.

— Вы его любите! — закричал он во весь голос, забывая о всяческих приличиях и вечно подслушивающей прислуге. — Вы любите этого Жоржа и осмеливаетесь признаться мне в этом! Господи, в какое время мы живем! Пока отцы ломают голову, как поддержать честь предков и обеспечить достойное будущее для потомков, их дочери мечтают выскочить за первого же прощелыгу, пригласившего их на танец! Глупые и неопытные девчонки так легко попадаются в западню!

Мадемуазель Мари возмутилась.

— Папа, маркиз Жорж де Круазеноа вовсе не прощелыга. Он из хорошего рода…

— Да что вы говорите! А знаете ли вы происхождение этого рода? Первый из Круазеноа был ничтожной канцелярской крысой, одним из бесчисленных писарей у кардинала де Ришелье. Король Людовик XIII неизвестно за какие заслуги даровал ему дворянское звание. Маркиз вам этого не рассказывал?

— Нет. Но какое мне до этого дело?

— Может быть, вам нет дела и до того, имеет ли он средства к существованию?

— Папа, у него пятьдесят тысяч годового дохода.

— Вы видели бумаги, которые это подтверждают?

— Нет. Но так сказал Жорж, и я ему верю.

— Мало ли что он говорит!

— В крайнем случае, моего приданого хватит на двоих.

Де Пимандур удовлетворенно кивнул головой.

— Ну вот мы и добрались до сути дела, — усмехнулся он. — Думаю, что он на это и рассчитывал, потому что я кричал на весь Париж, какое приданое даю своей дочери. Я хотел найти для вас настоящего аристократа из самых древних родов Франции. И не надейтесь, что я отдам плоды двадцатилетних трудов какому-то Круазеноа!

— Ты ошибаешься, папа, — сказала несчастная девушка. — Я отвечаю за его бескорыстие так же, как и за свое.

— Вздор! Любой будет изображать бескорыстие, если за это можно получить миллион франков! Не верьте словам. Я сужу о вашем Жорже по его поступкам. На что он мог рассчитывать, обращаясь к вам тайком? Только на одно: увлечь вас, затем скомпрометировать — и прибрать к рукам мои денежки.

— Неужели ты не понимаешь, что эти предположения оскорбительны? И это — всего лишь твои догадки!

— Я не гадаю, а утверждаю! Знаете ли вы, как поступает честный человек, если он влюблен? Он говорит о своих намерениях не с девушкой, а со своим нотариусом!

— Папа!

— Не перебивай! Вместе с нотариусом он приводит в порядок свои денежные дела. Затем его нотариус отправляется к нотариусу родителей девушки. Они сравнивают состояния своих клиентов и одобряют предполагаемый брак. Только после этого честный человек имеет право говорить с девушкой о своих чувствах!

Что могла ответить на это Мари?

Она рыдала.

— Вы должны забыть этого Круазеноа, — безжалостно продолжал граф. — Я уже выбрал вам мужа и дал слово, что вы будете его женой. И я это слово сдержу, что бы вы ни говорили и как бы вы ни плакали. В воскресенье я представлю вам жениха. В понедельник нанесем визит епископу в Пуатье, чтобы он благословил вас. Во вторник посетим всех соседей и объявим о предстоящей свадьбе. В среду будет чтение брачного контракта. В четверг — помолвка. В пятницу — осмотр приданого. Потом — церковное оглашение и свадьба.

— Папочка, вы… вы не… не шутите? — заикаясь, спросила дочь.

— Нисколько!

— И за кого… за кого же вы меня… меня просватали?

— За сына самого герцога де Шандоса, молодого маркиза Норберта! — торжественно провозгласил граф.

Девушка побледнела как смерть.

Она потеряла всякую надежду уговорить отца отказаться от его планов. Громкое имя жениха ясно показало ей, как твердо отец будет стоять на своем.

— Но я его совсем не знаю, — еле слышно прошептала она.

— Его знаю я. Этого совершенно достаточно.

— Я не смогу полюбить его…

— А где это видано, чтобы браки заключались по любви? Разве что в романах. Я решил, что вы будете герцогиней — и вы ею будете!

На этом разговор был окончен.

Мадемуазель Мари любила Жоржа де Круазеноа гораздо сильнее, чем она посмела показать отцу. И горько упрекала себя в том, что проявила слишком мало настойчивости.

Но господин де Пимандур не принадлежал к тем людям, которые изменяют своей мечте из-за женских капризов.

Он терзал свою дочь, не давая ей ни минуты, чтобы прийти в себя.

К исходу третьего дня этой непрерывной пытки измученная девушка произнесла роковое "да".

Вот почему граф так долго не появлялся в замке Шандосов.

У де Пимандура было несколько карет, украшенных огромными гербами, и множество превосходных лошадей.

Однако он отправился к герцогу пешком, желая этим подчеркнуть важность события и свое почтение к старому аристократу.

Подходя к Беврону, он увидел месье Домана, который расспрашивал о чем-то юную Франсуазу Руле.

Граф стремился стать депутатом и нуждался для этого в помощи адвоката, который был бессменным президентом выборных сходок округи.

— Господин Доман! — еще издали крикнул де Пимандур. — Какие новости?

Президент низко поклонился его сиятельству.

— Очень печальная новость, господин граф. Говорят, что герцог очень болен.

— Герцог? Не может быть! Он здоровее любого крестьянина. Да я же сам был у него в гостях три дня назад!…

— Вот эта девушка идет из замка Шандос и только что сказала мне об этом. Не так ли, Франсуаза?

Девушка сделала графу реверанс.

— Слуги говорят, что он не встает с постели.

— Что с ним?

— Этого мне не сказали.

Де Пимандур был так поражен, что был способен только долго и невнятно бормотать что-то о своей последней встрече с де Шандосом.

— Все мы под Богом ходим, — философствовал тем временем месье Доман. — Не знаем, когда заболеем, сколько проживем, как умирать будем…

Граф опомнился.

— Благодарю вас, господин президент. Я постараюсь выяснить подробности. Прощайте.

И де Пимандур поспешил к замку.

Во дворе шумела толпа работников герцога. Все обсуждали состояние здоровья старого хозяина и строили догадки о причинах случившегося.

Из толпы вышел навстречу графу Жан, доверенный слуга герцога.

— Ну, как его светлость?

— Плохо, господин граф.

— Что же с ним случилось?