Рабы Парижа - Эмиль Габорио

— Ужасное несчастье…

— Но он жив?

— Не совсем.

— Так герцог умер?

— Нет.

Де Пимандур вздрогнул.

— Тогда что же с ним?

— О, Господи! Два дня назад его как громом поразило, — с запинкой отвечал Жан. — Герцог с сыном были в столовой. Вдруг мы слышим ужасный крик…

— Герцога де Шандоса?

— Нет, господина Норберта.

— С ним тоже что-то случилось? — испуганно спросил граф.

— Ничего, ваше сиятельство. Он звал на помощь, потому что старому хозяину стало плохо.

— И что же вы сделали?

— Мы прибежали в столовую. Видим — господин герцог лежит на полу бездыханный, все его тело распухло и почернело…

— Но он был жив? Да или нет?

— Лучше сказать: он не умер. Из раны на голове ручьем текла кровь…

— Откуда же взялась эта рана?

— Когда герцогу стало нехорошо, он упал и, падая, ударился головой об угол скамьи. Мы его осторожно перенесли в постель. Тут он стал корчиться в судорогах и хрипеть. Глаза закатились так, что видны были только белки…

— Вы привезли к нему доктора?

— Сразу же. Но и до его приезда мы не теряли времени даром. Наш пастух Мешине, хоть и коновал, но людей лечит тоже. Он пустил господину герцогу кровь на ногах и поставил ему банки. Доктор, когда приехал, все это одобрил.

— И что он сказал о состоянии больного?

— Апоплексический удар.

— А как его светлость сейчас?

— Нельзя сказать, что мертв, потому что еще шевелится. Но и нельзя сказать, что жив, потому что ничего не видит и не слышит.

— Если паралич не очень сильный, то, Бог даст, герцог еще поправится, — сказал граф, стараясь утешить не столько Жана, сколько самого себя. Кто знает, согласится ли молодой маркиз жениться на Мари, если герцога не станет…

Слуга сокрушенно покачал головой.

— Как бы хозяин ни поправился, он навсегда останется слабоумным.

— Боже мой! Откуда вы знаете?

— Так сказал доктор.

— Это ужасно… — прошептал де Пимандур.

— Такова воля Господня…

"Надо сейчас же поговорить с Норбертом. Выразить сочувствие, посодействовать чем-нибудь… Ничто так не сближает людей, как общее горе… Потом привезти Мари, чтобы она поплакала вместе с нами. Если герцог умрет, то устроим свадьбу после траура. А если останется жив, то все это будет еще проще. Главное — поскорее приручить Норберта, чтобы никто не успел перебежать дорогу", — думал граф, пока на все лады повторял слово "ужасно" и печально кивал головой, делая вид, что слушает жалобные причитания Жана.

— Я не прошу вас проводить меня к герцогу, — сказал наконец де Пимандур. — Мне было бы слишком тяжело видеть этого замечательного человека в таком плачевном состоянии. Но, если можно, я хотел бы повидать господина маркиза, чтобы высказать ему свои соболезнования.

— Ни в коем случае, ваше сиятельство!

— Но искренние слова утешения могли бы хоть немного ослабить его горе…

— Это невозможно, господин граф, — сурово ответил Жан. — Господин Норберт у ложа своего отца. Он ни на минуту не отходит от больного и запретил его тревожить, что бы ни произошло.

— Ну, что ж… Тогда я вечером пришлю спросить о здоровье герцога.

— До свиданья, ваше сиятельство!

Жан поклонился.

Де Пимандур, повесив голову, неохотно поплелся обратно.

Слуга говорил с ним очень странным тоном. Граф восстановил в памяти поведение Жана во время беседы и пришел к выводу, что оно было весьма подозрительным.

Не врал ли лакей?

Почему у герцога вдруг, ни с того ни с сего, начался припадок?

Отчего Норберт так упорно скрывается от посторонних? Тут явно кроется какая-то тайна!

Граф вспомнил, что в момент припадка герцог был наедине с сыном. Что бы это значило?

Очень может быть, что Норберт хочет жениться на Мари ничуть не больше, чем она — выйти за него замуж. Из-за этого де Шандосы могли поссориться. Герцог наверняка стал заставлять сына дать согласие. Зная крутой нрав старика, нетрудно догадаться, что он попытался вырвать это согласие силой.

До сих пор все более или менее ясно.

Но что же случилось дальше?

По-видимому, старик сильно разгневался, встретив со стороны сына неожиданное и непривычное противодействие своей воле.

И тут его от волнения хватил апоплексический удар.

"Вот я и докопался до истины!" — самодовольно подумал граф.

Он всю жизнь гордился своей проницательностью.

— Черт возьми! — пробурчал де Пимандур. — Все это понятно. Но что мне делать, если герцог умрет или останется идиотом, а Норберт откажется от Мари? Смеяться, как всегда, будут надо мной! И тогда придется, чтобы не выглядеть дураком, быстренько выдать девчонку за этого ее Круазеноа…

— Ну что, господин граф?

Перед ним стоял месье Доман.

— Ничего хорошего.

— Девушка сказала правду?

— К несчастью, да. Мой бедный друг де Шандос очень плох.

— Что же с ним случилось?

В голосе адвоката звучало искреннее сочувствие к несчастному больному.

— Апоплексический удар.

— Это сказал врач?

— Да.

— И, несмотря на такой страшный припадок, он все еще жив, ваше сиятельство?

— Ни жив ни мертв, господин президент.

— А как молодой маркиз?

— Не отходит от отца, как и положено любящему сыну.

— Вы говорилb с ним?

— Нет. Он в отчаянии и никого не принимает.

— Спасибо, господин граф. Я так беспокоюсь о моем дорогом соседе… Какое несчастье! До свидания, ваше сиятельство.

И месье Доман откланялся.

Де Пимандур вернулся домой в самом скверном расположении духа.

Заметив это, Мари вновь обрела надежду.

Когда отец коснулся губами яда, Норберт почувствовал такой ужас, такое непреодолимое отвращение к себе и к задуманной мести, которая на глазах превращалась в преступление, что пытался спасти герцога.

Но было уже поздно.

Увидев, что отец упал, Норберт кинулся звать на помощь, но затем, охваченный безумным страхом, бежал из замка, словно надеясь уйти от упреков совести. Слуги, сбежавшиеся на крик юноши, подумали, что он поспешил в Беврон за доктором.

Один только Жан почувствовал что-то неладное и призадумался.

Будучи доверенным слугой, он, в отличие от прочих работников, знал причину разногласий между хозяевами.

Жан охранял по приказу герцога запертого Норберта и слышал достаточно, чтобы понять: какая-то женщина настраивает молодого де Шандоса против старого.

При их необузданных характерах ссора была опасна. Жан понимал это и даже делал намеки герцогу, но тот никогда не слушал ничьих советов.

Старый хозяин ударил сына палкой. Господин Норберт бежал, раненый и оскорбленный. Это Жану было понятно.

Но почему он вернулся?

Решил попросить у отца прощения?

Жан задумчиво покачал головой и продолжал размышлять, прогуливаясь по двору замка.

Герцог перед сыном не извинился: во-первых, это совершенно не в его характере, а во-вторых, он никого не отправлял к сыну, чтобы передать ему устное или письменное послание.

Может быть, молодой маркиз пришел требовать от отца извинений?

Нет.

До того, как господин Норберт позвал на помощь, в комнате, где находились оба хозяина, было тихо. Если бы маркиз потребовал извинений, то герцог взревел бы на весь замок, словно раненый бык.

Так зачем же вернулся господин Норберт?

Жан понял, что ответ может быть только один: чтобы отомстить. Если бы молодой человек решил подать на отца в суд, то он бы не вернулся.

Значит, болезнь герцога не случайна? Или она просто совпала по времени с возвращением сына и его месть так и не осуществилась? Возможно, рассуждения умного слуги на этом бы и закончились, а подозрения не превратились бы в уверенность, если бы в эту минуту взгляд Жана не остановился на каменных плитах двора под самым окном столовой.

Там, в лужице вина, лежал разбитый вдребезги стакан герцога.

Никто, кроме старого де Шандоса, не посмел бы пить из этого стакана.

Жан бросился в столовую, и увидел на столе наполненную на три четверти бутылку красного вина.

Он осторожно налил на ладонь несколько капель, взял их на язык — и тут же выплюнул. Никакого особого привкуса, которого бы не следовало иметь старому вину, не было.

Но все предыдущие размышления Жана вели в этом направлении. Поэтому он унес бутылку в свою комнату, внимательно следя, чтобы никто его при этом не заметил, и там спрятал ее.

Затем послал одного из работников за доктором (теперь он уже сомневался в том, что молодой хозяин побежал в Беврон), велел коновалу Мешине ни на мгновение не отходить от бесчувственного герцога, и отправился на поиски господина Норберта.

Как он и предполагал, на дороге в Беврон маркиза никто не видел.

Жан свернул в лес и бегал по зарослям более двух часов, пока заметил на поляне одинокую человеческую фигуру, лежавшую ничком в траве.