Рабы Парижа - Эмиль Габорио

— Проклятие! Вы что. угрожаете мне?

Кровь ударила в голову старому де Шандосу и он замахнулся на сына своей суковатой палкой.

К счастью, юноша успел подставить руку и отклонить удар, который пришелся бы ему в висок. Все же палка довольно сильно поранила щеку.

Молодой маркиз кинулся было на отца, но вдруг увидел, что дверь после ухода слуг осталась открытой.

Это был путь к свободе!

— Диана! — крикнул Норберт, одним прыжком выскакивая из комнаты.

Герцог приказал вернуть узника в камеру, но слуги не догнали его.

Доман, запыхавшись, прибежал домой. Пот градом катился у него со лба.

— Эй, ты! — крикнул он своей экономке. — Ко мне никто не приходил?

— Нет.

— Если тебя спросят, выходил ли я сегодня из дому, говори, что весь день сидел у себя в кабинете!

— Ладно, — отвечала служанка, привыкшая уже не удивляться никаким выходкам чудаковатого хозяина.

Старый лицемер быстро вытер лицо, переоделся в халат, уселся в кресло и заменил на столе бутылку вина книгой законов.

Вскоре послышался легкий стук в дверь.

Это была Диана,

Она вошла в кабинет и в полном изнеможении упала в кресло напротив адвоката.

— Месье Доман. — устало проговорила девушка. — мне нужен ваш совет. Только что я была в лесу на нашей поляне. Вместо господина Норберта я увидела там…

— Герцога де Шандоса. — неожиданно закончил за нее адвокат. — Я знаю все.

Диана посмотрела на него с ужасом.

— Да, да, — продолжал старый негодяй. — Я знаю, что господин маркиз под арестом, что вы виделись с герцогом в Бевронском лесу и что содержание вашего разговора…

— Вы знаете, о чем мы говорили?!

— И это тоже.

— Но кто же мог нас услышать?

— О, мадемуазель, лес — не самый надежный хранитель тайн. Он хуже предателя: вы думаете, что никого нет и громко, не стесняясь, высказываете самые сокровенные мысли. А между тем за каждым деревом, за каждым кустом могут скрываться чужие уши. Именно такое несчастье и случилось с вами. Четверо дровосеков шли с работы, услыхали ваши голоса и, разумеется, не отказали себе в удовольствии прослушать вас до конца. Я хорошенько припугнул того из них, который заглянул ко мне по делу, чтобы они не болтали языками. А впрочем, кто их знает! Чего доброго, расскажут по секрету женам, а там — сами понимаете. Женщинам рты не завяжешь.

Доман сделал паузу, чтобы посмотреть, какое впечатление произвели его слова на прекрасную собеседницу. Он мог быть доволен: ее лицо выражало беспредельную муку.

— Я пропала! — прошептала она.

Адвокат наклонил голову в знак согласия.

Но если бы девушка сдалась без борьбы, то она не была бы Дианой де Совенбург. Минуту спустя она уже схватила месье Домана за руку и быстро заговорила:

— Может быть, еще можно что-то сделать! Норберт скоро станет совершеннолетним, и все устроится? Я так хочу! Надо попробовать!

— Что именно?

— Откуда я знаю? Придумайте! Я согласна на все: мне терять больше нечего. Раз уже все будут знать, что этот низкий человек так грубо оскорбил меня, то пусть же все знают и то, что я отплатила герцогу вдвое! Только помогите мне в этом!

— Тише, умоляю вас! Говорите, пожалуйста, тише! — зашептал адвокат, делая вид, что он очень испуган.

— Вы, кажется, его боитесь? — презрительно спросила Диана.

— Да, боюсь, мадемуазель де Совенбург. Очень боюсь и не скрываю этого. Если бы вы раньше сталкивались с герцогом — как это произошло, на мое горе, со мной, — то знали бы, что это — человек с железной волей, и что в борьбе против тех, кого он ненавидит, де Шандос способен на все!

— Но раньше вы готовы были служить нам против него. Что же мешает вам продолжать то, что вы уже начали? Вы поступаете нечестно: сначала вырвали у меня и Норберта нашу тайну, а теперь бросаете нас на произвол судьбы, да еще в самый трудный момент!

— Мадемуазель, за что вы меня так обижаете?

— А впрочем, делайте, как хотите: пока Норберт мой, я ничего не боюсь!

Доман грустно покачал головой.

— Не ошибитесь только в своих расчетах. Откуда вы знаете, что молодой маркиз еще не дал герцогу своего согласия? Будущее всегда так обманчиво…

Адвокат старательно подливал масла в огонь, пылающий в душе оскорбленной девушки.

— Не смейте так говорить! — бросила она. — Чтобы Норберт изменил своему слову? Да он скорее позволит убить себя! Правда, он очень робкий, но какое вы имеете право подозревать его в подлости? Любовь ко мне поможет ему! Он добьется разрешения отца и мы поженимся!

— Нам с вами хорошо рассуждать на свободе, сидя в удобных креслах. А каково ему в тюрьме? Вы не забыли, что его там мучают не только морально, но и с применением физической силы? В таких условиях и твердые характеры не выдерживают.

— Предположим — но только предположим, месье Доман, — что вы правы, что Норберт меня бросит и женится на другой, а я останусь обесчещенной в глазах всей округи. И что же вы думаете, я это так и оставлю?

— Вам, мадемуазель, останется только…

— …Месть, господин Доман, месть — и целая жизнь, которую я целиком посвящу осуществлению этой мести!

Тон, которым говорила Диана, показал адвокату, что она действительно способна выполнить то, что сказано, и ему уже на самом деле стало страшновато.

— Когда-то и я думал так же, Но вот уже пять лет я не перестаю грозить кулаком его проклятому замку. И что же? Ему от этого не холодно и не жарко. А я так и не нашел против него в законах ни одного крючка, за который можно было бы зацепиться.

— Я поищу в другом месте, — мрачно проговорила мадемуазель де Совенбург.

— И это не выйдет. Сколько уже молодцов пошло на каторгу за то, что пытались убить его, а герцогу — хоть бы что!

Старый негодяй помолчал, как бы обдумывая слова, которые на самом деле были им заранее заготовлены, и шепотом продолжал:

— А, между тем, какое множество людей избавила бы от горя и слез смерть такого вредного человека!

Диана притихла и побледнела. То, что говорил адвокат, слишком точно совпадало с преступными мыслями, поселившимися в ее душе.

— Но все это — пустые разговоры, — продолжал месье Доман. — Герцог переживет не только меня, но и вас. Затем мирно скончается у себя в замке, а вся округа будет с почтением провожать его на кладбище.

В руке негодяя появился маленький флакончик темного стекла.

— Герцог де Шандос похоронит нас всех. — ворчал он, осторожно открывая флакон. — Если…

— Если что?

— …Если кто-нибудь не похоронит его раньше.

— Но как?

— Одной капли этого вещества вполне достаточно.

Несколько минут они молча глядели в глаза друг другу. И каждому казалось, что он слышит, как тяжело и беспокойно стучит сердце другого.

— Это ужасно, — прошептала Диана.

— Вещество не причиняет страданий. Несколько секунд — и все. Достаточно одной капли в кофе или другую еду. Ни вкус, ни запах, ни цвет пищи при этом не меняется, — сказал адвокат, тщательно закрывая флакон с ядом.

— А если его обнаружат врачи?

— В Париже — может быть, но здесь, в деревне, знающих докторов нет. Не волнуйтесь: во всей Франции только два-три врача смогли бы отличить действие этого яда от последствий апоплексического удара.

После этих объяснений мадемуазель де Совенбург придвинула свое кресло поближе к месье Доману.

Оба понизили голос до едва слышного шепота.

— Значит, не откроют?

— Нет. Это — очень большая редкость.

— Но у вас же есть! Почему не может быть у других?

— Исключительный случай. Я оказал очень важную услугу одному ученому.

— Он вас не…

— Нет. Он давно умер.

— Давно?

— Лет десять назад.

— Вы не опасаетесь…

— Ослабления действия?

— Да.

— Нет.

— Откуда вы знаете?

— Недавно пробовал.

— Вы кого-то…

— Что вы! Я человек мирный и благонамеренный.

— Тогда как же…

— Тут бегала бешеная собака и пыталась всех кусать. Я бросил ей кусок мяса.

— С начинкой?

— Конечно.

— И?…

— Я же сказал: несколько секунд.

— Боже мой!

— Вы можете предложить что-нибудь другое? А если нет, то почему же вы…

Диана вдруг вскочила и ладонью зажала адвокату рот.

За дверью послышались чьи-то торопливые шаги.

Мадемуазель де Совенбург выхватила из рук месье Домана флакон, быстрым движением спрятала его у себя на груди — и упала в кресло.

На все это ей потребовалось одно мгновение.

В дверь постучали.

В кабинет адвоката вбежал Норберт.

Диана и Доман ахнули в один голос: вид юноши был страшен. Одежда разорвана и испачкана кровью, глаза блуждают, на лице рана…

"Уж не совершил ли он какое-то преступление? — подумал Доман. — Это, пожалуй, было бы очень кстати!"