Воздушный казак Вердена - Юрий Гальперин

Получается организованная система работы, благодаря чему… остается и свободное время, чтобы написать письмо не менее семи (самый скромный летчик) «маренам» и в плохую погоду проведать одну из «марен». Лучшие летчики, правда, летают на свидания, но к сроку все на местах». «Марена» — крестная мать, каждый офицер мог иметь их сколько угодно, находя по объявлениям в журнале. Это были, как правило, немолодые женщины, искавшие возможность оказать внимание, согреть своим участием героя-воина, принять его, если было возможно, у себя во время коротких отпусков и позаботиться как о сыне.

Летчики были особенно популярны, их появление в тылу вызывало живейший интерес, а о знаменитых асах писали как о театральных примадоннах, красавицах аристократках или законодателе мод принце Уэльсском.

Как только Ролан Гарро, едва не погибший в бою с уничтоженным им немецким дирижаблем, оправился от ран и вернулся в строй, военный корреспондент Гарольд Аштон опубликовал такую сценку: «…Прилетели огромные птицы и привезли с собой маленькую веселую команду. Первый — Гарро, тот волшебник небес… Он явился, громко напевая. Лента Почетного легиона топорщится на его груди… В одной руке он держал живого фазана.

— Где вы его поймали? — спросил я. — В воздухе?

— Нет, мсье, в лесу. Фазан в руках лучше синицы в небе.

— Мадам, — обратился он к хозяйке кабачка, где я его и увидел, — представляю вам моего небесного коллегу. У меня не хватает духу свернуть его прелестную шейку, но мне очень хочется иметь его на завтрак утром. Пожалуйста, согласны ли вы сделать это, только вне моего поля зрения и слуха, если вы хоть немножко любите меня.

— Мсье, все будет исполнено…

Гарро сел к пианино и начал что-то бренчать…»

Теперь первым героем был Жорж Гинемер. Число его побед росло сказочно быстро. Ему не нужно было отыскивать «марен», письма шли со всех концов Франции и даже из России.

— Что тут написано? — спросил он как-то вечером у Крутеня, достав из бокового кармана вырезку из русского журнала с приложенной к ней запиской.

На большом снимке Гинемер сидел в кабине своего самолета, в той же кожаной куртке с меховым воротником, что висела сейчас на вешалке.

— «На французском фронте, — читал Крутень, — летчик лейтенант Гинемер считает за собой рекорд в 18 сбитых неприятельских аэропланов, причем 17-й и 18-й были сбиты им в один день, 23 сентября». Журналы явно не поспевают за вашими победами, Жорж.

— Главное, нам с вами поспевать за бошами. А что в записке?

— Она написана по-французски. — И Крутень протянул Гинемеру листок.

— Простите, я увидел снимок, думал, и там по-русски… О, какое милое послание… Зовут в гости после победы… Очень приятно… Где это Калюга?

— Покажите… А, Калуга… — И Крутень объяснил, где находится старинный русский город. Гинемер был в отличном настроении, а столь непринужденно начавшийся разговор позволил Крутеню перевести его на историю французских истребителей. Хотелось услышать ее от одного из самых прославленных.

— С чего все началось? — переспросил Гинемер. Отхлебнув глоток перно, он задумался. — …Наверное, у вас, как и у нас, летчики воевать начали пистолетами, карабинами, сходились, как моряки, на абордаж, метров на десять и бах, бах! Даже легенда родилась, будто Наварр, атакуя над Парижем «цеппелин», пропорол его оболочку ножом…

Оба рассмеялись…

— Первый аэроплан у нас подстрелили в начале октября 14-го года, — продолжал Гинемер.

— Сержант Франц?

— Да, с механиком Кено. Франц сел у разбитого аппарата, он упал недалеко от французского селения, победителей встретили цветами, ликовала толпа… Так начиналось. Потом Пегу заставил боша сесть, прижал его к земле. Жильбер с наблюдателем сбили аэроплан. Но настоящая охота началась, когда Гарро поставил на свой «моран» пулемет. Это ведь его идея, чтобы стрелять из пулемета через винт. Механик Алкан нашел, как синхронизировать вращение винта с пулеметным огнем. И первого апреля Гарро поджег в воздухе немецкий «фоккер». Один, без стрелка.

— Настоящая революция!

— О да!… Беда, что Гарро через две недели попал со своим аппаратом к бошам в плен…

— Фоккер уже работал над этой идеей, не так ли?

— Этот голландец тут же усовершенствовал синхронизатор Гарро, буквально через месяц, а то и раньше. И в нашем небе началась паника: «кодроны», «вуазены», «фарманы» стали падать как мухи по всему фронту.

— И у нас, на русском фронте, появились «фоккеры», не так много, но и нам досталось от них тоже.

— Дальше, вы знаете, мы сделали новый «ньюпор», началось «суровое» объяснение с «фоккерами», и в Шампани, Артуа, над Верденом, в битве на Сомме мы расквитались за все обиды.

— А ваш первый бой, Жорж?

— 19 июля 1915 года на Сомме, мне достался «авиатик».

— Расскажите про майора де Роз, он ведь начал собирать истребителей?

— Это было в 6-й армии. Он собрал эскадрилью на «моран-солнье» в марте, еще двухместные аппараты. Де Роз был раньше кавалеристом, на его самолете эмблема — роза и всадник. И начали очень хорошо. Все поняли, что нужно больше таких эскадрилий, иначе наше небо захватит противник…

Разговор был долгим, летчики перешли к вопросам тактики. Крутень рассказал о русских асах, о том, как расплачивались кровью за отставание, искренне сожалел, что опыт французов доходил с таким опозданием.

Вернувшись к себе, Крутень раскрыл заветную тетрадь и стал записывать: «На нашем фронте вовсе нет наплыва сведений о союзной авиации, все доходит понаслышке в искаженном виде. А ведь на самом деле можно позавидовать, как служит общая масса французских летчиков…

…У нас не налажено использование и, главное, пуск в дело какого бы то ни было предмета, прибывшего из-за границы, начиная от аппарата и пулемета и кончая самым простым коллиматором (прицелом. — Ю.Г.)… Вот и напрягается уже на самом нашем фронте русская смекалка, тратятся время и силы, кровянятся пальцы, выворачиваются предметы чуть не наизнанку, и если вещь, к счастью, не испортят, то начинается ее применение… Только уезжая во Францию в ноябре 1916 года, я узнал, что в Увофлоте есть какие-то правила высшего пилотажа французской школы… Пулеметы Льюиса были в нашей авиации в декабре 14-го… а инструкция по обращению с ними была получена мною в августе 1916 года…»

Это войдет в его нашумевшую статью «Кричащие нужды русской авиации». А ведь к началу войны Россия имела военных самолетов больше, чем Франция, — 216 против 156. Однако, быстро развернув производство, Франция выпустила за время войны 51 тысячу самолетов, союзная Англия еще больше — 55 тысяч, а Россия всего только 3 тысячи… Вот почему развитие русской военной авиации зависело от поставок из Франции. Боеспособность имевшихся самолетов тоже обеспечивалась получением запасных частей, авиационных моторов, которых Франция произвела 93 тысячи, а Россия… 1300 штук.