Охота к перемене мест - Евгений Воробьев

— Скажи Геннадию спасибо, столько опилок здесь насыпал, — Мартирос поднял Нонну с пола.

Зашел разговор о суевериях.

— По старой примете полагается в дом первой кошку впустить, — засмеялась Нонна. — Только где ее взять в тайге?

Погодаев вспомнил Байкальск, где во дворе рабочей столовой поварихи разделывали рыбу. Все окрестные кошки сбегались на этот банкет и угощались потрохами. Погодаев заметил тогда, что самой пугливой, забитой была черная кошка. Подумать только, как она страдает от нашего идиотского суеверия! Бедняжка, скольким камням была мишенью, сколько получила пинков, ударов палкой, сколько злобных «брысь» услышала на своем кошачьем веку!

— Тут есть над чем подумать, Геннадий, — глубокомысленно изрек Маркаров. — Совсем новый взгляд на проблему суеверия.

Естественно, разговор коснулся «народной стройки». Если бы не Погодаев, никакого Лунного терема не было бы и в помине. Особой своей заслуги Погодаев не видит. Предложил начать «народную стройку» не потому, что добрее, заботливее других, а хорошо знал по опыту — это вполне по силам нескольким мужичкам, если они умеют обращаться с топором и у них есть желание помочь.

Наверное, Нонна и Мартирос удивятся, если узнают, что Погодаев однажды рубил избушку для себя.

— Что-то на тебя не похоже, — Мартирос с недоверием поцокал языком.

— Да, случай невероятный. Но у меня свидетели есть — Галиуллины.

Несколько лет назад дотянули путь сообщения Хребтовая — Усть-Илимск до поселка Новая Игирма. Место сказочное, сосновый бор великолепный, там бы поставить дом отдыха. Погодаев ходил то лето в геодезистах, пробирался с теодолитом, рейками через глухую тайгу. 78-й километр будущей дороги. Вбитые ими колышки определяли координаты будущих разъездов, мостов, вокзалов, улиц. Все эти годы он помнил отметку 294,04 метра — уровень Усть-Илимского моря. По этим отметкам протянется извилистая линия берега.

Когда он проходил на лыжах по будущему берегу моря, присмотрел пень, стесал на нем кору и на новоявленной смолистой табличке вырезал ножом цифры 303,09. Пень-репер не был предусмотрен геодезией, стоял на девять метров выше уровня моря, совсем рядом будет плескаться вода.

Погодаев давно хотел поселиться на берегу моря, завести лодку, пусть даже без мотора, иа веслах ездить на рыбалку, охотиться на уток. Близко от пня и начал строить себе избушку.

Поселится в ней, женится на ком-нибудь, чтобы не было скучно, и будет себе жить-поживать.

Улицу, которая не значилась даже на кальке, он назвал Приморской. Заготовил несколько доморощенных табличек и прибил их к свежесрубленным домикам, изгородям, деревьям. Название «Приморская» звучало нелепо на таежном сухопутье, но с каждым месяцем становилось более реалистичным. Море подступало все ближе. Жители Приморской улицы подумывали о моторных лодках, о рыболовных снастях, о подсадных утках для охоты, собирались заводить собак. Без собаки — какая же охота на уток? И половины подстреленной дичи не найдешь. Подранки тянутся на сушу, прячутся в камышах, в прибрежной траве, в кустах под корягами.

— Но когда я узнал, что дно будущего моря не успеют очистить от леса и подлеска, разочаровался и плюнул на свой план. — Погодаев говорил сердито, старое раздражение шевельнулось в нем. — В прошлом году проехал по ветке Хребтовая — Усть-Илимск, сошел на станции Новая Игирма. Нашел старый пень-репер, нашел полуразрушенный сруб, — так и стоит без верхних венцов, без крыши. Расстроился донельзя. Защемило сердце, когда увидел торчащую из воды макушку березки. Березка не отражается в воде во весь рост, как ее подружки на берегу, глядящиеся в воду. Ствол ее уродливо, неестественно переломлен толщей воды. Не ландшафт, а свалка леса, стыдно смотреть...

— У нас шла пьеса «Деревья умирают стоя», — вспомнила Нонна. — Тоже трагедия. Но к затопленным березам никакого отношения не имеет.

45

Как ни доставалось на монтаже телебашни, как ни уставали за день-деньской, после работы тянуло в тайгу, и Антидюринг с Нонной не отставали от других.

Сегодня Маркаров вошел в палатку, где пустовала его койка, и позвал на прогулку Шестакова. Тот сидел невеселый, с учебником на коленях, от приглашения отказался. На днях он вернулся с разъезда Хвойная, догнал свою бригаду в тайге. Сидел сейчас молчаливый.

Услышав разговор, в компанию напросился Садырин, черт настырный. Маркаров кивнул ему без энтузиазма, но обидеть ударника «народной стройки»...

По обыкновению они отправлялись в тайгу, ведомые Погодаевым. Вот уж с кем не заблудишься!

За поясом у него всегдашний топор, за плечом ружье. Легок на ногу даже в болотных сапогах, с закопченным у костров рюкзаком, который Погодаев упрямо называл котомкой. Сейчас котомка не оттягивает плеч — там котелок и чайник.

Когда Погодаев рядом, тайга раскрывает Нонне свои тайны. Он знает деревья, кусты, цветы, травы, грибы, ягоды. Знает повадки зверей, птиц. Он чуть-чуть кокетничает своей осведомленностью, держится старым таежным волком, хочет понравиться.

Нонна, по городской привычке, замедляет шаг, когда проходит мимо подосиновиков в красных, желтых, коричневых картузиках, преодолевая желанье нагнуться и сорвать несколько штук за один присест. Но нужно слушаться Погодаева, возиться с грибами можно только на обратном пути.

Воздух густо настоян на хвое, на смоле, на грибах. Даже в накомарнике дышится легко.

Нонна вышла из Лунного терема, закатав джинсы выше колен, но комары не щадили ее голых ног, и она опустила штанины.

Все трое мужчин — в болотных сапогах. Сапоги пристегиваются к поясу петлями, крепятся ремешками. Погодаев для пущего фасону сапоги не прикрепил, они раструбами болтаются выше колен.

Когда четверо идут по тайге, их далеко слышно — сухой хруст и треск. Перелезать через валежник, через стволы полусгнивших деревьев, через колоды, поросшие мхом... Это не шорохи, не чуть слышный легкий стрекоток, какой сопутствует гуляющим по подмосковному или даже по уральскому лесу, где-нибудь в Шарташе под Свердловском.

— У нас статистика известная, — усмехнулся Погодаев. — Один человек на сто тысяч деревьев.

Прошагав с полчаса, Погодаев стал останавливаться и прислушиваться — не шумит ли в отдалении речка?

Еще через полчаса вышли к речке, и Погодаев показал на остров. Остров порос лесом и завален мшистыми валунами. Но приветливо зеленеет лужайка, вдоль воды тянется узкая каменистая полоска.

Чтобы попасть на остров, нужно перейти по дну речки, а там, где глубже, — по гряде камней. Возле камней рыба будет клевать лучше, да и костер на острове развести безопаснее.

Разулись, связали сапоги попарно, повесили их на плечи и закатали брюки.

— Ледяная, — Нонна попробовала воду ногой и отдернула ее. — Речка вытекает из Северного полюса? А как называется?

— Скорее всего, речка некрещеная, — пожал плечами Погодаев. — Пусть тоже зовется Кутурма.

— Уж лучше Кутерьма, — поправил его Садырин.

В западной России полным-полно деревень-тезок, а в таежной стороне чаще попадаются реки-тезки. Не одна Ока в этих местах, не одна Безымянка, не одна и Кутурма.

Маркаров поднял Нонну на руки, он вошел в воду последним.

— Люблю, когда ты носишь меня на руках, — Нонна крепко обхватила его за шею.

Иногда можно переступить с камня на камень, а иногда надо перепрыгнуть. Хоть бы один шажок перед прыжком, а то разбежаться негде, прыгаешь с места, а ногу ставишь на скользкую покатость.

На берегу обломки угловатые, замшелые, а каменную гряду, ведущую на остров, вода обтесала, огладила, отполировала.

Нонна притворялась испуганной и все крепче прижималась к своему носильщику. На самом небезопасном камне Погодаев подстраховал Мартироса, когда тот прыгал со своей ношей.

— Брод хвалят после того, как переправятся, — вспомнил Мартирос горскую пословицу.

Рощица на острове поредела от бурелома — много сушины, валежника, есть что подбрасывать в костер. Погодаев срубил березовую жердь, которую назвал таганком, воткнул его между валуном и корягой. Таганок упруго, наклонно торчал над костром, с таганка котелок не соскользнет, и его слабо касается пламя. А если таганок обуглился — котелок или чайник рухнут, с шипеньем гася огонь.

Пока Погодаев был занят костром, Мартирос и Садырин возились с рыболовной снастью. Не обошлось без рыболовецких баек. Погодаев похвастался, как однажды поймал на блесну тайменя весом в восемнадцать килограммов. Из головизны тайменя — знаменитая уха, а остудится уха — заливное. И еще похвастался: поздней осенью поднял со дна уже сонного осетра весом в одиннадцать килограммов. Осетр как раз подоспел к Октябрьским праздничкам!

— У канадских рыбаков есть молитва, — вспомнил Маркаров. — Помоги мне, боже, поймать такую большую рыбу, чтобы, рассказывая о ней друзьям, мне не пришлось бы преувеличивать.

Весной, когда на таежных реках и речках шел нерест, когда рыба приплывала с низовьев на свои запоздавшие роды, браконьеры совсем распоясались, вооружались сетями, «мордами», сачками — по шесть — восемь хариусов за один замах.