А «Скорая» уже едет - Константин Шох

– Теперь – не знаю, Борис Иванович. Жалоба, сам, понимаешь, дело серьезное, мы обязаны прореагировать.

– Ну и реагируйте на здоровье. Там же чушь полная написана. Тебе что, моя объяснительная нужна? Давай напишу.

– Нет, Борис Иванович, – заведующий замялся, хрустнув пальцами. – Боюсь, объяснительно будет мало…

– Так что нужно-то? – не вытерпел Ильинский. – Скажи толком.

Тарас Осипович поднял бумагу.

– Вот этой вот писульке там, – он ткнул пальцем вверх, – придали слишком большой вес. Кто-то, не знаю кто, этой бабке приходится родственником в администрации города. И объяснения им мало. Они хотят крови.

– Давно донором не был, – мрачно пошутил врач.

– Короче, – заведующий решительно сгреб в кучу валяющиеся там и сям на столе ручки, выбрал одну и стал сосредоточенно ее разбирать. – Тебе бы надо не объяснительную написать сейчас… а заявление по собственному желанию.

– Не понял? – Ильинский аж привстал. – Повтори?

– Что вы не поняли, Борис Иванович? – Тарас Осипович отбросил растерзанную ручку и, сделав над собой явное усилие, посмотрел ему в глаза. – Начальство сочло жалобу обоснованной, тем более что… насчет алкоголя… сами понимаете!

– Окстись, Тарас, ты же знаешь, что я завязал!

– Откуда я знаю? – огрызнулся тот. – Я за вами не шпионю. И было это давно, опровергнуть или подтвердить сложно. В общем, фельдшера твоего решили не трогать, девочка молодая, мало ли что могла наговорить. А вот с тобой…

Ильинский откинулся обратно на диван, чувствуя, как бешено колотиться сердце и что-то сильно давит на виски. Руки его заходили ходуном, даже лежа на коленях. Заведующий старался не смотреть на него, теребя злополучную жалобу в руке.

– Вы что же творите, сволочи? – тихим, страшным голосом, спросил врач. – Своих сдаете… своих, суки? Из-за бредовой жалобы какой-то старой б…ди вы людей на улицу вышвыриваете, гады?! Людей, которые столько лет работают, которые только жить снова начали?!

Он и не заметил, как сорвался на крик.

– Да ты скажи, в чем я виноват, Боря?! – тонким голосом закричал в ответ заведующий. – Я, что ли, кому-то из администрации хвост прищемил?! Мне конкретно сказали: или твоя голова, или… или моя, понимаешь?! Я в чем виноват?! Они хотят твоего увольнения, не я! Я тебя до последнего защищал, да меня что, кто слушал?! Мне что прикажешь делать?!

В кабинете наступила звенящая после криков тишина. Оба врача тяжело дышали, глядя в упор друг на друга.

– Ладно, – хрипло, не узнавая своего голоса, произнес Ильинский. – Береги голову, Тарас. И все остальные места тоже.

Он встал.

– Слушай, Боря, – остановил его горячий шепот заведующего. – Да не пори ты горячку. Уйдешь сейчас сам, а через месяц – два мы тебя снова возьмем, слово даю! А?

Ильинский замер на секунду у двери.

– Да пошел ты, – тихо сказал он. – Пошли вы все.

Через час он, собрав свои вещи, ушел с подстанции.

* * *

Ильинский стоял у ларька, слегка покачиваясь. В голове приятно и сильно шумело после стольких месяцев воздержания. В тот же вечер он сам подошел к бывшим собутыльникам в злачное местечко на Цветочном бульваре и залпом опрокинул в рот кружку темного пива, давясь неосевшей пеной. С тех пор он пил уже три недели, не прерываясь. Иногда просыпался на лавке, один раз очнулся от холода, лежащим на асфальте, с рассеченной губой, пропавшими документами и остатками денег. Этот факт не вызвал у него ничего, кроме вялого удивления. Сегодня он снова пил, благо очередной Витёк угощал самопальной водкой, привезенной в количестве аж шести литров откуда-то из деревни.

Обида не таяла. В первый самый день он, надравшись, скорчился у бетонной стены ларька со спиртным и навзрыд плакал, не реагируя на мутные вопросы и тычки товарищей по стакану. Плакал, потом что-то кричал, кому-то грозил, кажется… В груди угнездился ком, давящий на душу острыми иглами ангинозной боли все чаще просыпающейся стенокардии.

Один раз мимо проехала машина «Скорой» – его же бригада. Он отвернулся, но опоздал – машина остановилась и из нее выскочила Рита. Ильинский убежал, спотыкаясь и падая, расшибая локти и колени. Ее крик «Борис Иванович, миленький, подождите!» долго звенел у него в ушах. Рита не должна его видеть таким… никто не должен.

Увольнение обстряпали быстро, благо уход со смены без уважительной причины сам по себе уже мог послужить для этого поводом. В почтовом ящике Ильинский обнаружил письмо отдела кадров, извещавшее его, что ему необходимо забрать свою трудовую книжку. Долго и сосредоточенно его рвал…

И вот сейчас, после очередного возлияния, он стоял на том же самом месте, с которого сделал попытку начать новую, полную смысла жизнь. Попытка провалилась. Смысл оказался ложным. Людям оказался не нужен врач Ильинский, а алкаш Иваныч их мало интересовал.

Радом с ним пила компания молодых парней, матом обсуждавшая достоинства и, главным образом, недостатки своих случайных и постоянных подруг. Молодые волки каменных джунглей. Несколько раз они уже порявкивали на собутыльников Ильинского, требуя не галдеть и подвинуться – не потому, что те мешали, а просто так, показать, кто здесь главный. Алкаши были народом опытным и понятливым, по одному тихо исчезали, оставив в итоге бывшего врача в гордом одиночестве, цепляющимся за холодное железо прилавка замерзшими пальцами, над недопитым пластиковым стаканом самогона. Он молчал, изредка икая и поглядывая на догорающий багровый, полный крови закат и почти круглую луну, уже расположившуюся между двумя верхушками кипарисов. Домой идти не хотелось, в пустую остывшую квартиру, полную кислого запаха перегара и немытого тела, навстречу неизбежному похмелью и утренней депрессии.

– Слышь, тебе говорю! – прозвучало рядом и что-то толкнуло Ильинского в плечо. Он повернулся, пытаясь сфокусировать взгляд на нагловатом лице паренька.

– Сигареты, говорю, есть?

– Не… не курю…

– А чё так х…во? – издевательски поинтересовался юнец, явно провоцируя. – Такой большой – и не куришь?

– Пшел в задницу… щенок, – с натугой выговорил врач, отворачиваясь. Луна плыла в темно-синем небе, цепляясь краем за один из кипарисов.

– Чё ты тявкнул, г…дон?

Ильинского отбросило назад, сильно ударив спиной о металлический прилавок ларька. В пояснице пламенем взорвалась боль, и врач, изогнувшись всем телом, рухнул на грязный, залитый пивом, бетон, надрывно застонав. В следующее мгновение от страшного удара онемело левое ухо и щека, а в глазу что-то ярко вспыхнуло и погасло. Ильинский повалился на бок, беспомощно шаря перед собой скрюченными окровавленными пальцами. Пальцы наткнулись на чью-то ногу в джинсах и вцепились в нее.

– Еще трепыхается… ссссука! – с ненавистью прошипела темная фигура. – Руки свои убери, мразь!

Ильинский попытался подняться, но перевернулся, судорожно цепляясь за штанину хулиганья.

– Ах ты, б…дь!

– Э-э, Димон, ты чё