Сингапурский квартет - Скворцов Валериан

Туристы ринулись к выходу из последнего колониального реликта гостиницы — Пальмового дворика, в котором приличным дамам и господам полагалось тянуть фирменный коктейль заведения «джин-слинг» за расставленными на траве опереточными столиками с мраморными столешницами.

Рутер Батуйгас, игнорируя снобистское негодование на лице официанта, почти вырвал из руки в нитяной перчатке заказанный стакан пива. Развязно сказал:

— Спасибо, братец.

— Спасибо, сэр, к вашим услугам, сэр, — ответил ехидно «братец» и неторопливо удалился с видом, будто вместо чаевых ему сунули мокрицу.

В Маниле уже не осталось таких заведений, где маниакально берегли бы колониальные традиции, хотя и там помнили чудачества испанских конкистадоров, то есть пришельцев подревнее британских. Рутер не любил чопорный Сингапур, он вообще недолюбливал английское. Как, впрочем, и его начальник, Бруно Лябасти, появившийся в стеклянных дверях Пальмового дворика. Лицо Бруно, возможно от одеколона, разрумянилось, глаза казались ещё голубее. Старость не прогибала шефа. Он великолепно выглядел. Таким можно гордиться…

Встав со стула обменяться с Лябасти рукопожатием, Рутер боковым зрением отметил, что официант наблюдает за ними от стойки.

— Начало в десять вечера, Рутер, — сказал Лябасти. — Интервалы по пятнадцать минут. Ни минуты отклонения в ту или иную сторону. В час тридцать конец, а в час тридцать пять дашь мне об этом знать.

— Каким образом, сэр?

Официант, подошедший принять заказ, наклонился к Лябасти. Обращение «сэр» показало ему, кто здесь хозяин. Официант почти повернулся к филиппинцу спиной. В старые добрые времена нижестоящих не брали с собой за столик. И нижестоящие не позволяли себе распивать бочковое в таких местах.

— Обычным. Позвони по телефону. Домой. Ведь это будет стопроцентная победа, Рутер. И ничего другого, мой верный паршивец!

Бруно заказал кофе. Он пребывал в оптимистическом настрое нии.

Рутера не обидело шутливое обращение. Как и Батуйгас, Бруно Лябасти был католиком. В мангровых джунглях дельты Меконга и камбоджийского взморья прошел огненную купель в Иностранном Легионе вместе с отцом Рутера. В одном отделении.

— Могу я сказать кое-что не по делу, сэр? — спросил Батуйгас.

— Скажи, Рутер.

— Мне нравится, сэр, когда вы называете меня как-нибудь так…

— Когда у твоего покойного отца случалось хорошее настроение, он называл меня и похлеще… Скажем, презерватив на ржавом напильнике… По-французски он говорил плохо, но такие обороты знал…

— А слышали, как вас за глаза называют ребята из «Деловых советов и защиты»? Я имею в виду серьезных ребят, не техническую шушеру…

— Старый ночной горшок… Как сержантов второго срока в Легионе… Я знаю, Рутер.

Предполагалось, что Бруно, контроля ради, выборочно прослушивает магнитофонные записи телефонных бесед и радиопереговоров своих сотрудников. Разговоры случаются всякие, и начальство называют тоже по-всякому. По-всякому, но с опаской и уважением. Это нормально.

Оба, Бруно и Рутер, одновременно подумали об этом и улыбнулись.

Бруно резко спросил:

— Основная заповедь сотрудника «Деловых советов и защиты»? Быстро!

— Осмотрительность, невидимость, внезапность и подготовленный отход, сэр!

— Допивай пиво и ступай, Рутер. Сделай все так, как я сказал. Я заплачу… Удачного дня!

Кофе, который принес подавальщик, оказался горячим и вкусным. Последний в этом месте? Чертовски грустно расставаться с жизнью, которой жил сорок лет. А здешняя жизнь, конечно, без остановки покатится дальше, будто он, Бруно Лябасти, он, Дитер Пфлаум, и не появлялся на грешной сингапурской земле.

И как сложится судьба Барбары? Необыкновенная, необыкновенная…

Любил ли он Рене? Как странно, что его жена оказалась француженкой и их ребенок, его сын, который должен был бы с гордостью носить добрую прусскую фамилию Пфлаумов, тоже француз. Сколько же лет было папаше Пагановска тогда в Берлине, перед разгромом? Теперь и не вспомнить. Пастор Лекшейдт казался библейским старцем, а ведь и он, Бруно, почти в том же возрасте.

Страшно и трагично, подумал он, на закате жизни пережить крушение, которое выпало на долю Пагановска и Лекшейдта вместе со всей Германией. Судьбы миллионов оказались перечеркнутыми, а сами люди — списанными, безвозвратно изгаженными, оплеванными и покрытыми позором… Сожалея об этих людях из далекого прошлого, он, однако, не чувствовал себя их соотечественником, немцем. Это показалось Бруно странным, но объяснения не искал…

Потом он подумал, что венец его жизни — любовь к Барбаре. Королевский подарок судьбы под занавес. Чувство, которое даже у молодых бывает мертворожденным, переполняло его остротой и свежестью. А может, оно неразделенное именно потому, что это расплата за выбранную судьбу? Но выбирал ли он судьбу?

— Старость — это возраст, когда мы наконец-то становимся самими собой, — неожиданно для самого себя сказал Бруно по-немецки официанту, убиравшему стакан Рутера.

— Простите, сэр…

— Вкусно сваренный кофе, я говорю, мой друг…

— Вас, кажется, вызывают по телефону, сэр, — сказал официант. — Бармен подает знак… Ну, да, так оно и есть. Я сейчас принесу трубку.

— Это Рутер, сэр, — прозвучал в телефонной трубке голос филиппинца. Я звоню из автомата… Возможно, то, что я сейчас сообщу, несущественно, но в любом случае необычно… Вчера я и Барбара Чунг обедали в «Ройял холидей инн» с русским журналистом Бэзилом Шем… Шем… Шемкингом. Вроде такое имя. Она свела с ним знакомство в Бангкоке. Мужчина спокойный, с расспросами не лез…

— Тогда что же в нем необычного?

— Во-первых, он русский, сэр. А во-вторых, она… Барбара… она…

— Влюбилась в посланца страны банкротов?

— Мне кажется, что-то в этом духе, сэр. Но это личные наблюдения. Не считайте мои слова формальным донесением.

— Все в порядке, Рутер, спасибо. Я кое-что слышал об этом потертом парне… У нас он проходит по файлам. Не опасен. Выброси из головы.

— Я и не придавал значения. Просто решил высказаться, сэр. Подумал, вдруг окажется существенным… В эти дни любую мелочь берешь на заметку.

— Спасибо, Рутер. Это не мелочь. Но все в порядке. Выкинь из головы…

Помяни черта, подумал Бруно, а он за спиной.

Кто это сообщил ему о возвращении в Сингапур молчаливого тихони Севастьянова, подручного умершего Петракова? Кажется, Джеффри Пиватски… На месте Севастьянова он, Бруно, тянул бы и тянул нитку, связанную на обрывах узелками, именуемыми Амос Доуви, Ли Тео Ленг, Клео Сурапато и Бруно Лябасти…

Впрочем, русский пигмей стоит перед тремя непреодолимыми линиями обороны. Первая — «Ассошиэйтед мерчант бэнк». Вторая — «Лин, Клео и Клео». Третья — «Деловые советы и защита», оберегаемая электронным псом Джеффри Пиватски. Несокрушимая система, которую защищает Сеть, полностью отошедшая к Бруно, после того как кинули этого дурака Нугана Ханга, уверовавшего в собственную непогрешимость.

Даже если предположить невозможное… Допустим, возвращение русского молчуна не случайно. Допустим, какой-то дотошный сукин сын в далекой Москве не отступился, продолжает расследование и поиск денег. Что это — тонкая комбинация, психологически точно рассчитанная начальством Севастьянова? Ставка на человека, преданного Петракову, как предан… как предан ему, Бруно, Руперт Батуйгас?

Ну нет. Московский крот сообщает, что Севастьянов — просто парень с дурным характером, больше ничего тревожного… Сын Жоффруа, встречавшийся с этим жалким типом в Бангкоке, сообщил, что, скорее всего, Севастьянова просто убрали подальше из Москвы. Возвращение его в Сингапур не означает возвращения бывшего помощника Петракова к прежним делам. Московский крот оказывает влияние на генерального директора холдинга «Евразия». Севастьянову приказано не касаться старого… Вместе с тем московская контрразведка вряд ли закрыла дело по сингапурским операциям покойного Петракова. И ещё долго не закроет. Московский крот сообщал о появлении в «Евразии» некоего полковника… кажется, Шлайна. Немецкая фамилия? Полковник задал несколько вопросов, относящихся к личности Петракова, и все. Рутинный визит по делу, которое теперь закроет только давность… В психологических расчетах русские всегда выказывали слабость.