Сингапурский квартет - Скворцов Валериан

Далее по этому же случаю. Прикомандированный к моей группе для прохождения вторичной стажировки юнкер обратился за разрешением подать жалобу на несправедливость. Поскольку жалоба на вас, господин капитан, юнкер просит разрешения обратиться выше по команде.

Юнкер утверждает, что, как явствует из его наблюдений, в номере Себастьяни в гостинице «Амбассадор» коридорный произвел обыск за плату, полученную от того самого агента «Деловых советов и защиты», которого, по вашему мнению, юнкер прозевал в Донмыонге. Юнкер не оспаривает вашего мнения, но будет жаловаться на отказ возместить его расходы (подкуп коридорного), произведенные при выявлении личности, по заданию которой производился обыск в номере Себастьяни, поскольку денежный отчет был представлен после вашего решения о переэкзаменовке по практике слежки…»

Капитан сдвинул очки на кончик носа и, подняв брови, посмотрел на лейтенанта поверх оправы.

— Випол, — сказал Супичай, — расходы юнкера возместить. Самого поощрить. Его жалоба обоснована. Поставить его в известность о моем выводе. Затем…

Повинуясь жесту начальника, лейтенант уступил Супичаю место у компьютера.

— Отвернись, — приказал Супичай, после чего набрал код доступа базы данных центрального компьютера полицейского управления на Аютхайя-роуд. Ни кода, ни того, что появится на экране, лейтенанту знать не полагалось.

Капитан увидел на экране, что «Деловые советы и защита», как и Индо-Австралийский банк, принадлежат одному человеку — Бруно Лябасти, а его сын, проживающий в Бангкоке финансист Жоффруа Лябасти-младший, управляет бангкокским отделением банка. Он увидел также, что бангкокское отделение Индо-Австралийского банка в последние месяцы заметно расширило свою клиентуру за счет людей, подозреваемых в закупке, переправке и реализации «товара», а также размещении в Америке грязных денег и последующем возвращении их в Бангкок.

Введя код для дополнения данных, Супичай отстучал на клавишах: «Предположение: Жоффруа Лябасти-младший, директор местного отделения Индо-Австралийского банка, потому и директор, что он сын своего отца и живая гарантия сохранности денег теневых вкладчиков».

Капитан выключил компьютер.

— Випол, на это направление запусти юнкера. Более серьезными силами не влезать. Нам это ни к чему. Я имею в виду соревнование с профи из «Деловых советов и защиты», суетящихся вокруг русского. Если начальство заинтересуется, доложим, что меры приняты. В случае неуспеха этих мер объясним осечку нерадивостью юнкера. Он ведь не сдал зачет однажды? Да ещё склонен к интригам и жалобам. Ясно?

— Ясно, господин капитан.

— Пусть формирует себе репутацию склочника и неудачника… Ссоры с коллегами… После училища не присвоим лейтенантское звание. Получит штабного сержанта… Думаю, те, кому следует, это приметят и предложат обиженному компенсацию. В конторе, где не прибавляют жалованья, прибавляется предателей. Пусть внедряется к ним… Пора готовить резерв, лейтенант. Никто из нас не бессмертен… Знать будем ты, он и я. Вот так, Випол.

Капитанское лицо очерствело.

На черно-белом экране телевизора заключенные, выстроившиеся у решетки, ритмично и в лад разевали рты.

Супичай вдавил кнопку внутренней связи.

— Здесь капитан Супичай. Почему заключенные поют, караульный?

Випол ухмыльнулся, заметив, как начальник задергал под столом сверкающим полусапогом на молнии. Капитан недолюбливал, как он говорил, умников из университетов. Начальником участка «Лумпини» назначили как раз такого. По его приказу караульный заставлял заключенных петь, поскольку песни отвлекали от мыслей о предстоящем допросе и мешали готовить новые порции лжи… Такое объяснение хоровому пению капитан и выслушал.

Виполу это тоже не нравилось. В тюрьму сажают не для спевок.

— Юнкер приводил детали по обыску, произведенному в номере русского человеком из фирмы «Деловые советы и защита»? — спросил капитан.

— Юнкер донес, что агент получил от коридорного шпильку, которую подобрала горничная, прибиравшая номер. Шпильку для волос. Вещица не стоила бы внимания, если бы её потеряла девица доступных достоинств из бара. Но в номер приходила женщина-фаранг. Шпилька её. Вот тогда-то юнкер и пришел к выводу, что обнаружил «новость». А именно — узнав о шпильке, агент «Деловых советов и защиты» посчитал её для себя интересной.

Красная шестиэтажка с балкончиками, безликая, словно тюремный корпус, стояла так, будто готовилась сползти с холма, мимо подножия которого по широкой дуге Патерсон-роуд несся поток машин. Ворота в низкой ограде раздвинулись. Открылся знакомый Севастьянову двор, мощенный неровными плитками. Пожухлая травка пробивалась на стыках.

Этот дом Севастьянов мог бы обойти, не споткнувшись, с закрытыми глазами, хотя здание отличалось нелепостью внутренней планировки. Мрачные и гулкие лифты открывались иногда в кухнях квартир. Через квартиры же приходилось пробираться в конторские помещения, лавируя между столами с кастрюльками и чайниками, обходя навечно закрытые железные шкафы неизвестно с чем, опускаясь по лестнице на пол-этажа и снова поднимаясь на эти же пол-этажа через десяток шагов. У некоторых комнат были высокие пороги, в других сразу за дверями разверзалась яма.

В огромном доме размещалось от десяти до пятнадцати человек, но и они существовали в тесноте. Покойный Петраков называл здание, присмотренное главой представительства московского холдинга, памятником ослиному глубокомыслию. Глава, которому, конечно, донесли об этом, целый месяц не разговаривал со своим заместителем по финансовым вопросам на личные темы… Но, как бы там ни было, спустя два года и после капитального ремонта помещение по-прежнему походило на архитектурное обрамление многоэтажных стойл. И натаскали в них, судя по тому, что шкафов прибавилось, ещё больше…

Севастьянова никто не ждал, приветов он не привез, нынешний глава представительства и его заместитель находились в отлучке. Дежурный комендант — жена экономиста, который «тоже уехал на протокольное мероприятие,» — вручила Севастьянову под расписку ключ и удивилась, что прибывший знает, где находится отведенная ему комната и как к ней пройти. Оторвавшийсь от старого номера «Московского комсомольца» и подняв одутловатое, мучнистое из-за пребывания в кондиционированном воздухе лицо, она сказала, будто спохватившись:

— Ах, ну да… Вы же Севастьянов!

Застелив поролоновый казенный матрац привезенной простыней, Севастьянов лег спать.

Разбудил его аромат жарившейся на оливковом масле картошки. Севастьянов надел брюки, футболку и выглянул на кухню, которую ему предстояло делить с пожилой дамой в сарафане, покрытом рисунками золотистых драконов. Звали её Мария Фоминична. С испугом она сообщила, что ему придется работать у нее, старшего бухгалтера, в подчинении. Картошкой не угостила.

До вечера Севастьянов гулял по Орчард-роуд и Скоттс, примечая, как переменились и стали изощреннее витрины, одежда и манеры фланирующей публики. Сингапур привычно богател, обзаводился уже и собственным шиком, возможно, перенятым у японцев. Севастьянов вдруг подумал, что приехал в развитую индустриальную страну из развивающейся, а не наоборот, как было бы несколько лет назад…

Нелегкие мысли одолевали его и утром, после разговора с главой представительства. Он обрекал новоприбывшего сотрудника на счетоводческую рутину, а это значило, что через два-три месяца Севастьянов, вне сомнения, истратит последний запас веры в себя, а заодно и в разумность начальственных решений. Севастьянов вдруг осознал, что не знает, как противостоять надвигавшемуся профессиональному унынию. Металлическая мебель вызывала кислую оскомину. Древние компьютеры, которые «из экономии» никто не решался выбросить, трепали нервы. Долгие поиски нужной подшивки среди груд пыльных папок — надо же «посмотреть, что и как делалось раньше» — даже ту малую толику разумного, что ещё оставалась в работе, превращали в большой конторский идиотизм.

Потянулись безликие дни. После отправки отчета о встречах с Жоффруа Лябасти в Индо-Австралийском банке и вице-директором «Бэнк оф Америка» серьезных забот не возникало. Москва — иначе говоря, Людвиг Семейных хранила молчание. Севастьянова забывали. Шлайн запретил возникать даже по электронной почте.