Нестор Махно - Виктор Ахинько

— Ах, сукин сын, люблю таких! — восторгался Мишка. — Жаль, что изменил нам. Но звонил сюда, говорил с Махно, просил не трогать вас.

— Да не может быть! — в свою очередь удивился Дыбец. — Хотя… Вася — редкая душа. Мы его тоже спасли от пули Дыбенко. Прости, отвлеклись. А кто другими корпусами командует?

— На Екатеринославский зря поставили Гавриленко. Он хоть и штабс-капитан и полный кавалер, а горшок… — Мишка постучал по темечку. — Горшок у него пустой для такой должности. Ну, и Крымский корпус. Павловский во главе. У Григорьева полк водил, тоже Георгиевский кавалер. Мы давай подначивать: григорьевский или Георгиевский? Батько психонул: «Кому не ясно, завтра пошлю против белой гвардии. Десять тысяч отборных сабель генерала Слащева сверкают на горизонте!»

— Прости, Миша, но как вы содержите всю ораву? — спросила Роза. — Грабите население?

— Ну-у, нет. Батько сразу голову оторвет. Миллионы нам дал Дыбенко, раньше. Кроме того, сундук из Черного леса привезли, — Уралов замялся. — Это… секрет, да жилы из него вон! Там столько золота и бриллиантов, что…

Мишка налил по последней и даже капли вытряхнул в кружки.

— Розочка и Степа, выпьем за то, чтоб завтра же вас ветром выдуло отсюда. Мы драпаем на запад. А в суматохе, сами понимаете…

Закусили, помолчали.

— Да, браток, не забудь красные сапоги снять, — посоветовал Уралов. — Их далеко-о видно. Лучше оставь-ка мне. Хоть пощеголяю всласть!

Теснимый с востока нашими частями, Махно подвигался вглубь Малороссии… и к началу сентября подошел к Умани, где попал в полное окружение: с севера и запада — петлюровцы, с юга и востока — части генерала Слащева.

А. Деникин. «Поход на Москву».

— Какое личное чувство Родины! Оно не от ума — от сердца! — изрек поручик Миргородский, израненный сын того генерала, в дом которого ворвались год назад Махно с товарищами и бросили гранаты.

— У каждого, Николай, свое заветное, — довольно холодно заметил командир батальона капитан Гатгенбергер, поводя крутыми, барскими плечами. Ему не понравилось, что сейчас, в этой походной кутерьме, вслух вспоминают о святом. К тому же больно по-славянски, на православный манер, что ли, рассуждает Миргородский.

— Простите, капитан, по-моему, Родина или есть, или ее просто нет. Это покупается кровью предков!

За стеной мычала корова. Гатгенбергер уже взялся за шпору, чтобы снять сапог, но бросил его, рассмеялся.

— Вот вам и ответ, философ!

Поручик тоже усмехнулся. Правда, как глупо с его стороны затевать подобные разговоры. Столько свинства вокруг. «Перед кем мечешь бисер? — размышлял Николай. — Что Гаттенбергеру наша Украина? Прибыльный чернозем или часть империи, Малороссия. Да, у нас со времен Богдана и Мазепы не было просвещенной элиты, как в Польше. А если и появлялась, то ее покупали, переманывали в Петербург, Москву. Я же чужд и русским офицерам, и своим мужикам. Это ужасно!»

Их Симферопольский офицерский полк вчера вечером расквартировали в селе Перегоновке. Весьма символическое название. Наконец-то всё готово для полного уничтожения бандитов. Или опять ускользнут?

В хате сидел еще хозяин, молчаливый седоусый дедок.

— Не стоит раздеваться. Прикорнем так, — предложил норучик. Он был помощником командира батальона. — Все равно махновцы ночью набегут. Это уж как пить дать.

Скрипнула дверь. Вошел благообразный, лысоватый еврей Кернер. Он тоже здесь квартировал.

— Что вас-то, Михаил Борисович, миллионера, занесло сюда? — поинтересовался Миргородский. — Небось, ободрали как липку анархисты Гуляй-Поля? Но там же теперь наши. Полная свобода для банкира!

Кернер присел на скрипучий топчан и поглядел на поручика с мягким укором.

— Охотно отвечу. Бывшего миллионера. Бывшего. Ежели вы имеете в виду барыш — его давненько не видно на сих степных просторах. Корова языком слизала. Не та, разумеется, что за стеной мычит. А которая «Капитал» читала, завидущая. Остались мешочники, запрудившие поезда. Вы полагаете, что у каждого честного еврея есть друзья. Э-э, сегодня от них приходится держаться подальше.

— Чудная логика, — озвался Гаттенбергер. — Мне казалось, наоборот, всё спасение в вере и близких людях.

— Отвечаю: алтари нынче пустые, а друзья легко становятся врагами. Жизнь есть жизнь, господин капитан.

— Одни загадки, — подозрительно буркнул командир батальона.

— Боже упаси! Это вы обо мне? — Кернер покраснел и скосил печальный взгляд на холщовую сумку, что валялась под веником. Там, среди сухарей, в тряпице, были завернуты два слитка: золота и серебра. — Я весь перед вами, как на духу!

Говоря о друзьях, он имел в виду предпринимателей, с которыми много лет сотрудничал. В кого они превратились? Беженцы, затворники. На каждом шагу обижают, а то и бьют иудеев. Тут бы самому спастись. Кроме того, среди своих друзей-защитников Марк Борисович числил и Нестора Махно, которому не раз помогал. Но разве можно об этом заикаться? Поволокут в контрразведку. А ему надо к жене в Одессу и сыновей разыскать. Со станции Помошной, законопаченной со всех сторон, Кернер подался на запад и застрял в этой богом забытой Перегоновке. Кто ж такое предвидит?

Чтобы прекратить этот скользкий разговор. Миргородский обратился к седоусому дедку:

— Славно дома-то сидеть? Вот спать ляжешь. А нам каково?

Хозяин поерзал, посомневался и выдавил:

— Сыдилы б дома, паныч. Хто ж вас нэволэ?

Чувствовалось его явное отчуждение.

— Будем отдыхать, — велел командир батальона.

Николай лег на жесткий топчан, подумал о Махно:

«И где он взялся, хмырь? Отца сгубил, меня покалечил. Отомстим». Поручик мечтал попасть на московское направление. Там, слышно, уже взяли Орел, скоро белокаменная падет. А они здесь, несколько дивизий, гоняются за бандой. Не поймают — позор. Одолеют — фу-у, ерунда! Так все и считали в их офицерском полку. Шутка ли, на должности рядового — прапорщики. Отменная дисциплина, английские мундиры, фанаты генерала Лемона — и всё против каких-то пахарей. Да мы их фуражками закидаем!

С легким и веселым настроением шли они к станции Помошной. По пути встретились еврейские обозы — беженцы из колонии Доброй. «Берегитесь, мальчики!» — предупреждали. Что за вздор? Первый же бой подтвердил: бандиты лезут нахально, а стоять упорно не способны — бегут. Куда им против регулярных войск?

Симферопольский полк сходу взял станцию. Но на следующий день… в это трудно было поверить… махновцы опять завладели Помошной! Их еле вышибли. Выяснилось, что у них три бронепоезда (один вчерашний белый — «Непобедимый»!), тысячи пехоты, кавалерии. Миргородский впервые призадумался: «Откуда всё это?» Ходили слухи, что потрепаны и полки соседней дивизии. А тут привезли награды: сто девять Георгиевских крестов и семь медалей. Николай засомневался: «Для чего? Это же гражданская война!» И шевельнулась тревога: «С кем бьемся? Не народ ли? Даром такие награды не вручают!»

Но вскоре сомнения рассеялись. Банды бежали на запад, через речку Синюху и ее приток Ятрань, почти без боя оставляли села, колонии, хутора. Поговаривали, что у махновцев мало патронов. Этим провокационным слухам уже не хотелось верить. Просто сборище анархистов улепетывает. А впереди была Умань — древний город, где генерал Слащев решил покончить с Махно раз и навсегда!

Засыпая, Николай видел розовое, приятное мельтешение. Вроде бал. В Павловском училище. Скользкий блестящий паркет, статуи по углам и вальс. Господи, забытая музыка, девицы в белых платьях, длинных и шуршащих, с обнаженными плечами, улыбки, запах духов… Потом всё это съежилось. Появился дом, знакомый с детства, кабинет отца и на полу — ребристая граната… кружится, кружится…

— Господин капитан, где вы? Проснитесь! — услышал Миргородский и вскочил.

— Что стряслось? — спрашивал Гаттенбергер из другой комнаты.

— Махновца поймали. Махновца, — говорил кто-то в темноте. — Адъютант самого Батьки, мать его в тринадцать гробов…

— Прекратите! — возмутился комбат.

— Прошу прощения. Он вез пакет.

— Давайте сюда. Свети. Да свети же!

Дедок зажег огарок. Послышался топот, и в хату втолкнули небольшого парня или мужичка. Поручик все никак не мог прогнать сон и раскачивался на топчане, подогнув под себя ногу. Неясным пятном проступало лицо пленного, усы, чуть блестевшие глаза. Гаттенбергер с треском разорвал пакет, наклонился к свече. На улице что-то тихо постукивало: ток-ток, тик-так. «Дождь», — догадался Николай.

— Это план их фронта с Петлюрой! — наконец сказал капитан. — Очень интересно. Ты кто?

Махновец молчал.

— Господин поручик, берите пакет и в штаб полка. Немедля! — велел комбат, передавая бумаги Миргородскому. — И его захватите с собой. Лично генералу Гвоздакову доставите. Это чрезвычайно важно. Они договорились с Петлюрой. Не дай Бог, соединятся!