Нестор Махно - Виктор Ахинько

— Слышь, браток, — кто-то взял Билаша за плечо и дышал табаком. — Сиднем сидит, дундук, в Никополе, а обвиняет Махно, что тот не воюет.

Это говорил бородатый солдат с карабином.

— Они с Ворошиловым — два сапога пара, — поддержал его раненый на костыле. — Дыбенко мастер на ура брать да палить в своих.

— Они там, в Москве, специально запустили сюда Деникина! — шумели в толпе. — Чтоб его руками задушить супротивников Троцкого.

— Ворошилов — его холуй!

— Зажаждали отхватить назад Екатеринослав. А фигу не хочешь? Сколько там на днях положили нашего брата?

В таком говоре, слухах, митингах стаял июль. Билаш с раздражением' спрашивал себя, куда смотрят красные стратеги, зачем держат Дыбенко и командующего этой бестолковой армией Ворошилова? Их бездарность била в глаза. Рядом же, вот они, ходят прирожденные вожаки, не раз гнавшие белых: Василий Куриленко и Трофим Вдовыченко — земляки Виктора, тоже из Ново-Спасовки. Да и Сашка Калашников кое-что стоит. Билаш не без ревности наблюдал, как всем им дали полки. Собственно, они командовали теми же людьми, что и у Махно, а развернуться пошире не позволяли. Более того, чтоб притопить, унизить, с Куриленко поступили по-свински.

— У тебя тут полный бардак! — обвинил его Дыбенко. Лихой, он не терпел, чтобы рядом выкаблучивались еще более шустрые, к тому же бывшие махновцы.

— В чем непорядок? Укажите!

— А ты и раньше не выполнил мой приказ: ударить по белым, когда те пёрли на Токмак.

— Я же вам доносил, что нет патронов! — с вызовом ответил Василий. Он такого же роста, как и Дыбенко, но пошире в плечах, белокурый, открытый. Начдив начал «пушить» его перед строем. Виктор Билаш состоял в другом полку, но слышал, что горячий Куриленко дерзко возражал, был снят с должности и затребован в Никополь. Что его там ждало — нетрудно догадаться. Командир бригады Кочергин с комиссаром Дыбецом не хотели терять доблестного воина, перевели его к себе в штаб, «спрятали». От безделья и неопределенности Василий, попросил… расстрелять его. Дошел до ручки. Масла в огонь подливала и сестра-красавица, что крутила здесь любовь с кем попало и где попало. Из-за нее он поссорился с Махно, а теперь и тут покоя не имел.

— На тот свет успеешь, — сказали Куриленко. — Желаешь быть снова в строю? Формируй кавалерийский полк. Но… лошадей нет. Сёдел тоже. Сабель тоже. Ничего нет! А пограбишь кого — вот тогда уж точно пойдешь в расход!

Через неделю новый полк стоял у штаба бригады.

Трофим Вдовыченко и Сашка Калашников, наоборот, вели себя тихо, с начальством не задирались. Их тоже не дергали, хотя и не доверяли как бывшим махновцам.

Наконец Ворошилова с Дыбенко убрали, а всё их воинство обреченно повалило на запад. Виктор Билаш чувствовал себя жалким перекати-полем. «Ты ли это? — мучительно думалось у костра, на привалах. — Куда тебя несет и каким ветром? Где жена, мать, мечты о свободе? Чего ждешь?» Ни на один вопрос ответа не было. Оставалось лишь ловить шальную пулю. Правда, теплилась надежда, что хоть теперь-то во главе дивизии поставят кого-нибудь из его земляков, испытанных в боях, а может, вспомнят и о нем. Нет. Большевички нашли своего, хлопчика Федько. Смех да и только. Бойцы уже открыто, в строю возмущались:

— Сколько же будем удирать?

— Продали Украйину!

— Шо цэ за командиры?

Под этот шум в полках стали появляться махновские агитаторы. Они-то и сообщили о расстреле Григорьева, о том, что Батько находится недалеко и собирает новое войско. По рукам гуляли отпечатанные Гутманом листовки: «Ни шагу с родной земли!», «Коммунисты предали вас, а Махно поведет на врага».

«Уже водил, хватит», — считал Билаш. Уязвленная гордость не позволяла признаться, что предал Батьку, а тот, единственный из них, никому не подчинился и не пал духом.

Тут прилетела весть, что в Николаеве по приказу нового начдива, двадцатидвухлетнего паренька Федько взорваны бронепоезда «Спартак», «Грозный», «Память Урицкого», «Освободитель». Виктор возмутился: «Эх, бездари! Да бейтесь же!» Измученные отступлением красноармейцы шумели:

— Предатели!

— Какую силищу сгубили. Ай-я-яй!

— Зрада!

Они отступали по селам и хуторам, где недавно бесчинствовали красные каратели, «каленым железом выжигали банды Григорьева». Во многих семьях были убиты отцы, сыновья, и крестьяне (Виктор Билаш не раз убеждался) люто ненавидели комиссаров, чекистов, саму звездочку на фуражке, нападали на разъезды, обозы «кацапов», жгли сено в полях. Женщины «угощали» красноармейцев отравленным молоком. А с востока, юга и севера напирали кадеты. На западе стояли петлюровцы. Куда податься? Напрашивался один выход — к Махно. Он, говорят, рядом и снова на коне!

В полк, где обитали Билаш с Долженко, тайком пробрался Гавриил Троян. Его приняли как родного. Он не напоминал, что все предали Батьку. Вещал бодро:

— Мы теперь — сила! Ждем вас. Федя Щусь, Петя Лютый, Фома Кожин — все тут, агитируют.

Чувствуя недоброе, начальник боевого участка Кочергин отдал приказ арестовать бывших махновских командиров полков. Об этом сразу же узнали, и Калашников со строевой частью, артиллерией и обозом… пропал! Немедленно во все концы выслали конную разведку. Нет, белые не нападали, никого не рубили. А полк… словно сквозь землю провалился. Виктор Билаш живо смекнул: «К Батьке переметнулись! А чего я жду? Гордость не позволяет? Совесть предателя? Что я скажу Нестору Ивановичу?» Такого же мнения придерживался и Долженко.

Но они ошиблись. Ночью Калашников налетел на штаб и арестовал Кочергина, комиссара Дыбеца, его жену Розу, что командовала разведкой — всё руководство боевым участком красных. Шесть полков тут же присоединились к восставшим. Возглавил их, понятно, Александр Калашников. А вот начальником штаба выбрали (не забыли прежние заслуги!) Виктора Билаша. «Теперь другое дело, — решил он. — Не стыдно явиться к Батьке с такой подмогой!»

Лишь Василий Куриленко, затаив обиду на Махно и ценя свой орден Красного Знамени, увел кавалеристов к окруженным со всех сторон остаткам Южного фронта.

Душистые яблоки так облепили ветку, что она гнулась почти до земли. Махно пощупал самое большое. Вроде мягкое. Сорвал, надкусил. Кисло-сладкое. Постоял еще, прислушиваясь. Помочился. Запахло и мятой. Она густо росла под ногами. Лучи жаркого солнца играли меж листьев. Где-то в высоких тополях задумчиво озвалась иволга. Какая благодать! Надолго ли?

После устранения Григорьева они возвратились назад, к станции Помошная. С ходу напали на нее, взяли у комиссаров богатую добычу. А главное — перерезали единственную для отступления красных железную дорогу. Пусть попляшут в осажденной Одессе, когда изорваны пути и стрелки.

Не успели отойти на отдых в это имение, как прибыл Всеволод Волин (Эйхенбаум) со своей свитой. Долго он ждал, конспиратор. Всё вынюхивал обстановку, надежна ли, перспективна ли. Расспрашивал, кто такой Батько да чем он дышит. «Поду-умаешь, птица! Член секретариата анархической конфедерации «Набат». Видали мы эту братию», — считал Нестор Иванович. Но Волин оказался орехом покрепче даже Аршинова-учителя и Марка Мрачного.

Наборщик и гравер Иосиф Гутман, с весны заведовавший махновскими типографиями, рассказывал Батьке, что Всеволод, о-о, тертый калач! Ходит в революционерах с начала века. Был выслан, бежал во Францию, перебрался в Америку. Оттуда в семнадцатом — в Петроград. Когда немцы заняли Украину, Эйхенбаум ринулся сюда, дрался с ними в анархических отрядах, создавал «Набат».

— Это вам, Нестор Иванович, не лекторишка вшивый, а воин с широчайшим кругозором! — восторженно пел Иосиф. — Такие на улице не валяются и в зубы кому попало не заглядывают.

Когда Волин, наконец, появился и произнес пару слов, Махно определил, что с этим «калачом» придется ладить. Он не только знает себе цену, но вроде и стоит ее. Они потолковали, после чего Батько еще более убедился в достоинствах нового знакомого. Тот тоже остался доволен. Они славно дополняли друг друга: основательный теоретик анархизма и битый, но не сломленный практик. Об этом можно было лишь мечтать. «Теперь-то развернемся!» — тешил себя надеждой Нестор Иванович, доедая яблоко. У крыльца помещичьего дома послышался какой-то шум. Подбежал красавец-матрос Александр Лащенко:

— Книжного жука хапнули, Батько! Я его обыскал. Пустой.

— Шпион, что ли?

— Та не-е. Вот он. Какой-то археолог. Из Киева, сам напросился. Желает потолковать, сухопутный.

— На хрена он мне нужен? И так хватает забот. Что ты хочешь? — Махно зыркнул на гостя в упор. Тот вежливо поклонился. Был среднего роста, сутулый. Смотрел довольно смело через толстые линзы очков.

— Скажи быстрей! — потребовал Нестор Иванович.

— Н-не получится, — заикнувшись, ответил ученый. — Прошу аудиенцию.

— Ишь ты, буквоед. Ну, заходи. Вот прицепился. И правда жук. Навозный! — ворчал Батько. В комнате ждал Волин. Они уже начали писать приказ по армии. Впрочем, какая армия? Чуть более тысячи штыков и сабель. Важно было шумнуть, заявить о себе.