Шаг влево, шаг вправо - Александр Громов

– Понял, Анатолий Порфирьевич.

– Ну то-то. Я на тебя надеюсь. – Максютов приобнял меня одной рукой, слегка похлопал по спине. – Сходи и вернись, Алеша, не подведи Носорога.

Я только покивал в ответ. Все-таки Максютов немного сдал после нелепой гибели подполковника Шкрябуна. Внешне он почти не изменился, несмотря на бешеную нагрузку, наоборот, как будто стал строже к себе, демонстрировал выправку и подтянутость, не говоря уже о своей феноменальной работоспособности, но иногда, особенно наедине со мной, становился более, чем обычно, говорлив и, пожалуй, чуть-чуть сентиментален. Прежде он не стал бы ни обнимать меня перед заданием, ни произносить прочувственных слов…

Сентиментальный Носорог-Максютов – это не к добру. В лучшем случае – к внезапно подступившей старости.

Мне вдруг стало жаль его. Я улыбнулся, постаравшись, чтобы улыбка не получилась вымученной. Кажется, вышло как надо. Максютов оглянулся на меня, прежде чем по винтовой лестнице спуститься в бункер, куда уже нырнула его свита, затем толстая броневая плита с негромким гудением скользнула по направляющим, встала над широкой горловиной люка и притянулась намертво…

Вряд ли я буду думать о нем, выполняя задание. Почти наверняка у меня не найдется времени думать ни о чем постороннем. Но я постараюсь справиться – не ради одного Максютова, разумеется. Ради всех. Ради Маши и Настьки. И ради себя.

Я справлюсь. Четвертый доброволец сумел войти в туннель и уцелеть – сумею и я.

Может быть.

В трагедии, случившейся со Шкрябуном, отчасти были виноваты все мы, и я тоже. О том, что с ним творилось, мне следовало немедленно доложить лично Максютову, но я этого не сделал из ненужной деликатности, понадеявшись на вульгарный «авось». А творилось с ним неладное.

Он боялся Монстра, но не так, как мы. Не умом, даже не подсознанием. Липкий, неодолимый страх гнездился у него гораздо глубже, где-то на уровне древних инстинктов. Вблизи Монстра Шкрябун чувствовал себя кроликом под взглядом удава, с самого первого дня он нервничал куда сильнее нас, но мы не обратили на это должного внимания. Да и с какой, казалось бы, стати? Подполковник Нацбеза вовсе не институтка, он должен был справиться со своими нервами. Рано или поздно справлялись все, точно так же, как абсолютно у всех первый взгляд на Монстра вызывал только два чувства: омерзение и страх. Кто-то, как, например, Топорищев, полностью пришел в себя уже через несколько минут, другим, вроде меня, требовались часы, некоторым дни, а Фогель после той прогулки от автобуса до окопчика стал появляться на наблюдательном пункте лишь через неделю, – но так или иначе спустя какое-то время люди начинали полностью контролировать свои мысли и поступки.

Все, кроме Шкрябуна.

Он пил по ночам, пил страшно, в одиночку. По утрам у него тряслись руки, под глазами набрякли страшные вислые мешки с кровяными прожилками, кожа приобрела серый оттенок. Возможно, ему все же удалось бы взять себя в руки, начни Максютов использовать его «паранормальную» группу, – но тот, решив, что толку от паранормалов не будет, выставил их прочь под подписку о неразглашении. Наверное, вслед за ними следовало отослать и самого Шкрябуна, а не держать его при себе в качестве неизвестно кого – советника не советника, порученца не порученца. Пусть бы занимался чем-нибудь другим, не видя каждый день Монстра, не зная о результатах наших экспериментов с роботами, крысами, кроликами…

Но вышло так, как вышло. Шкрябун угрюмо молчал на последних «разборах полетов» или отделывался односложными ответами. Под конец его почти перестали замечать. Новость о том, что скорость роста Монстра линейно увеличивается, он принял внешне спокойно, но однажды, когда он думал, что за ним никто не наблюдает, я случайно увидел его плачущим.

На следующий день на глазах у всех он покончил с собой – неожиданно рванулся к туннелю и, прежде чем кто-нибудь успел ему помешать, исчез в нем.

Наружный психобарьер, непроницаемый для большинства людей, заставил его зашататься на бегу как пьяного, барьер в зеве туннеля ударил его сильнее и отшвырнул назад, но Шкрябун снова бросился в пасть Монстра, как бык, атакующий мулету, и проскочил. Обернувшийся на крики Максютов мгновенно взял ситуацию в свои руки. На вышке загрохотал пулемет, пыльные фонтанчики заплясали перед зевом туннеля, отогнав меня и тех, кто кинулся было вместе со мной спасать самоубийцу.

А было ли это самоубийством? Не знаю. Проведенная по нашим показаниям психологическая экспертиза констатировала нервный срыв, и только.

Может быть, Шкрябун метнулся не к смерти, а к богу? Живому, осязаемому, всемогущему… в отчаянной и наивной попытке умолить его уйти, исчезнуть, избавить людей от решения задач, которые наш мозг не в состоянии решить… Никто не причислил бы Шкрябуна к многочисленным ныне клиническим монстропоклонникам – но, может, он верил в то, что его бог – или дьявол – хотя бы выслушает его мольбу?..

Восемнадцатью минутами спустя Монстр вышвырнул его прочь. Пройдя сквозь тело объекта, словно оно было газом, без малейшей помехи пронизав сверхтвердую, не поддающуюся алмазному буру «кожу», несчастный подполковник Шкрябун взлетел в небо со скоростью выпущенной из миномета мины, описал в воздухе громадную крутую дугу и упал в поле. Низвергаясь с высоты нескольких сот метров, он кувыркался и дрыгал ногами, как тряпичный паяц. В последнюю секунду перед падением он закричал, отчаянно замахал перед собой руками, будто отгоняя прочь несущуюся на него землю, затем послышался глухой удар и наступила тишина.

В остаток того дня, двадцать девятого июня, мы не проводили новых экспериментов. Максютов ходил чернее тучи не от горя – от ярости. Наверняка он считал поступок Шкрябуна трусостью или предательством. Наверняка он жалел, что вовремя не выгнал его в шею.

Цинично в данном случае утверждать, что нет худа без добра, но я все-таки рискну. Смерть Шкрябуна спасла минимум одну жизнь и сэкономила нам сутки-двое. Все событие от начала до конца удалось заснять на пленку, мы просматривали запись много раз… Вот купол нашей «медузы» как бы выстреливает из себя крохотный протуберанец, он сильно смазан, деталей не разглядеть… на следующем кадре «протуберанец» уже оторвался и поверхность объекта вновь гладкая, словно ничего не случилось… вот размытый «протуберанец» уходит за рамки изображения, камера вновь ловит его через несколько десятков кадров, изображение летящего предмета все еще сильно смазано, но уже можно понять, что это человек… а вот человек, еще не достигнув верхней точки полета, кажется, приходит в себя после «стартовой перегрузки», начиная осознавать явь и еще не веря…