Без объявления войны - Виктор Кондратенко

— Слева овраг, справа овраг, хоть на крыльях летай. О чем писать, смотри сам, корреспондент. Дорога — ключ к высоте, а тут, понимаешь, колючая проволока, шаг ступил — мина. Колючую проволоку ножницами резали, спираль Бруно кошками, баграми тащили. Сержант Мухамед Зарипов преподнес фрицам сюрприз: ночью выкрутил взрыватели, а мины не тронул, на месте оставил. Фрицы ничего не заметили, не догадались. Танки пошли по дороге, ни одна мина не взорвалась.

Поднимаемся с Халемским на возвышенность и видим вблизи обрывов оставленную врагом змеистую, во многих местах засыпанную свежей землей траншею. На возвышенности гуляет ветер, и туман не такой плотный, как в пойме Дона. Возле второй траншеи две наши «тридцатьчетверки» наскочили на фугасы, и от них остались одни стальные обломки. Кто погиб? Сейчас узнать трудно, одно ясно: это были герои прорыва. Догоняем передовую стрелковую роту. Ее ведет лейтенант Иван Филиппович Байковский. В руках автомат, по бокам две сумки с гранатами. Из-под ушанки выбился мокрый чуб. Полушубок распахнут, на гимнастерке орден Красного Знамени.

— Часто говорят, товарищи корреспонденты, о том, что пехота не использует всей силы своего огня, — бросает на ходу, — а в эту атаку огонь был исключительный. Стрелок израсходовал не меньше пятидесяти патронов. Ручной пулемет — два диска, станковый пулемет — две ленты. Вот так.

Светлоглазый лейтенант был настоящий ротный командир. Он хорошо знал цену дружному залповому огню на поле боя и старательно готовил к этому свою роту.

За невысокими буграми танкисты пополняли боеприпасы, и мы смогли побеседовать накоротке с командиром батальона — капитаном Алексеем Семеновичем Семеновым.

— Общая задача танковой бригады вам известна, товарищи корреспонденты, — сказал. — Прорвать оборону противника, пробить в ней для пехоты брешь. Танки, как вы видели, маскировались в Клетской за домами. У нас был один проход на высоту, местность позволяла двигаться только по дороге. Когда пехота поднялась на возвышенность, мы сейчас же пошли вслед за ней колонной, а потом развернулись в линию. Передний край противника прорвали успешно, потому что все рода войск действовали согласованно и вовремя поддерживали друг друга. Когда пехота наступает, танкисты видят, как оживают вражеские огневые точки, их тогда легко уничтожать. А тут еще в боевых порядках пехоты оказалась артиллерия, и она, конечно, помогла нам. Хочу сказать, что во время прорыва в своем радийном танке находился командир бригады Невжинский. Он хорошо руководил атакой.

— Смотрите, ребята, смотрите, — послышались радостные голоса.

Все оглянулись да так и застыли, всматриваясь в посветлевшую степь. Вдали с возвышенности лавиной скатывалась танковая колонна. Это шел не танковый полк и не бригада, а целый корпус тяжелых КВ и стремительных, вертких «тридцатьчетверок». Над головным танком реяло на ветру красное знамя и, по грудь высунувшись из верхнего люка, генерал разноцветными флажками подавал сигналы. Эти флажки как бы говорили: смотрите, танкисты, вас ведет в бой сам командир корпуса. В походную колонну стройся! Вперед, за мной!

За танками шли грузовики с пехотой, с пушками на прицепах. А за ними поэскадронно пролетали конники в бурках, как черные орлы.

Незабываемые минуты: наши войска развивают наступление. Откуда взялась такая сила? Мы долго отступали. С каким нетерпением ждали то время, когда снова пойдем вперед.

И вот оно настало. 19 ноября 1942 года, ровно в полдень, наши подвижные войска введены в прорыв!

Да, бывает такое мгновение, когда слезы помимо воли наплывают в глазах, и вызваны они не тоской и горем, а чувством радости, гордости за свою Родину. Вот они идут, долгожданные стальные уральские богатыри, и на страх врагу от тяжелой их поступи дрожит степь.

Войска прошли. Снова срываются хлопья мокрого снега. Степь туманится, темнеет. В тылу у нас далеко на правом фланге бьют «катюши». Разрывов не слыхать, но зато видно, как, словно из-под земли, веером летят раскаленные стрелы. Значит, противник еще удерживает в своих руках на берегу Дона станицу Мело-Клетскую. То на севере, то на западе вспыхивают зарницы — бьют далекие батареи. Обстановка за Доном начинает напоминать «слоеный пирог». Проходит слух, что где-то в степи, близко, бродит румынская танковая дивизия. Возвращаться за Дон поздно. Повалил снег. В степи в такую погоду легко заблудиться или же наскочить на минное поле.

Ночуем с Халемским на КП стрелкового полка. В степи найден какой-то полуразрушенный кирпичный не то сарай, не то дом. Кем он и для чего построен, трудно понять. На земляном полу две крышки от роялей, на которых спали гитлеровцы и грелись, разводя огонь на большом медном блюде. Все оно в тонких, замечательных узорах. Добыл его, очевидно, давным-давно какой-то донской казак в кавалерийском набеге или в походе, а фрицы затащили эту редкую вещь в убогую кирпичную развалину.

С рассветом мы уже в дороге, спешим в редакцию. В Пуховском Иван Ле и Леонид Первомайский. Радостно встречаться с друзьями. Вспоминаем прошлое, надеемся на скорую победу. Мои крещенные огнем товарищи только что приехали из штаба фронта. Настроение у всех приподнятое, боевое.

21

Леонид Первомайский предлагает мне поехать в 23-ю дивизию к Сивакову. Я быстро заканчиваю информацию о прорыве под Клетском, и вездеход Кирюшова мчит нас за Дон. Мокрый снег, грязь. На крутых подъемах надрывается «виллис». На КП полка добираемся пешком. Ивана Прокофьевича Сивакова застаем в только-что занятом немецком блиндаже. Как всегда, гитлеровцы не жалеют чужого добра. Блиндаж весь из березы, с тройным накатом бревен. Жужжат зуммеры полевых телефонов, работает рация. Сиваков руководит боем. Подталкивает вперед комбатов, мол, хватит топтаться на месте. Приказывает артиллеристам подавить ожившие на высоте вражеские огневые точки. Отрываясь от телефона, Сиваков крепко пожимает нам руки.

— Бой ведем перед Осинками за гряду высот. Продвижения у нас пока нет. Но мы здесь сковали значительные силы немцев. Нашим соседям легче наступать, — бросая взгляд на карту, он обводит красным кружком Паньшино. — Вот если двести четырнадцатая дивизия прорвется, Бирюков возьмет Вертячий, может получиться красивая операция. Вся сиротинская группировка противника окажется отрезанной от переправ. Она не успеет отойти за Дон.

Перед Осинками задержка. Не лучше ли поехать к Бирюкову? Дивизия находится в соседней армии. Но стоит она близко. Мне вспомнилась телеграмма, полученная в Пуховском: «Проявляйте инициативу, уделите особое внимание темпу наступления. Повторяем — темпу. Редакция ждет материалы: смелый маневр, параллельное преследование противника». У меня вся надежда на Вертячий. Может быть, там удастся найти и смелый маневр и параллельное преследование отступающего противника? Я поделился своими мыслями с Первомайским.

— Не хочется с тобой расставаться, но ты должен ехать к Бирюкову. У меня же другое задание. Я хочу побывать у Сивакова, потом в Железной дивизии разыскать командира полка Романца, поговорить с ним.

Как ни торопился в Паньшино, все же попросил связного помочь мне разыскать Пассара. Максима встретил у входа в землянку. Он был награжден орденом Красного Знамени, и фотокорреспондент армейской газеты усердно щелкал «лейкой», снимая с винтовкой в руках лучшего снайпера Донского фронта. К Максиму пришла громкая военная слава, но она не вскружила ему голову. Юноша остался таким же, каким и был — открытым, отзывчивым и простым.

Максим получил приглашение посетить редакцию фронтовой газеты и собирался ехать в Камышин.

— Но после того, как будут взяты Осинки. У меня снайперское отделение, и я хочу показать, что может сделать оно в наступлении. Ведь цели появляются все время. Часами их не надо выслеживать, — он легко вскинул винтовку, прищурил глаза цвета спелой вишни. — Могу доложить вам, вчера взял на мушку двухсотого фашиста.

Максим пошел провожать меня и по пути к переправе принялся рассказывать о своих воспитанниках Винокурове, Кукужеве, Склюеве. Он крепко дружил с лейтенантом Фроловым и почти не расставался с новым своим другом снайпером Осиповым.

Дон стоял скованный льдом. За несколько часов, проведенных мной в полку Сивакова, сильно подморозило. В воздухе порхали сухие, легкие снежинки. В дивизию Бирюкрва добрался только вечером и по счастливой случайности попал в блиндаж начальника разведки.

— Приехал. Сдержал слово. Молодец. Слушай, ты обязательно напиши в газету о нашей Гуле — Марионелле Королевой. Она заслуживает этого. Вынесла с поля боя шестьдесят раненых. Причем с некоторыми ей пришлось осенью через Дон вплавь переправляться. А недавно ходила в разведку. Трудно в степи укрыться. Фашисты заметили разведчиков, окружили. И все же Гуле удалось с товарищами вырваться из западни, — Фасахов принялся хлопотать у раскаленной железной печки. Вскоре поставил на стол кипящий чайник, открыл банку мясных консервов и, нарезав хлеб, продолжал: — Сегодня мы наступаем. Перед нами сильно укрепленные вражеские позиции. Особенно тревожит высота пятьдесят шесть и восемь. Там проволочные заграждения, три минных поля, траншеи, ходы сообщения и дзот на дзоте. — Закурив папиросу, он предложил мне пойти в батальон, где служит Гуля.