Магия отчаяния. Моральная экономика колдовства в России XVII века - Валери Кивельсон

обуял а как де я у свекра своево и у свекрови в дому жила и про что де они меня станут спрашивать, и я им говорю что ничего ни знаю ни ведаю, и они де меня за то не любят. А как де я себя чем нибуд поклеплю и они меня и любят. И я де во всем себя клепала напрасно. Да и свекров де моя про что меня про какое еретичество станет спрашиват и я де в дому их на себя говорила ж напрасно[397].

Неясно, о каком насилии шла речь в данном случае – только физическом или также и эмоциональном. Но «страх» молодой дворянки и использование ею магии, вымышленное или нет, отвечал логике, очевидной для всех участников процесса – самой угнетаемой женщины, заподозривших ее свойственников и членов суда.

Смертельная близость: колдовство и домашние слуги

Тесное и хорошо охраняемое домашнее пространство, как считалось, служило средой обитания самых ядовитых угроз – невидимых, не вызывающих подозрений, находящихся совсем рядом с хозяевами. Катерина Дыса, исследовавшая украинские колдовские процессы, выразительно отзывается об этих отношениях, чреватых взрывом, как об «опасной близости» [Dysa 2020]. В этих близких отношениях насилие было постоянным, а для нижестоящих – и неизбежным. А потому домашние холопки, особенно те, которые прислуживали в доме, подвергались, вместе с женами хозяев, наибольшему риску быть обвиненными в колдовстве. В тесных рамках домохозяйства холопы и крепостные ежедневно взаимодействовали со своими хозяевами и хозяйками, и когда эти отношения портились, находившиеся в состоянии зависимости мужчины и женщины мало что могли сделать для исправления ситуации. Слуг обоих полов обвиняли в попытках умерить гнев хозяина при помощи защитных заклинаний. Один из таких случаев произошел в 1648 году с домашним холопом белевского служилого человека по имени Василий Павлов. Последний заявил: «Похвалял[ся] человек мой Ивашка Рыжей при человеке моем при Гаврилке Филипева сыне хотя де боярин мой каков-нибуд на меня сердит будет а я де проговорю идучи на сени или где нибуд и он де мне ничево не учинит»[398].

О том, насколько распространенным было битье слуг, можно судить по нескольким письмам уже знакомого нам Безобразова, написанным им в лодке посреди Оки в ожидании вмешательства – волшебного или вполне обычного. Узнав от жены, что его «дворовой ходатай» (управляющий) Григорий Щербачов вел себя дерзко по отношению к ней, Безобразов призывал в ответном письме:

Васильевна! Господа ради потерьпи – хотя он тебя прогневил: записки вотчинам и поместьям все у него! Есть ли жив буду, Гришке у меня указ будет: пришлю Цыгана у Гришки дела принять и за делами ходить. А буде впредь тебя не станет слушать и станет невежничать, бей кнутом или батоги.

Щербачову же он писал в ярости:

Григорей Щербачов! Откуда ты взял, что жену мою безпрестано гневишь и невежничаешь?! Забыл ты, пес, страдниг, как ты человека моего зарезал ножем, и я тебя страдника от смерти отнял.

Так то мою милость платишь? Ты бы за слово мое умер и жены моей. А что преж сего ты жену мою безчестил и перед нею невежничал, и я, по сыску, велел тебя кнутом бить, только чют в тебе душу оставить [Труворов 1889: 708].

Может возникнуть вопрос, насколько показателен этот случай в смысле обращения с челядью, учитывая особую гневливость Безобразова. Не только вынесенный ему приговор и последующее обезглавливание, но и постоянные трения с законом при жизни свидетельствуют о том, что это был законченный негодяй даже по тогдашним представлениям, куда менее жестким. Он настолько бесчеловечно обращался со своими крепостными и холопами, что это выходило за рамки любых вольностей, позволявшихся хозяину [Новосельский 1929]. В те времена наказания назначались и другим хозяевам, переступавшим черту, которая отделяла просто насилие от чрезмерного насилия. В своем исследовании, посвященном холопству в России, Ричард Хелли рассматривает несколько похожих случаев, когда холопы выигрывали процессы против своих хозяев, отличавшихся, по его словам, «крайним садизмом», который, «по всей видимости, осуждался русскими властями и общественным мнением» [Hellie 1982: 505][399].

Есть веские основания полагать, что высокий уровень насилия был нормой, общим фоном. Даже на том фоне общего жестокости действия Безобразова выглядели как крайность. В том же «Домострое» подробно перечисляются обстоятельства, при которых слуги не только могут, но и должны получать побои, а также говорится о точном порядке применения наказания и его силе. Слуги подчинялись жесткой дисциплине, таящей угрозу немедленной расправы. Главы домохозяйств, как мужчины, так и женщины, могли бить слуг по своему усмотрению, в случае необходимости. Таким образом, резкий совет Безобразова жене насчет дерзкого слуги соответствовал рекомендациям «Домостроя». Вот что говорится в нем относительно жены главы дома: «…и учила слуг, и детей и добром и лихом, не иметь слово ино оударить» [Домострой 1908–1910:37]. Как мы видели, Безобразов полностью соглашался с этим наставлением.

Судебные дела свидетельствуют о широком применении насилия против прислуги. В 1672 году холоп-приказчик Фирска Потапов обвинил своего хозяина, Федора Володимировича Бутурлина, во взяточничестве, краже имущества, производстве фальшивых денег и пользовании запрещенными книгами, гадательными и магическими: редкий случай, когда обвинение, связанное с колдовством, выдвигал нижестоящий против вышестоящего. Монастырский приказ и Разряд рассмотрели дело, но нашли, что холоп виновен в клевете, и вернули его хозяину, который устроил ему суровый прием. Фирска при помощи двоюродного брата подал новую челобитную, объясняя: «Федор де Бутурлин рнясь [гневаясь] на него Фирска за то что он про приписку в Монастырском приказе сказал в правду держит ево у себя в цепь и в железах больши году. <…> Да за то де ево он Федор у себя бьет и мучит». После нескольких новых жалоб и опровержений бояре решили вновь отослать Фирску обратно, но выразили озабоченность тем, может ли Федор исполнить по отношению к нему минимум налагаемых на хозяина обязанностей. На этот раз Фирска получил охранную грамоту «с роспискою а ему Федору ево не изувечить и не убить»[400].

В Великих Луках (1628) крестьянку по имени Катеринка обвинили в колдовстве, так как ее хозяйка, беременная жена князя Федора Елецкого, таинственным образом заболела и выкинула плод. Хозяин велел избить женщину и составить перечень ее жалкого имущества. Обнаружились любопытные предметы: закрытая коробка с чем-то, обернутым в платок, три обвязанных веревкой бумажных кулька с толченой травой, «а какая трава тово не знатно». На допросе – пока еще без применения пытки – Катеринка объяснила: «В большой бумашки