Добролёт - Валерий Николаевич Хайрюзов

появляются такие когда-то очень близкие и знакомые имена и фамилии: Валя Шефер, Лиля Вирт, Валя Дятлова, Тоня Александрова и, конечно же, Люда Жилина. Она и её подруга Тоня Александрова единственные, кто позже писали мне письма в Иркутск…

Как-то со мною в Нюрбу к своему возлюбленному пилоту летела одна бугурусланская девчонка. В Иркутске, каким-то непонятным образом она разыскала меня, и я, выслушав её историю, взял к себе в кабину Ил-14, взял без билета, только потому, что она сказала мне, что она из Бугуруслана, билетов нет и ей нужно срочно попасть в далекую и холодную Нюрбу. Была она из Александровки и хорошо помнила нас, наш выпуск: кто с кем встречался, кто на ком женился, хотя в ту пору ей было-то всего лет десять.

Мне запомнилось, что в день моего рождения, когда мне исполнилось восемнадцать лет, инструктор Виталий Харченко подарил две спаренные пилотажные «зоны», и мы с ним на Як-18А крутанули сто тридцать три «бочки» подряд! Через стеклянный фонарь я видел, как Старое Тюрино, Завьяловка, Наумовка, соломенные крыши, белые мазанки домов уходили куда-то вбок, забирались на потолок и по дуге вновь возвращались на свое место…

Перед отбоем, по установившейся привычке, мои друзья подбросили меня к небу восемнадцать раз. Это были мои первые такие приятные «полеты» ночью. А потом были и настоящие, когда небо и земля становились как бы одним целым, и крохотные земные огоньки были продолжением Козерогов, Гончих Псов, а прорезающая насквозь с запада на восток бугурусланскую землю железная дорога казалась Млечным путем.

Сейчас, когда я пытаюсь понять, что же осталось в памяти, с той уже отошедшей в далёкое прошлое жизни на бугурусланской земле, припоминаю ночной проход по узкому дощатому коридору моих товарищей по казарме. Мы уже настолько привыкли друг к другу, что даже во сне по шагам могли определить, кто и зачем прошел мимо твоей кровати. Однажды поздним январским вечером после отбоя меня разбудили непривычные и неуверенные шаги в мою сторону. Я поднял голову и увидел старшин: Владимира Соловьева и Бориса Зуева. Они принесли горькую весть: умерла моя мама. Я помню, как вся казарма была вновь поднята на ноги, и курсанты собирали мне деньги на дорогу…

С тех пор прошло много лет. Со многими своими друзьями и сокурсниками я встречался в разных аэропортах не только нашей страны, но и в Улан-Баторе и Будапеште, Аммане и Анкоридже. И не только с ними. Едва заговорив, мы прежде всего интересовались, какое училище заканчивал. И если в ответ звучало: «Бугурусланское», то, как и у киплинговских героев, возникало теплое, родное чувство и желание сказать: «О-о-о! Да мы, брат, одной крови…»

В основном сегодня мы знаем друг о друге главное: кто кем стал и чего добился в жизни. А тогда мы с нетерпением ждали конца учебы и рисовали себе, каким будет у нас выпуск. С утра я с Венькой Кузнецовым, Витькой Казимирским и Иваном Чигориным пошли в Александровку. Там купили на четверых две бутылки «Сливянки». В обед в клубе начальник училища Флоринский вручил нам пилотские удостоверения. Под впервые прозвучавшую песню «Но зато не найти полчаса, чтоб молчала моя Бирюса» мы навсегда покинули казарму, по тропинке спустились к вокзалу, сели в автобус, который шел до города. Там, в городском парке, наш старшина Володя Ермохин, который все эти годы лучше всех соответствовал той висевшей должностной инструкции и был для нас во всем примером, реквизировал на время в автомате с газировкой пару стаканов. Мы сели на скамейку в парке, выпили портвейн. Через пять минут Ванька Чигорин открыл долго хранимую тайну, как они с Харченко, возвращаясь из Оренбурга, садились на вынужденную в степи и, быстро устранив неполадку, полетели дальше. Потом возбужденные и счасливые, напевая «Сиреневый туман над нами проплывает», мы двинулись на железнодорожный вокзал. Туда приехал проводить нас инструктор Женкин и ещё кто-то из инструкторов. Последние слова прощания, Валерка, давай! Пиши, как там. Приезжай в гости! Через полгода к нам в Иркутск от пролетающих экипажей долетела весть, что Борька Лебедев, или, как мы его в шутку называли Балбесом, ещё раз оправдал свою кличку и что он работает лёдчиком, долбит лед на перроне в Новосибирске. Жаль, он был неплохим барабанщиком и запевалой в нашем отрядном оркестре. И летал неплохо. Но любил подурачиться и выделиться на публике.

В первом звене были старшина Цоун и курсант Адамец, которых мы меж собой называли борец и клоун, Адамец и Цоун! Уже много позже, когда я прилетел рейсом в Якутск, встретив меня в пилотской гостинице, Володя Цоун, из-за которого я в самом начале учёбы чуть было не вылетел из училища, увидев меня и, должно быть, желая замять тот случай на кукурузном поле, принес мне целый мешок мороженого муксуна. «Ну, хоть так!» – с улыбкой подумал я и подписал ему только что вышедшую у меня книгу. Мы начали припоминать кто и где нынче летает и живет. Где-то в Запорожье, в агентстве «Аэрофлота», работает отрядный баянист – бугурусланец Борис Нагле. Это его, стоявшего на посту у склада ГСМ, натянув на себя простыни и двигаясь ночью со стороны кладбища, пытался напугать Коля Ласковец со товарищи. В Хабаровске живёт мой друг Венька Кузнецов. В летном училище, в музее, есть наша фотография 1963 года. Мы стоим серьезные и смотрим в свое будущее…

Кем быть, мечтали мы,

Кем стали…

Легко в неведеньи мечтать,

Нам головы кружили дали.

И вот итог: я стал летать

Открылись голубые выси,

И долго я гордился тем,

Что нужен. Честен. Независим.

Не знаю суетных проблем.

Ведомый легкостью невинной,

Принявший жизнь как благодать,

Любому встречному наивный,

Я душу был готов отдать.

Чудная юность – дуновенье

Незримых и свободных сил!

Я ликовал, я ждал событий

Они пришли, как острова,

И вслед нахлынувших открытий

Узнал я, что Земля мала…

Эти стихи подарил мне друг – поэт Гриша Калюжный.

Фактически как лётчики мы выросли в одной казарме, но у каждого был свой путь, своя судьба. Наше время совпало с золотым временем отечественной гражданской авиации, и каждый из нас внес свою лепту. В Питере живет отлетавший тысячи часов в небе Якутии Серега Файбушевич, которого за темный, почти чёрный цвет лица вслед за его старшиной Юрой Ростовым стали называть Томангой, так его прозвали в