Время зимы - Айя Субботина

Пока они шли, миновав несколько этажей, свет в башне постоянно менялся, то становясь бледно-желтым, будто лунная ночь, то голубым и снова белесым. Хани потихоньку показала Талаху на ледяные кристаллы, разбросанные по стенам проема, в котором вилась лестница. Северянка так и не поняла, что за сила заставляет кристаллы сиять.

Фоира свернула на шестом этаже, проводя гостей лентою коридора, что убегал в арку. За нею была обеденная — маленький зал для каждодневной трапезы. Пару круглых окон под потолком, украшали мозаичные звезды, похожие на ту, которая лежала в черном граните перед дверями Белого шпиля. Овальный стол из цельного куска кедра, занимал две трети свободного места. Вдоль него, вместо привычных скамей, устроились стулья с высокими спинками, покрытые овчинами.

— Хани… Не думала, что увижу тебя вновь, девочка.

От скрипучего, будто несмазанное колесо, голоса, девушке захотелось тут же кинуться к Краю мира. Во главе стола сидела фергайра, что, казалось, воплощала собою саму старость. Она уже давно не собирала волосы косами, потому что в том более не было нужны. Морщины осели на старушечьем лице, делая его похожим на сухое яблоко. Глаза терялись в складках век, кожа на руках свисала и болталась от любого движения. И, хоть фергайры в Белом шпиле были равны меж собою, Ванда стояла над ними, и ее голос зачастую мог изменить решение совета.

Хани боялась ее больше, чем шарашей, больше, чем неизвестности. Идя в башню она не думала, что фергайре Ванде будет хоть какое-то дело до того, кто пришел и с чем. Самой Хани довелось лишь дважды говорить с нею, но и этого хватило, чтоб навсегда запомнить ее безжизненный хриплый голос, ее лицо без глаз. И ее пророчество.

— Фергайра Ванда. — Хани умолкла, не зная, что говорить дальше. Она поискала глазами ту, что привела их, но Фоира оставила обеденную.

Старуха поманила гостью костлявым пальцем. Северянка послушно подошла к ней, стараясь унять дрожь в ногах. Почему именно она, думала Хани, приседая на колени перед Вандой. Именно та, которая днями напролет читала книги и смотрела в небо за окнами, отрешенная от мира, встревающая в дела сестер лишь после их многократных просьб, вдруг сама встречает полуночных гостей. И не Конунга, не важных персон, а девчонку с порченой магией Виры. Хотя, может все дело в шамаи? Хани сомневалась.

— Выросла ты, я погляжу, — сказала Ванда, громко шлепая беззубым ртом. — Минул малый срок, а в Белый шпиль воротилась не девочка, но женщина. Помнится мне, ты и не кровила, пока была у нас.

Хани готова была провалиться сквозь землю. Лицо полыхнуло жаром стыда, но как только она собралась спрятать взгляд в пол, старуха ухватила ее за подбородок и подняла лицо к себе. Дряблые веки дрогнули, но глаз Хани так и не увидала. Зато кожа под пальцами фергайры заныла, будто сдавленная тисками — откуда только сила взялась в немощном теле.

— Я не вижу с тобою друга-оболтуса, девочка.

— Рок погиб, фергайра Ванда. Шараши убили его.

Их перебил каркающий крик проснувшегося птенца. Хани знала, что он голоден, но без дозволения фергайры не смела сделать и шагу. Старуха поморщилась от неприятного звука.

— Ну хоть этого сберегла, — сказала она голосом, едва ли приятнее, чем крики голодной птицы за спиной воина-шамаи. Хани попыталась заговорить, но старуха жестом заставила ее молчать.

— Чернь угнездилась в тебе. Но она и не взяла верх, хоть испытания терзали тебя. Знаешь, что за участь тебя ждет, Говорящая с духами?

— Нет, фергайра.

Старуха пожевала сухими бескровными губами, отпустила лицо Хани и возложила руки на подлокотники. Ее крючковатые пальцы вцепились в полированное дерево, ногти заскребли по его поверхности.

— То я велела моим сестрам прогнать тебя из Белого шпиля, — признание вылетело из ее рта. — Ты несешь порчу, девочка, отраву. И пока чернь темной богини в тебе, ты будешь отравлять жизнь всякого, кто приблизиться. У тебя не будет ни семьи, ни детей, ни людей, что защитят тебя от невзгод. Готова ли к такому?

Ванда не отводила от Хани лица. И хоть северянка не видела ее глаз, взгляд старухи жег насквозь.

— Я не знаю, — честно ответила девушка. — Как можно отказаться от семьи, если она отказалась от меня? Есть лишь люди, что приняли птенца альбатроса в свое гнездо. Я никогда не думала о семье, как же возможно потерять то, чего нет?

Сердце ее билось в виски, и, на краткий миг меж двумя ударами, Хан показалось, что губы фергайры тронула улыбка. Однако же, более ни одна морщина не ожила на сморщенном лице.

— Ты за этим приехала нас тревожить?

Хани отрицательно мотнула головой и, как могла быстро и понятно, рассказала все, с того момента, как они с чужестранцами нашли в лесу ловушку шарашей. Фергайра не перебивала. Когда Хани закончила, старуха лишь кивнула, не проронив не слова, и поглядела поверх ее головы, туда, где стоял шамаи. Она отпустила Хани и велела подойти ему. Поменявшись местами с Талахом, девушка отошла, едва ли не прижимаясь к стене. Хотелось поскорее покинуть эти стены, вырваться на волю, туда, где никто не будет напоминать ей, что она — прокаженная. «Есть ли у тебя такое место? — спросил едкий голос сомнения».

Между тем, фергайра и шамаи, что встал пред нею на колени, молчали. Они лишь смотрели друг на друга, долго, не моргая, будто затеяли молчаливый спор. Когда, наконец, Талах поднялся с колен, старуха заговорила. Она велела шамаи подать руку и сопроводить в ее комнаты. Он не посмел ослушаться, лишь оставил девушке меховую суму с неугомонным птенцом.

Оставшись одна, Хани присела на стул, взяла на колени мешок и погладила большеголового цыпленка по кожистой голове, почти такой же морщинистой, как старая Ванда. Достав из мешочка на поясе горсть ягод, по одной скормила птенцу. Но тот продолжал каркать и не успокоился, пока не опорожнил ее запасы.

— Гляди, нет у меня больше ничего. — Хани показала глазам-бусинам порожний мешочек. Ее собственный дорожный мешок был пустым, в нем остался лишь хлеб да немного соленой оленины, но птица все равно не стала бы этого есть.

Птенец повертел головой, недовольный, но, будто поняв, что криком больше ничего не добиться, встопорщил жидкие перья и сунул голову под крыло.

Мысли в голове Хани путались, а веки сделались тяжелыми. Усталость гналась за нею с самой Яркии, настигла жертву и не желала отступать. Северянка еще какое-то время боролась с собой, гнала сон прочь, заставляя себя помнить об обещании. Но дремота обняла как ласковая мать, убаюкала беззвучной колыбельной. Хани сложила руки на столе, прижалась к ним лбом, давая себе обещание лишь немного полежать с закрытыми глазами. И тут же уснула.