Последний иерофант. Роман начала века о его конце - Владимир Корнев

— Ты как сбежал?!

Думанский без церемоний ударил его по рукам:

— Тише. Угомонись!

— Да всё!! Конец «Святому Георгию»! Хана, понимаешь? «Крыса» завелась в нашем «братстве». В университете облава половину братвы на месте уложила, половину живьем забрали. Федька Косой да Егор с Туркменом еле ноги унесли: эти шавки нам в спины палили.

— А ты-то как умудрился уйти? Я видел твой героический «отъезд», — вырвалось у адвоката.

Он был убежден, что Яхонта и всех, кто оставался с ним, «обезвредили» или арестовали.

Бандит качался на стуле, не находя равновесия ни в прямом ни в переносном смысле:

— А ты и рад был бы, чтоб меня ухлопали? Проскочил я — фарт, видно… Да ладно, о другом душа болит! Ребят сейчас надо как-то выручать! Может, кому удастся срок скостить, а кому хоть посылку передать. Да и оставшимся провиант нужен, лекарства.

Не в силах сидеть от потрясения, он встал и заходил по комнате, медленно повторяя:

— Нужны деньги, казна нужна…

Наконец он остановился, злой как сыч навис над подельником:

— Угомонись, значит? Думаешь, Кесарев, я тебе это так и оставлю? Собирайся-ка на новое дело: будем брать ссудную кассу завода Нобеля на Выборгской. Доказал свои таланты — способен, а раз уж ты от Бога шнифер, то должен работать! Законно?

«Что уж тут может быть законного? „Социалист“, а в рабочую кассу тоже руку засунуть норовит! — возмутился Викентий Алексеевич. — Теперь или никогда! — воскликнул про себя Думанский. — Вот он, тот единственный шанс, который вернет все на свои места. Мне бы только схватить этого мерзавца, который разгуливает в моем теле, будто разбойник в украденной шубе! Я бы из него душу вытряс, я бы вытряхнул его подлую душонку из моего тела, — подумал адвокат с несвойственными ему жестокостью и запальчивостью. — Яхонт с его шайкой послужат отличным инструментом для осуществления моего замысла».

Думанский прекрасно понимал, что идет ва-банк, что подвергает себя смертельному риску, но его это совершенно не пугало, даже придавало вдохновения. Что ждало его, смирись он с пребыванием в отвратительном теле Кесарева? Короткая бесславная жизнь и гибель в какой-нибудь из бандитских разборок. А в это время некто будет по-прежнему выдавать себя за Викентия Думанского и порочить его доброе имя. Единственное, чего он боялся, — опоздать. Его тело в любое время может бесследно исчезнуть за границей.

«Нет, этому нужно положить конец, раз и навсегда! — решился перелицованный адвокат. — Отступать некуда, Рубикон перейден».

Ему было совершенно ясно одно: настал тот самый час, может быть, единственный подходящий момент, когда нужно предложить Яхонту якобы беспроигрышное «фартовое» дело. «Кесарев» сознавал, на какой, наверняка смертельный, риск идет, но спутать масонские карты, указать полиции на это змеиное гнездо самим фактом налета, а возможно, даже и ликвидировать своими или чужими руками архиопасного «адвоката» было для верноподданного Думанского превыше всего, собственной жизни в том числе. «Сейчас или никогда!» Он был готов пойти на это даже ценой гибели своего подлинного тела, выпытать у мерзкой кесаревской душонки, у вора и убийцы, зачем именно его, Думанского, реинкарнировали.

— Раз уж ты, Яхонт, справедливый такой, зачем крутишь-вертишь? Закон что дышло, и ты его по-своему повернул, а про мой резон будто и забыл. Вот что я тебе скажу. Работать вместе с вами буду, само собой, потому как мы одной веревочкой повязаны и, между прочим, вы то без меня, шнифера, буквально как без рук, сам признал, но кассу Нобеля и отложить можно…

Яхонт встрепенулся:

— Что-о?! Ты правда мозгами повредился… А может, имеешь что пожирнее предложить?

— Может, и имею, да ты ж за меня уже все решил. — «Кесарев» почувствовал, что бандит, кажется, уже попался на крючок и решил поводить для верности. — У тебя же свой интерес… Кстати, Яхонт, ты там о казне говорил, денег мол нету — а весь банк, который в университете сообща взяли, не у тебя ли? Я о своей доле считай забыл, а что ж на святое дело спасения товарищей ими же добытых денег мало? Может, ты их для своей надобности использовать решил, так это вовсе не по воровскому закону. Нехорошо, брат…

— Вон ты как… Предъяву мне… — От неожиданности и злости Яхонт покраснел как рак. — За это не беспокойся — всё до последнего гроша тем, кто на киче и раненый! Я-то подумал, у тебя деловое предложение.

«Теперь он готов — подсекай. С Богом, Викентий!» — шепнул адвокату внутренний голос.

— Знал, что ты угадаешь — одна у нас дорожка, а ворон ворону глаз не выклюет! Есть всем делам дело, и главное — фарт гарантирован. Старая задумка: мы еще с Митрием, Царство ему Небесное, вместе готовили, а теперь в память о нем грех не провернуть. Такие деньжищи мимо нас, можно сказать, туда-сюда катаются! Значит, расклад такой: на Фонтанке есть один новый игорный дом высшего разряда, ночное заведение для о-очень богатой публики — насос, который с вечера до утра золотишко качает. Играют там одни князья и прочие аристократишки, крутятся там тыщи громадные, а золота так вообще как грязи. И раз в неделю приезжает специальная карета-сейф английской работы, авто-броневик. В эту пятницу в двенадцать ночи как раз ее приезд ожидается. Карета с конным эскортом. «Кавалерия» эта при оружии, конечно, но всего по два верховых — спереди и сзади. Четыре фраера всего-то, смекаешь? Для твоих орлов — позабавиться только, что ворон заклевать!

— Интересно, чего только не придумают! Никогда не слышал, чтобы сейф, как карета, ездил. Это сколько же лошадей нужно? Он же… она ж тяжелая — броня как никак!

— Верно, шесть лошадей и повезут. Охрана будет всего ничего: двое верховых спереди, двое сзади.

— И где вы с братом хотели все это провернуть?

— Прямо там, на Фонтанке!

— Да ты с ума сошел! В самой середке городской! Лихие вы ребята, конечно. Да только твой братец, мутень лесной, долбороб степной, еще тот был вор, вот и лежит сейчас в могиле. Алчешь смертушки нашей, вожделеешь кровушки! Я же тебе не собака блохастая, на такое вестись. Я еще свое не отгулял. Тьфу ты! Нет уж, Кесарь…

— Ты погоди, послушай!

— Ну ладно, послухаю чуток, что за план такой, — произнес Яхонт, наливая себе кипятка. — Не боись, не украду твою идею.

— План у нас с братом был такой. Карета въезжает на Семеновский мост, спереди уже засада должна ждать — четверо стрелков на санях и сзади, на другой стороне Фонтанки — еще двое. Только учти, времени у нас на все про все будет мало, поэтому мне не абы кто нужен, не шваль какая, а стрелки первостатейные.

— Так ведь те сразу поймут, что это по их душу. Да и легавые заинтересуются, почему сани у самого моста встали.

— Стой, не перебивай! Мысль была такая: чтоб было неприметно и городовые не заподозрили, мы их монашками переоденем. Будут сидеть там с иконами. У Никаноровны в борделе всякого тряпья целый гардероб — переоденутся в «невест Господних». Я тоже буду в санях. В санях должен быть ямщик, я и четыре бойца — этого хватит. На другой стороне Фонтанки, как я уже сказал, чтоб не было подозрений, еще двое курят: вроде как мастеровые, а на самом деле тыл пусть прикрывают. Посередине моста ряженный нянькой боец дитя в санках выгуливает. А там вместо ребенка «подарочек» — тротил: у Никаноровны этого добра, как у дурака махорки. Только карета окажется на середине моста — он поджигает фитиль, толкает санки под задние колеса (сразу и колеса отхватит и двух верховых угробит), а сам сигает через перила. Взрыв будет для нас сигналом. Мы на санях встаем поперек моста, перегораживаем дорогу, палим с обеих рук — и в охрану, и в лошадей. Те, что мастеровыми наряжены, в это время добьют охрану, которая сзади. Одежку им подобрать — плевое дело! Смотри, — Думанский взял лист оберточной бумаги, карандаш и принялся чертить, стараясь, чтобы собеседник понял все как можно лучше. — Вот мост, здесь карета, вот тут, посередине моста, будет наш человек с взрывчаткой.

— Ну ты, петух артынский, это же бессмыслица! Там же все наши деньги погорят от вашей взрывчатки!

— Нет, только всех, кого надо, оглушит и карету вскроет, — улыбнулся Думанский. — Слушай дальше! Для тебя повторяю еще раз: тут вот, на набережной, со стороны Московских казарм, будут ждать сани с монахинями, за мостом — еще двое наших. Понял теперь? Охрану положат, карету взорвут, после подбегаем, забираем все мешки в сани, и восвояси…

Яхонт внимательно слушал его, продолжая безостановочно мешать в своем стакане давно растворившийся сахар с давно остывшим чаем.

— Ну, если окажется пустышка или, не дай Бог, ты нас кинешь со своим «восвояси»… Тогда учти, я тебя до смерти форшманить[103] буду и твое «восвояси» на рыло натяну. И ж… твою на свежевыструганной ели против ворса насажу. Я тебе еще не поверил, петлюкан ты волжский, понял?