По ту сторону огня - Ева Вишнева

вместе – вместе его и окончим. Попробую дотащить Диего до прорехи, но если не получится…

Я сжала раскаленное запястье и закричала от боли. Попыталась сделать шаг, но все тело свело судорогой. Галереи академии начали расплываться, таять. Я рванулась, но, кажется, почти не сдвинулась с места, а потом…

Исчезла боль, и взгляд заволокло темнотой.

Глава 19

Цветы и перья

Память странная вещь.

В день своего шестилетия я стояла перед зеркалом и рассматривала лицо, шею, руки и ноги. Было обидно, что гости, пришедшие на мой праздник, так сильно восхищались Лилией: ее прической, платьем и в особенности игрой на фортепиано.

Один человек сказал после того, как стихла мелодия: «Малютка Лили – вот лучший подарок, который тебе сделали в жизни». Обычно я чувствовала гордость, когда сестру хвалили, но в тот раз едва удержалась от слез. Пожаловалась Илае и маме на усталость, сбежала в комнату.

Чем дольше я смотрела в зеркало в тот вечер, тем меньше мне нравилась девочка, которая в нем отражалась.

Казалось, прошедшие годы должны были вытеснить из памяти тот маленький эпизод. Однако я до сих пор хорошо помню и свое отражение, и проникавшие в комнату отголоски праздника. Будто шесть лет мне исполнилось только вчера.

Еще я помню дождливый, с громом и молниями, вечер, случившийся через несколько дней после торжества. Лилия дрожала, прижималась ко мне и шептала: «Давай пойдем к маме и папе!»

«Они уже спят, Цветочек. Будет плохо, если мы их разбудим».

«Ну почему, почему ты не хочешь отвести меня? Гадкая Энрике».

Происходящее за окном ослепляло и оглушало. Внутри все сжималось, но я не могла признаться сестре, что мне тоже очень страшно. Я ведь была старшей и этим гордилась. Пыталась вести себя по-взрослому.

«Ну же, Цветочек, помнишь, нас позавчера снимали на карточку. Ты ведь не заплакала, когда дядя выпустил белую птицу».

«Это совсем не то! Отведи меня к маме, тебе жалко?»

О, как бы я хотела вжаться в тепло маминой рубашки, в запах мяты. Мама обычно приказывала служанкам класть мешочки с сушеной травой в ящики с бельем и одеждой. А папа столько времени проводил с животными, что и сам стал похож на огромного добродушного зверя. Рядом с ним любая гроза не страшна.

Но чтобы увидеть родителей, нужно было выйти из комнаты в темный коридор, где сырость от окон, а за ними дождь и гроза; добраться до потонувшей в сумраке лестницы, подняться на этаж выше.

Мы все-таки собрались с силами и вышли из комнаты. Лилия повисла на моей руке, прижалась дрожащим боком.

Сначала брели, спотыкались друг о друга. А после неожиданно близкого, оглушающего раската побежали. Я молила богов, чтобы комнаты родителей не были заперты, и благодарила их, когда главная дверь поддалась.

Уютный холл, мягкие диванчики, шкаф с книгами и декоративными фигурками, картины, камин. Мы проводили здесь семейные вечера. Мама или Илая читали сказки. Я с замиранием сердца следила за сюжетом, а Лили сразу засыпала, опустив голову мне на плечо. Брат сидел на пуфике у выхода, с тоской поглядывал на дверь и демонстративно зевал.

Рейнару нравились другие истории: про моря, странствия, пиратов, про портовых красоток и верных друзей. Да и вообще, хмурился он, завтра рано вставать, готовиться к экзаменам в военно-морское училище. Столько всего зубрить!

Иногда в холл заглядывал папа. Он пах улицей, шерстью. Мама в шутку жаловалась на Рейнара, а папа говорил: «Глупый мальчишка! Ты будешь вспоминать эти вечера в общей каюте, на сырой койке. И, может быть, заплачешь, когда сядешь писать письмо – вдруг поймешь, что девочки уже выросли, и в нашем доме сказок больше не рассказывают».

«Ничего ты не понимаешь! Этого не будет!» – отвечал брат с раздражением.

«Посмотрим». – Рука отца трепала его волосы.

Я до сих пор не знаю, кто оказался прав. Письма Рейнара были пропитаны любовью к морю. Казалось, скомкаешь листок – и выжмешь соленую воду с обрывками водорослей.

Все изменилось, когда выяснилось, что Вэйна никогда не услышит и не заговорит. Папа стал угрюмым и замкнутым, мама нервной. Мы учили язык жестов по специальным пособиям, заказывали детские книги для глухонемых. Там тоже были сказки, правда, короткие и скучные; их сопровождали советы, как на языке жестов объяснить ребенку важные моменты. И ни в одной истории не было описания звуков.

Мне это не нравилось: ведь лес – не лес, если кроны не шумят, когда их волнует ветер, реки – не реки, если не журчат их воды, и лето – не лето, если не стрекочут кузнечики, не поют птицы. Не было больше сказок из нашего с Лилией детства. Холл в родительских покоях перестал превращаться то в волшебный грот, то в замок принцессы или колдуна.

Но в мои шесть лет шкаф и тумбы все еще бывали скалами, ковер – морем, столик, стулья и мамино любимое кресло – кораблями и островами. Из холла в спальню вела дверь с полупрозрачными стеклянными вставками. В ту грозовую ночь она была приоткрыта; мы услышали голоса родителей, которые о чем-то спорили на повышенных тонах.

В детстве многие чувства скоротечны. Таким оказался и наш страх: он мгновенно сменился любопытством. Мы с Лилией затаились вместо того, чтобы постучать.

Потом я услышала свое имя.

– Нет, этого не может быть! Я отказываюсь в это верить! – Мамин голос сорвался на крик.

– Но, милая, Карло не может ошибаться. Во всем королевстве не найти человека, который разбирается в дарах лучше него, считывает умения.

– Есть такой человек, и ты это прекрасно знаешь.

– Я с Фернвальдом ничего общего иметь не хочу. Кроме того, если он не стал лечить маму, то неужели возьмется за нашу дочь?

Повисла пауза. В приоткрытую дверь я видела мамин силуэт. Она сидела сгорбившись, спрятав лицо в ладони.

– Карло сказал, что Энрике пустая. Нет причин ему не верить. Что поделать, у девочки никогда не будет дара. Иначе он давно бы проявился, и ты сама это знаешь.

Мама всхлипнула, папа что-то зашептал. Я судорожно вцепилась в спинку кресла, за которым мы с Лилией прятались.

Вспомнила Карло: в прошлом месяце мы целую неделю гостили у этого добродушного пожилого господина. Он курил трубку и загадывал сложные загадки, ни одну из которых мне не удалось решить.

Один раз он завязал мне глаза черной лентой, заставил ходить по комнате и искать «клад». Я очень старалась, но ничего не нашла, и это стало последней каплей. Я