Правда о России. Мемуары профессора Принстонского университета, в прошлом казачьего офицера. 1917—1959 - Григорий Порфирьевич Чеботарев

каждого вагона поставили по часовому. Пассажирам было запрещено выходить и общаться с пассажирами других вагонов. Начался обыск, продлившийся двое суток. Очевидно, глупое поведение коменданта убедило местное красное командование в том, что состав везет ценную контрабанду. В самом деле, чуть ли не каждый в поезде, будучи уверенным, что проедет через границу без обыска, прихватил с собой самые ценные сувениры прежних имперских дней. Мы тоже. Мне, правда, удалось при помощи блефа избежать проверки ручной клади. Солдаты, проводившие обыск, заметили на моей фуражке кокарду со скрещенными топором и якорем и с радостным удивлением приветствовали меня «товарищ железнодорожник» – я оказался первым железнодорожником в поезде, который по идее должен был везти только железнодорожников. Мама просто сунула несколько сотен рублей в руку начальника команды, проводившей обыск в их вагоне, и он увел своих людей из их купе, даже не взглянув на ручную кладь. Не всем так повезло – какую-то женщину, которая начала спорить и проклинать красных, обыскивали со всем тщанием и даже оторвали с ее элегантных туфель подметки, чтобы проверить, не спрятано ли там что-нибудь.

Когда обыск вагонов закончился, пассажирам разрешили погулять по станции, сходить за кипятком и т. п. Затем начался осмотр багажа, и пассажирам пришлось открывать свои чемоданы, разложенные на путях вдоль поезда. Я испытал напряженный момент, когда один из красных комиссаров поднял связку блокнотов – где были и мои дневниковые записи, описание сражения под Пулковом и боев на Дону, – и заметил, что стоило бы отнести это в местный Совет для проверки. Но другой комиссар бросил связку обратно в чемодан и сказал, что подобного барахла у них и без того хватает.

Как только пассажиры смогли общаться между собой, они тут же выбрали представителя – очень энергичного кавказского князя, фамилию которого я забыл. Было очевидно, что комендант-украинец в данной ситуации бесполезен. Князь тут же отрядил двоих молодых людей и дал им задание попытаться поодиночке тайно перейти границу и сообщить о происходящем гетману Скоропадскому, у которого в этом поезде ехали родственники. Им обоим это удалось.

Как мы узнали позже, украинские власти предприняли немедленные действия – все составы, везущие украинское зерно в обмен на людей, были остановлены. Результат мы скоро почувствовали. Через два или три дня среди пассажиров распространилась информация о том, что московские власти приказали местным красным пропустить наш состав, но что местные собираются сначала проверить всех мужчин призывного возраста по месту рождения. Каждому, кто считал, что такая проверка может для него плохо кончиться, следовало немедленно обратиться к выбранному нами представителю – князю.

Я знал, что в ночь нашего отъезда красные в Царском Селе пытались меня арестовать, и решил, что посылать туда запрос обо мне не стоит. Я отправился к князю, у которого на подобный случай – а их в поезде оказалось несколько – имелся готовый план: он обещал изъять мое имя из списка пассажиров, если я согласен был «испариться» – то есть исчезнуть из поезда и попытаться самостоятельно перейти границу. Я должен был дать слово чести, что не открою в случае чего своей связи с «гетманским» поездом. Я согласился, так как, оставшись, ничем не мог помочь маме и сестре, а мог только поставить их тоже под удар.

К счастью, перед отъездом из Петрограда я догадался взять в Институте путей сообщения официальную справку о том, что являюсь студентом и еду в Могилев – ближайший к границе крупный город с украинской стороны. С этим документом я явился в Исполнительный комитет местного Совета и объяснил, что хочу в Могилеве выменять продукты для своей семьи в Петрограде. Мне выдали пропуск в Могилев, на «оккупированные территории» – вполне точное описание статуса Украины в то время. Этот пропуск до сих пор у меня; он датирован 19 августа 1918 г.

Красные часовые без всяких проблем выпустили меня через ворота в своем проволочном заграждении. Пересекая широкую – футов сто или около того – полосу ничейной земли, я убрал красный пропуск в карман и уже с украинским пропуском подошел к воротам в проволочном заграждении другой стороны. Охранял ворота вооруженный патруль германской пехоты. Мой документ был составлен на украинском и немецком языках на печатном бланке украинского министерства иностранных дел; он был выдан в Киеве 24 июля 1918 г., подписан тремя чиновниками – министром, начальником департамента и начальником консульского отдела, – и удостоверен официальной печатью министерства. Он тоже до сих пор хранится у меня. Тем не менее германский лейтенант, которому я предъявил этот документ и к которому обратился по-немецки, надменно отказался обращать на бумагу какое бы то ни было внимание. Он сказал, что ему нет дела до того, что написали какие-то там украинцы и он не пропустит меня, если нет документа от германского военного командования[76].

Было очевидно, что спорить с этим человеком бесполезно, и я решил подождать между двумя рядами колючей проволоки, пока его не сменит на посту другой офицер. Не могу сказать, что чувствовал себя при этом в безопасности – я опасался, что красные часовые могут заметить мои затруднения и позвать меня обратно для выяснения. Когда караул у «украинских» ворот сменился, я попробовал еще раз.

Немецкий лейтенант, с которым мне на этот раз пришлось иметь дело, оказался гораздо более сговорчивым. Он знал о существовании «гетманского» поезда и о том положении, в котором он оказался; знал, что красные задержали поезд в нескольких сотнях ярдов от границы и что германское командование выдало общее разрешение на всех его пассажиров. Но могу ли я доказать, что я действительно с этого поезда? – украинского пропуска оказалось недостаточно. У офицера был строгий приказ не пропускать через границу бывших офицеров русской армии, если они идут поодиночке. Дело в том, что такие офицеры, как правило, направлялись на Северный Кавказ в Добровольческую армию Корнилова – Деникина, а она была откровенно антигерманской. Исключение можно было сделать только в том случае, если бы за меня поручился кто-то из украинских пограничных офицеров.

Я спросил имена местных украинских офицеров. Заместителем командира был человек по фамилии Николаев – которая, особенно на севере России, распространена не меньше, чем Смит в Англии или Соединенных Штатах. Тем не менее я заявил, что знаю его, и написал ему записку на русском; я объяснил, что не рассчитываю на то, что он окажется моим бывшим одноклассником по Императорскому училищу правоведения, но все же надеюсь на помощь.

Вскоре после этого прибежал украинский офицер. Это был Николаев, и оказался он, по невероятному совпадению,