Вегетация - Алексей Викторович Иванов

от ненависти. Ему всё было понятно. Фудин — шпион Алабая! Потому он и тёрся всё время возле бригадира, потому и не стрелял в пленника… Фудину — пулю в лоб!.. Егор Лексеич жаждал мести.

— Сдохни, падла! — выдохнул Егор Лексеич Фудину в лицо.

— Шеф, ты чего? — жутко побледнел Фудин.

— На том свете Алабаю своему отсоси!

— Шеф, я не шпион! — тонко крикнул Фудин и попятился. — Это не я!..

Егор Лексеич поднял ствол автомата.

— Чё, Фудин шпион, что ли? — удивился Костик. — Нихуясе дело!..

Алёна в изумлении прикрыла рот ладонью. Вильма смотрела спокойно — всё шло по плану, а если бригадир убьёт Фудина — ну да и ладно.

Однако на автоматный ствол вдруг легла огромная лапа Калдея.

— Не он стукач, — прогудел Калдей. — Она.

Калдей ткнул толстым пальцем в сторону Вильмы.

Егор Лексеич медлил, держа Фудина под прицелом. Морда у Фудина прыгала, будто убегала, пока сам Фудин застыл столбом. В мыслях у Егора Лексеича словно что-то переключалось, как с одной передачи на другую.

Фудин ведь разбирается в технике. Он должен соображать: если нужно угробить мотолыгу, то мину следует ставить на двигатель или на трак, чтобы порвать гусеницу. А мину подвесили куда попало. По-бабски глупо. Глупая баба и подвесила… Кто её, Вильму, заподозрит? Тихая, всегда в стороне от бригады, всегда безропотная, незаметная… Мокрица, а не человек!..

— Она звонила кому-то много, — добавил Калдей. — Я видел.

Егор Лексеич ещё не поверил в его слова до конца; Вильма замерла перед ним бестрепетно — то ли не боялась, то ли до неё не дошло; но Алёна вдруг завыла, метнулась к Вильме, вцепилась ей в волосы и повалила на рельсы.

— Кончу сучку!.. — надрывалась она. — Сына моего!..

Алёна оседлала упавшую Вильму и била её затылком о гравий. За Костика Алёна хоть кого разорвала бы в клочья. Вильма молчала и не сопротивлялась. Егор Лексеич опустил автомат, шагнул к Алёне и схватил её за короткую косу, оттаскивая от Вильмы. Вильма — не Фудин, у Егора Лексеича она вызывала только брезгливость, и расправа не принесла бы ему удовлетворения.

Митя не видел того, что творится возле мотолыги. Драка с Серёгой как-то истощила его, он еле залез на перрон, и его начало тошнить. Накатила дурнота, и в глазах колыхались чёрно-зелёно-бурые волны. Мите казалось, что он изнемогает от этих людей, от этого мира, где всё сворачивает на мордобой.

А Серёга сбежал.

Он ломанулся куда-то в кусты, и там обнаружилась тропинка. Она вела вниз — и привела к ручью, в котором блестела тёмная вода. Серёга встал на колени в прибрежную мокрую грязь и принялся умываться — и вдруг неумело зарыдал, словно вода скрывала его слёзы и можно дать себе волю. Серёга не думал о дозе облучения, о взрыве мотолыги, о Типалове, даже о Митяе не думал. Его душу скручивала отчаянная нежность и жалость к Маринке. Серёга хотел быть рядом с ней — но не для себя, а для неё, будто она без него пропадёт. Серёга был готов сделать для неё что угодно, лишь бы у неё всё было хорошо. Никто не сможет оберегать её лучше, чем он. Но Маринка этого не понимала.

Серёга ещё долго сидел у ручья, пока душа не утихла в горечи. Он должен что-то сделать для Маринки… что-то особенное… чтобы теперь уже Маринка боялась за него, а не наоборот… Но что? Серёга пока не знал. Он поднялся, отряхнул зад и побрёл обратно на станцию Пихта.

На станции Маринка и Матушкин осторожно затащили раненую Талку на перрон и уложили поверх спального мешка. Маринка расстегнула мокрую рубашку Талки, задрала окровавленную майку — и ничего не поняла: круглый дрожащий живот был залит кровью и её разводья ещё расползались.

— Всё пекёт внутри, — пожаловалась Талка пересохшими губами.

Матушкин суетился: гладил Талку по щеке, сжимал её ладонь.

— Теть Лёна, помоги! — позвала Маринка.

Аптечкой в бригаде заведовала Алёна, которая худо-бедно разбиралась в разных травмах и болезнях. Алёна уже привела себя в порядок и держалась снисходительно, будто это не она только что орала и била Вильму. Посмотрев на Талку сверху вниз, Алёна велела ждать и неторопливо удалилась.

— Сичас, Наталочка, сичас!.. — бессмысленно повторял Матушкин.

Алёна явилась с бутылками и тряпками.

— Кривляться умеешь, а помочь — ума нет? — бросила она Матушкину.

Вздыхая, она грузно присела рядом с Талкой и осторожно смыла кровь у неё с живота. Оголились два разреза — маленький возле пупка и большой сбоку. Из маленького Алёна пальцами вынула кусочек металла.

— Не повезло тебе, дева, — сказала она. — Другой осколок глубоко влетел.

— И как достать? — спросила Маринка.

— Никак, — Алёна открыла бутылку со спиртом. — В больничку надо.

Алёна плеснула спирт на раны. Талка заколотилась, мыча от боли.

— Забинтуйте, — распорядилась Алёна. — Егора потом решит про неё.

Егор Лексеич в это время изучал телефон Вильмы. Саму Вильму крепко привязали к траку мотолыги. Телефон у шпионки был совершенно пуст, если не считать одного-единственного краткого сообщения. «Пихта», — кому-то написала Вильма. Егор Лексеич сравнил номер адресата со списком в своём телефоне. Это был номер Алабая. Егор Лексеич догадался: Вильма отправила Алабаю кодовое слово. Если бы он, бригадир Типалов, вычислил Вильму и попытался сорвать диверсию, Вильма послала бы какое-нибудь другое слово и Алабай бы понял, что план провалился. Выходит, командир «спортсменов» очень верил в преданность Вильмы. Егора Лексеича даже царапнула ревность, ведь Алабай увидел в этой бабе что-то такое, что он, бригадир, не разглядел.

На глазах у Егора Лексеича Вильме пришёл ответ: «Молодец, девочка!»

— «Девочка»… — хмыкнул Егор Лексеич.

Он подумал, слез с перрона на рельсы, отошёл от бригады подальше и вызвал Алабая по телефону Вильмы. Алабай ответил мгновенно.

— Целую тебя, мышонок! — в голосе его звучала неподдельная радость.

— А я котик, — сказал Егор Лексеич. — На хуй мне твои поцелуи?

Алабай замолчал, осваиваясь с новой ситуацией.

— Ау! — окликнул его Егор Лексеич.

— Да тут я, — Алабай говорил с дружелюбной простотой. — Значит, спалил ты мою разведчицу?

— Спалил, — согласился Егор Лексеич. — Давай меняться. Мне — Ведьму, тебе — твою сучку. Ты ж её поёбываешь слегонца, верно? Нужна, небось.

— Слушай, Типал, у меня встречное предложение, — ответил Алабай. — Обмен — это ерунда. Ведьма твои проблемы не решит. Тебе же без мотолыги всё равно не справиться. Как брёвна вывозить станешь с лесосеки? Не на спине же, верно? А харвестер для трелёвки не годится.

Егор Лексеич понял, что Алабай считает, будто мотолыга взорвана.

— Давай объединяться, Типалов. В который раз уже тебя убеждаю. Ты — с Бродягой, я — с трелёвочником. Нам друг без друга не обойтись.

— Нет, приятель, — закряхтел Егор Лексеич. — Мне с тебя ничего не надо, кроме Ведьмы. Не отдашь — так хуй с ней. И без неё выбор у тебя несложный. Или ты сваливаешь из-под Ямантау — и тогда я бабу твою отпущу, или воевать будем — и бабу твою я грохну. Что решишь?

— Опять не договорились… — с сожалением подытожил Алабай. — Ладно, будем воевать. А Вильма своё отработала, так что я тебе её дарю. Пользуйся.

52

Станция Пихта (III)

— Мину-то откуда взяла, пиздострадалица? — напрямик спросил Егор Лексеич, устраиваясь поудобнее. — Или с Магнитки везла?

— Алабай сказал, где взять, — тихо ответила Вильма.

— И где же?

— Он положил под сухим деревом на каменной реке.

— А-а, вот какая нужда у тебя там была, — понимающе кивнул Типалов.

Он сидел на земле рядом с Вильмой у колеса мотолыги. Руки у Вильмы были связаны сзади и примотаны к траку гусеницы. Вильма уже измучилась в неудобной позе, но покорно терпела и не жаловалась. Егор Лексеич, кряхтя, вытянул ноги. Станцию окутывала глухая тьма, лишь на перроне призрачно синели дотлевающие угли костра. В ночном лесу тоскливо ухал филин.

— А как мина выглядела?