Нить неизбежности - Сергей Юрьев

— Всё, что принадлежит мне, принадлежит мне навсегда.

— Будешь держаться за мелочи — когда-нибудь потеряешь всё.

— Ты не учёл одного, наивный мой мертвец, — наставительно сказал Самаэль. — Ты забыл, что, кроме Шестерых равных, есть ещё и Враг. И Он-то уж точно не допустит, чтобы Печати воссоединились с Силами. Поверь, Ему достаточно тех хлопот, которые доставляют Ему Шестеро вместе со всем людским муравейником, который Он сотворил на свою голову. Ну сам подумай, зачем я буду тратить свои силы на работу, которая и так будет сделана. А теперь убирайся отсюда, иначе твой путь назад займёт половину вечности.

— Вечность не делится пополам, — заметил Ипат, развернулся на каблуках и, не оглядываясь, двинулся к выходу. На этот раз никто не посмел преградить ему дорогу.

8 октября, 20 ч. 30 мин., о. Сето-Мегеро.

Восточная стена заставлена стеллажами, от самого земляного пола и до теряющейся за облаками тростниковой крыши тянутся ряды книжных корешков — парадные, с золотым тиснением, потёртые от частых прикосновений — такие легче узнаются на ощупь, бумажные — с небрежной надписью от руки… Когда-то давно библиотека занимала две комнаты в доме на окраине Камелота, а здесь эти книги без труда уместились на одной стене. Хижина изнутри кажется несравненно больше, чем снаружи. Если с утра попытаться доковылять от камина до дальнего окна, то, пожалуй, только к вечеру вернёшься назад, если полагаться лишь на дряблые ноги и тисовую трость. На самом деле давно уже можно не обращать внимания ни на время, ни на расстояние, ни на собственную немощь, а за окном может быть всё что угодно — руины замка легендарного конунга Артура, небоскрёбы Бонди-Хома, беломраморные дворцы Древней Ромы, земляничные поляны в лесах Южного Шоттла… Стоит только пожелать, и всё будет, но…

Но не следует хотеть слишком многого, а то и не заметишь, как разгладятся морщины, как исчезнет ломота в суставах, как снова захочется жить. С тем наследством, что оставил ей Крис, ничего не стоит сбросить лет шестьдесят и увидеть в зеркале нахальную милашку из выпускного класса колледжа. А это будет означать, что встреча с ним опять отложится на несколько десятилетий, а то и на века. Он так и останется сидеть возле первой же развилки множества дорог в вечном ожидании. Там, по ту сторону бытия, почему-то никто не решился отнять у него свободу, и теперь он растрачивает её на это ожидание — иначе и быть не может. Если он сдвинется с места, их пути там, в вечном странствии, могут и не пересечься никогда. Правда, там, в вечности, не существует понятия «никогда».

Сумерки сгущались, постепенно охватывая возвышающиеся за окном пирамиды владык Древнего Мисра. Мария посмотрела на свечу, вставленную в высокий бронзовый подсвечник, и фитилёк тут же вспыхнул ярким, слегка зеленоватым светом. На дворе встревоженно закудахтал петух, но тут же притих, почуяв, что с хозяйкой всё в порядке, а непрошеных гостей этой ночью не предвидится.

Однажды она уже посвящала всю себя ожиданию — почти сорок лет прошло с тех пор, как Крис пропал, до того дня, когда она сама очутилась здесь, на острове. Он был уже слишком слаб, чтобы сдерживать свои желания или скрывать их от Тлаа. Со дна гаснущего сознания поднялась единственная мысль: успеть попрощаться. И пространство разверзлось. Неведомые силы подхватили её и перенесли сквозь тысячи миль сюда, вот в это самое плетёное кресло, и пламя этой самой неоплывающей свечи выхватило из кромешной темноты его взлохмаченную седую бороду, отразившись в широко раскрытых глазах. Он как будто силился разглядеть что-то невидимое для неё — там, под сводом тростниковой крыши, — то ли цеплялся взглядом за последний отблеск здешнего света, то ли уже созерцал нечто, расположенное за гранью этой жизни.

«Молчи…» — Его губы едва шевельнулись, но голос прозвучал отчётливо и ровно — в нём не было ни следа усталости и отчаянья.

«Вот. Прочти это и поймёшь всё…» — Он уронил ладонь на стопу бумаг, лежавших на стуле рядом с его кроватью, — на большее у него не было уже ни времени, ни сил. — «Прости, но иначе я не мог. Думал — так будет лучше. Я думал… Зачем ты здесь? Нет, не отвечай. Если ты скажешь хоть слово, я не смогу уйти…»

Когда смолк его голос, доносившийся откуда-то сверху, вокруг поднялись серебристые вихри, сквозь которые промелькнул огонь, теснящийся в камине, зелёный ковёр с мягким ворсом и брошенное на пол вязание. Крис хотел вернуть её назад, едва осознал, что он натворил, но либо не смог, либо не успел, либо в последний момент решил, что лучше оставить всё как есть.

«…нет большого смысла доверять бумаге, которую будут лапать почтовые клерки, нашу с тобой тайну. Но когда я вернусь, ты узнаешь всё и, я уверен, будешь в восторге от тех перемен, которые сулит нашей жизни моя удивительная находка».

Последняя весточка, знак надежды, символ веры… Даже когда «Принцессу Кэтлин» признали пропавшей без вести, где-то на самом дне сознания продолжала жить уверенность в том, что Крис не мог исчезнуть навсегда, что они непременно встретятся и эта встреча станет последней, потому что после неё они уже никогда не расстанутся. И теперь, после его смерти, они рядом — его прах лежит в могиле рядом с каким-то корсаром, а сам он иногда говорит с ней оттуда, где расходятся пути временно живых и безвременно ушедших. Смерть никогда не приходит вовремя — либо слишком рано, либо слишком поздно. И тайна, которую Крис не решился доверить бумаге, тоже здесь, и нет большего ужаса, чем представить себе, что произойдёт, если она вырвется на волю, станет достоянием каких-нибудь патриотов, или преступников, или, что ещё страшнее, — святош, способных ради утверждения истинности своей веры пожертвовать половиной мира.

Когда он умер, в хижину бесшумно вошли люди в набедренных повязках, с костяными ожерельями. Сколько их было — пятеро или семеро? Неважно. Увидев бездыханное тело, они бросились прочь, и вскоре на всём острове не осталось ни одного человека, кроме неё. И она видела с высоты птичьего полёта, как к кораблям, приткнувшимся к песчаному берегу, движутся колонны солдат, и их отход постепенно превращается в паническое бегство, а за места на палубах вспыхивают побоища. Вслед за десантными судами от берега отвалили тростниковые лодки аборигенов — их гнал прочь отсюда то ли страх, то ли чувство вины. Только потом, прочитав дневники Криса, она поняла, чего стыдились эти люди и чего они боялись — тахха-урду не уберегли Тлаа от прикосновения чужой воли, а потом оказалось, что тот, кто стал их богом, смертен, а значит, разбуженная сила Тлаа стала свободна. Никто из Людей Зарослей не мог представить себя богом, а если бы кто-то втайне и дерзнул бы помыслить об этом, то его бы настигла скорая смерть от руки соплеменника. Хранить тайну — не означает владеть ей. Став обладателем, перестаёшь быть хранителем.

Что такое разбуженная сила Тлаа, не сдерживаемая ничьим разумом, нетрудно было понять, увидев, во что превратились военные лагеря и базы воюющих на острове армий — груды покорёженного металла и горы трупов. Всего полночи и день прошли с того момента, как Крис, уйдя из жизни, перестал сдерживать силу, которую однажды пробудил, и вместо того, чтобы просто не допускать к Чаше и становищам аборигенов «злых урду с железными головами, обтянутыми зелёной пятнистой кожей», Тлаа приступил к истреблению тех, в ком Крис видел опасность.

«Я остался здесь, чтобы попытаться искупить свою вину, но она лишь умножалась с каждым днём, с каждым часом, с каждой минутой…» — Первое, что он сказал ей, достигнув первой развилки неземных путей. Наверное, он говорил ещё долго, надеясь, что она слышит его, но фраза оборвалась, и голос его затерялся где-то среди серебристых облаков, застилающих границу небытия. Прошло несколько месяцев, прежде чем он заговорил снова, и тогда Тлаа уже принадлежал ей, а на остров пытались пробиться толпы паломников, авантюристов и сумасшедших. А потом остров окружили эверийские корабли, а небо задрожало от гула самолётов.

Здесь было доступно практически всё — от любых сокровищ до возвращения молодости. Здесь можно было жить вечно и вечно держать в узде Хозяина Чаши — Тлаа был слеп, глух, нем и беспомощен, пока с ним не сливались чьи-то зрение, слух, голос и воля, но частичка Криса всё-таки осталась в нём. И все, кому удавалось просочиться на остров сквозь кольцо блокады, становились частью Тлаа. Но последняя воля Криса Боолди не могла утратить силу, и теперь воля Марии Боолди здесь была превыше всего. Она могла получить всё — от любых сокровищ до возвращения молодости, но то, чего ей действительно хотелось, ради чего стоило пережидать эту жизнь, оставалось недоступным. Единственным, что приближало встречу, было ожидание, которое неизбежно когда-нибудь кончится. Пусть большую часть жизни земной они прожили вдали друг от друга, но это была одна жизнь — одна на двоих.