Потопленная «Чайка» - Ордэ Соломонович Дгебуадзе

постоянное ожидание чего-то страшного притупили во мне чувство страха.

— Я не привыкла к такому обращению, — спокойно ответила я и отпила лимонада.

— Ух ты! — удивился Шкуро и, расплывшись в улыбке, оглянулся вокруг. — Браво, госпожа! За смелость такую ты мне нравишься еще больше.

— Для меня не имеет значения, нравлюсь я вам или нет, — тихо сказала я и почувствовала, что лицо у меня вспыхнуло. Он все смотрел на меня, как торгаш, оценивающий стати лошади.

— Кто такая? — обратился он на этот раз к Тория и покосился на Елхатова, видимо, не разобравшись как следует, кто из них был со мною.

— Это моя невеста, генерал, — дрогнувшим голосом ответил капитан.

Прищурившись, Шкуро посмотрел сперва на Тория, потом на меня и иронически улыбнулся.

— Мы ждем очередного тоста, Владимир Зенонович, — громко обратился Деникин к Май-Маевскому, чтобы как-то развеселить умолкших гостей и предотвратить назревающий скандал.

— Внимание, господа! — с бокалом в руке поднялся Май-Маевский, но никто даже не посмотрел в его сторону.

— Невеста! Разве в Грузии мало красавиц! — Шкуро встал. Посмотрел на меня широко открытыми глазами и прошел в зал, сделав провожатым знак следовать за ним.

Май-Маевский с грехом пополам довел до конца очередной тост, но поддержали его слабо. Все поглядывали на дверь, за которой скрылись Шкуро и его спутники. Тория и Елхатов нервничали.

Шкуро вернулся в зал и сел рядом с Май-Маевским, а в мою сторону даже не посмотрел. Атаман выглядел теперь спокойнее, лицо его сияло довольной улыбкой. Одну за другой опрокинул две стопки водки и встал.

— Господа, пройдемте в зал, послушаем музыку, потанцуем, — и он потянул за руку Май-Маевского.

Все поднялись с мест, вышли в зал. Загремел духовой оркестр. Раскрылись широкие двери, выходящие на веранду, Из зала хорошо был виден густой сад с мраморными фонтанами и огромной беседкой.

Я танцевала с Тория, рядом кружился Елхатов с какой-то дамой. Шкуро водил полную блондинку, часто посматривал в мою сторону и многозначительно улыбался. К перилам веранды подъехали на конях оба спутника Шкуро. Один из них поднялся в зал, подхватил бурки и карабины и вернулся к коням.

Звуки музыки мешались со смехом подвыпивших мужчин и женщин.

— Устала, — сказала я Тория и сделала несколько шагов к веранде. Вдруг один за другим раздались выстрелы, на множество осколков разлетелась хрустальная люстра. Снова раздались выстрелы, свет погас, и кто-то закричал: «Ло-жись!».

Все смешалось. Покатилась и вдребезги разбилась огромная китайская ваза, стоявшая в углу зала. Кто-то безжалостно ударил прикладом по огромному зеркалу в золоченой раме. Свалилась на пол мраморная статуя Аполлона, придавив женщину, та закричала душераздирающим голосом. Луна и та скрылась в черных тучах, и сад погрузился в темноту. Я стояла ни жива, ни мертва от страха. Вдруг чьи-то руки крепко схватили меня и подняли вверх, как пушинку.

Наверно, Тория и Елхатов хотят вывести меня из этого столпотворения, подумала я и не стала сопротивляться. Но когда я очутилась на лошади и всадник притянул меня к себе, поняла, что это кто-то чужой, но было поздно, сильные руки крепко держали меня. Я не могла даже пошевелиться. Всадник ударил скакуна шпорами и, как молния, помчался по улице.

— Не вздумай прыгать, разобьешься! — крикнул мне в ухо всадник, и я по голосу узнала Федьку, адъютанта Шкуро.

Мы мчались по городу, сопровождаемые звуками выстрелов. Федька гнал лошадь без оглядки.

Мы перешли вброд Кубань, и вскоре всадник остановил коня перед приземистым домом. Он вынул револьвер, выстрелил два раза и свистнул по-разбойничьи. Со двора донесся волчий вой. Мною овладел отчаянный страх. Федька спрыгнул с коня, помог сойти мне и тоже завыл волком. Из темноты вышли и подскочили к нам двое.

— Насытились, волки? — спросил их Федька и захохотал.

— На заводе ничего съестного не осталось, а водки и пива вдоволь нахлебались, — пьяно захихикал один из них.

На воротах висела дощечка с надписью: «Пивоваренный завод».

— Собирай сотню, Шкуро вот-вот явится.

— А это кто?

— Цветочек из чужого сада.

— Кто сорвал?

— Генерал.

— Везет ему!

— Не болтай лишнего, зови сотника, сукин сын! — рявкнул Федька и вдруг растянулся на земле, будто его скосила пуля. Приложившись ухом к земле, весь превратился в слух, потом вскочил на ноги, как ужаленный, и закричал:

— Генерал едет!

Сотня конников высыпала на дорогу.

На повороте показались два всадника.

Шкуро на всем скаку остановил взмыленного коня, поднял руку, привстав в стременах, бросил гордый взгляд на отряд и крикнул зычным голосом:

— Здорово, орлы!

Сотня ответила громогласными криками. Генерал обратился к Федьке и велел подать мне лошадь. Адъютант подвел ко мне черного скакуна. Мы отправились в путь. Впереди скакал Шкуро.

Рассветало, когда наш отряд вступил в Темиргоевское.

От Усть-Лабинской до этого местечка мы проехали без малого пятьдесят верст. Появление сотни Шкуро подняло всех на ноги. Все чуть ли не под ноги стлались своевольному генералу. Местечковые старшины заискивающе глядели в глаза и угодливо спрашивали, где он пожелает остановиться, чем угостить его соколов?

Генерал отмахивался:

— Я вполне полагаюсь на вас, но если к моему возвращению стол не будет накрыт, от вашего Темиргоевского камня на камне не останется.

Мы снова отправились в путь. Проехали около пяти верст и остановились у маленькой хатки в глухой деревне. Шкуро сам снял меня с коня, погладил по щеке и сказал:

— Не горюй, в золоте и серебре будешь жить, как царица.

Из избы навстречу нам вышла миловидная полная женщина лет сорока, внимательно оглядела меня:

— Где нашел такую кралю, дьявол этакий!

— Не твое дело. Перекрестись, сглазишь еще. — Потом указал на сотню, которая разбрелась по проселочной дороге. — Не то брошу я тебя голодным волкам!

В хате царила чистота и тишина. Мне, отупевшей от отчаяния и усталости, хотелось хоть ненадолго прикорнуть где-нибудь, закрыть глаза и забыться. Шкуро посмотрел на меня, улыбнулся и обратился к хозяйке:

— Я вернусь в Усть-Лабинку, успокою генералов, а ты, Евпраксия Михайловна, холи да береги мою девочку. Затопи баньку, накорми, дай отдохнуть. Вечером вернусь.

Шкуро вышел из хаты, за ним — Евпраксия. Со двора донесся их громкий разговор.

— Никого не оставляешь? — спрашивала женщина.

— Никого. Видишь, какая тихая. Не бойся, никуда не уйдет.

Генерал уехал. Я осталась под присмотром Евпраксии. Мне хотелось поскорее заснуть,