Рыцари былого и грядущего. Том I - Сергей Катканов

— Осмелюсь ли, моя госпожа, задать вам вопрос?

— Буду очень признательна вам, любезный Гуго.

— Вы по-прежнему придерживаетесь греческой веры и не принимаете латинский закон?

— Да, Гуго, это так. Но моя вера — не греческая, а вселенская, принятая на вселенских соборах.

— А ваш достойнейший супруг?

— Мой возлюбленный Балдуин своей чуткой душой принял и постиг богоданность православия, но его мудрость подсказывает ему, что в обрядах лучше продолжать следовать латинским обычаям.

Граф, улыбнувшись, кивнул, словно печатью скрепив слова супруги.

От такого множества открытий Гуго окончательно потерял ориентацию во времени и пространстве. Он сокрушенно и растерянно умолк. Балдуин, почувствовав, что пауза затянулась, непринуждённо обронил:

— Да вы ешьте, Гуго, нашей болтовнёй сыт не будешь.

— По сравнению с вами, граф, я и так ем за семерых.

— На меня не смотрите. Обычно я много ем. Но сегодня так нутро разболелось — до сих пор червячки наружу просятся.

И тут Гуго вспомнил, о чём намеревался расспросить героического Балдуина дю Бурга:

— А ведь вы, ваше сиятельство, участвовали в штурме Иерусалима!

— Да, участвовал. Вместе с Готфридом и Балдуином, который сейчас стал иерусалимским королём.

— Расскажите!

— Было много крови. Очень много.

— Но ведь вы, граф, участвовали во множестве сражений и к потокам крови вам не привыкать.

— Такой крови, как в Иерусалиме, не было нигде и никогда.

— А подвиги?

— Господь на Страшном суде ещё даст оценку нашим подвигам. А я — воздержусь. Не надо об этом, Гуго. О штурме — не надо.

— А Готфрида Бульонского вы хорошо знали?

— Мы с Готфридом — лотарингцы. Он мой родственник. Как я мог его не знать?

— Каким он был?

— Это был великий человек. Наружностью — красавец, каких редко встретишь. Ростом весьма высок. Готфрид был очень красноречив. Когда он говорил, все слушали, затаив дыхание. Ни один учёный монах, наверное, не говорил так красиво и пламенно. Он умел убеждать. Без него, возможно, и не было бы похода на Иерусалим. Когда взяли Антиохию, а потом разбили Кербогу, крестоносцы расслабились. Дальше идти никто не хотел. Боэмунд, уже ставший князем Антиохии, утратил к дальнейшему походу всякий интерес. От войска без боэмундовых норманов оставалось всего ничего. Но Готфрид сумел воспламенить остатки войска огнём своей веры, и мы двинулись на Иерусалим. Он первым с осадной башни бросился на стену.

— Один — прямо в гущу врагов, высоко над землёй, мне трудно это даже представить.

— О, в бою герцог был настоящим львом, перед битвой он воспламенялся, словно карающий ангел. Его могучий натиск был неудержим, ни одни доспехи не могли выдержать его страшного удара. Но в обычной жизни Готфрид был настолько добр и кроток нравом, что более походил на монаха, нежели на рыцаря.

— Говорят, он был очень набожен?

— Чрезвычайно. Слуги его очень любили, но был у них один повод для жалоб. Если герцог входил в церковь, они не знали, как дождаться, когда он выйдет обратно. Он не мог оторваться от молитвы, а ожидавшие его слуги изнывали от досады, что им опять придётся пропустить обед, до которого самому герцогу, казалось, не было никакого дела. К слову говоря, отправляясь в поход, в своей благочестивой щедрости он подарил церкви замок Бульон, именем которого прозывался. А это весьма славный замок и по положению, и по крепости стен, к тому же вместе с замком он подарил прилегающую обширную область с отличными полями. Деньги с монахов брать отказался, сказав, что готов пожертвовать ради Христа жизнью, так неужели не пожертвует замок? Ты знаешь, конечно, что Готфрид отказался принять титул короля Иерусалима, сказав, что в городе, где сам Христос был увенчан терновым венцом, не пристало ему возлагать на себя венец королевский. Он принял скромное звание хранителя Гроба Господня. Об этом все знают. Но мало кто знал его душу. Мужественную и нежную, твёрдую и чрезвычайно чувствительную.

— Отчего же он умер таким молодым?

— А этого никто не знает. Мы готовились встретить годовщину освобождения Иерусалима — 15 июля. За несколько дней до этого хранитель Гроба Господня заболел тяжёлой, непонятной болезнью. Никакие средства не помогали. Он отдал Богу душу 18 июля 1100 года от рождества Христова. Иногда мне кажется, что не телесная болезнь его скосила, а душевная боль, с которой он не смог прожить больше года. Но об этом не стоит. Мы похоронили его в храме Святого Гроба на том самом месте, где пострадал Господь. Когда будешь в Иерусалиме, Гуго, помолись на могиле святого герцога. Попроси Готфрида, чтобы он у престола Господня был заступником всем нам.

Морфия, увидев, что её супруг тяжело страдает от невыносимых воспоминаний, пришла ему на помощь?

— О праведном герцоге Готфриде могу добавить несколько слов. Наш император Алексей весьма его почитал. Мне известны строки из письма императора к герцогу: «О тебе носится далёкая слава, что ты муж твёрдый характером и чистый верой». Мы, греки, порою бываем склонны к преувеличенным восхвалениям, но эти слова Алексей писал Готфриду, поверь мне, от чистого сердца. А потом император усыновил герцога и облачил его в императорские одежды. Заметь, Гуго, наш император — главный в мире хранитель православной веры, и если герцог Готфрид признал его своим отцом, значит, он так же был готов стать хранителем православия, унаследовав эту вселенскую задачу вместе с престолом.

— Я заметил, Гуго, как понравилась тебе моя борода, — сказал оторвавшийся от воспоминаний Балдуин, — и это так же моя дань уважения греческой православной вере, сокровища которой раскрыла передо мной моя драгоценная супруга. Как ты знаешь, православные греки носят бороды. И мне понравилось.

После ужина Гуго, оставшись один, неотступно думал о герцоге Готфриде Бульонском. Как жаль, что он не застал его в живых. Но что мешает им, молодым рыцарям, во всем подражать святому хранителю Гроба Господня? А он свят, в этом нет сомнений. Хорошо бы найти в Иерусалиме друзей, которые вместе с ним захотят брать пример с Готфрида Бульонского.

Балдуин уговорил Гуго остаться в Эдессе на неделю и не ради отдыха. Граф поручил своим рыцарям обучить юного шампанца приёмам восточного боя. На Востоке дрались совершенно по-другому. Не зная множества тонкостей, легко было погибнуть в первой же незначительной стычке. Жак, уже успевший сдружится с графскими сержантами, перенимал у них разные боевые премудрости. Балдуин наставлял Гуго:

— Запомни, юноша: рыцарь здесь, на Востоке, должен остаться таким же, каким был на Западе — прямодушным, открытым, честным. Нельзя копировать местную систему боя, которая вся построена на хитрости, обмане и коварстве. Но мы должны очень хорошо знать эту манеру, иначе каждый шаг по этой земле будет приводить нас в западню. А кое-что, конечно, можно и заимствовать. Что совесть христианина не запретит.

С Морфией Гуго в эти дни не виделся, но её чистый образ помогал ему молиться. Сказать, что он влюбился, значило бы ничего не сказать. Морфия была для него существом иного мира, посланницей Царствия Небесного. Его никогда не могло посетить желание хотя бы прикоснутся к её руке. Ни Гуго, ни один из франков в его краях и представить не могли образованную женщину. Впрочем, его ни сколько не удивило, что этот ангел обладает высшей божественной мудростью.

Незадолго до отъезда Гуго обратился к графу:

— Позволите ли, ваше сиятельство, побеседовать с вашей прекрасной супругой о вопросах веры?

— О да, конечно, мой добрый друг, буду очень рад, если Морфия поможет вам в поисках Истины.

В просторном зале они чинно восседали друг напротив друга на изысканных стульях, покрытых резьбой. За спиной у Морфии стояла одна из её фрейлин, вся из себя неприступная, за спиной у Гуго — Жак, величественный, как сто монархов.

Морфия первая начала разговор:

— Мне хотелось бы, милый Гуго, сказать несколько слов о Балдуине. Многих поражает восточная роскошь нашего двора. Одни завидуют, другие осуждают, да и вы не избежали, некоторого недоумения по этому поводу. Хочу, чтобы вы знали: для Балдуина склонность к роскоши — только маска, а его душа мало кому известна. Мой супруг набожен, как и храбр — до полного безрассудства. Полагая молитву одним из рыцарских подвигов, он бросается на колени перед иконой, словно в бой. Вы, франки, имеете склонность к религиозной экзальтации, переходя допустимый предел, иногда забывая, что духовная трезвость — так же одна из христианских добродетелей. Иногда мне приходится сдерживать Балдуина, но его любовь к Богу и Пресвятой Богородице настолько велика и искренна, что это не может не вызвать восхищения. В молитве он усердствует до того, что натёр мозоли на руках и ногах от частых коленопреклонений. Его честность, кротость и милосердие не стану даже превозносить — они известны. Впрочем, набожность не мешает ему быть неутомимым и деятельным в делах государственных. Они, лотарингцы, все такие — львы и в бою, и в правлении, и на молитве.