Гипнотический роман - Густав Эмар

И взяв руку Пензоне, Токсон провел ею по лицу факира. Оно было холодно, как мрамор. Но внезапно он провел рукой по затылку мумии и сказал:

— Подержи здесь. Ты должен ощущать легкую теплоту.

Чувствовал ли Пензоне на самом деле под прядями волос, запутавшихся в его пальцах, незначительное повышение температуры? Быть может… Но он был так смущен и взволнован, что не мог дать себе точного ответа в своих впечатлениях.

Токсон сказал:

— Я должен рассказать вам историю этого ящика и его заключенного. Вы хорошо знаете, что я поддерживаю научные сношения со всеми частями света, и что почти повсюду у меня есть поверенные, готовые мне предложить, потому что знают, что я хорошо плачу за то, что меня интересует, разные редкости для обогащения моих коллекций.

Почти год тому назад я получил этот лаковый ящик из Калькутты от моего поверенного, по имени Ральф Хеггертон. Он описывал мне свою поездку в глубь Индостана и, извещая меня о посылке, отправленной на мое имя, прибавлял, что, зная мои работы по физиологии и биологии относительно искусственного продолжения жизни, содержимое этого ящика не может не заинтересовать меня.

Я получил ящик и вскрыл его. Сначала я, как и вы, думал, что обманут и что передо мною мумия, не представлявшая для меня никакого интереса. Впрочем, я имел некоторое подозрение. Сведения о моем поверенном из Калькутты позволяли мне считать его за авантюриста, скажу более, за человека, как говорят французы, de sac et de corde. Он был бесконечно обманут, прельстившись красотой этого лакового ящика, а затем, зная мою страсть к редкостям, захотел меня эксплуатировать. А сохраняя у себя этот саркофаг, не делался ли я причастным к похищению, сопряженном с ограблением какой-нибудь гробницы?

— Представьте, что требования Ральфа Хеггертона мне казались чрезмерными. За свой ящик и мумию он желал получить ни более, ни менее, как десять тысяч долларов!

— Пятьдесят тысяч франков!.. Хорош куш, — пробормотал Пензоне.

— Я уже собирался, обдумав все, отсылать лаковый ящик обратно в Калькутту, как вдруг неожиданный случай переменил все. В тот день, когда я намеревался упаковать ящик и отправить поверенному, ко мне пришла мысль осмотреть в последний раз мумию, и я ее вытащил наружу. Проводя рукой по грудной клетке, я ощупывал костлявые выпуклости ребер. Внезапно я почувствовал под ладонью поверхность, гладкую и более мягкую, чем скелет. Исследуя более внимательно, я убедился, в чем уже сомневаться было нельзя, в присутствии пергаментноголиста, засунутого под повязки на высоте сердца. Я тотчас размотал грудь и увидел вот этот манускрипт.

С этими словами мистер Токсон взял из своего рабочего стола довольно тонкий лист желтоватого цвета, покрытый через известные промежутки странными письменами.

— Это, как вы видите, — продолжал он, — лист папируса, самой древней растительной бумаги, повсеместно употребляемой на всем Востоке и секрет приготовления которого сохранился у некоторых племен Египта и Индии. Иероглифы, покрывающие его, принадлежат к письму, употребляемому в Индии. Я легко, с первого взгляда, понял, что этот драгоценный манускрипт содержит в себе важные сведения относительно обитателя лакового ящика. Предмет, представлявший до сих пор для меня малый интерес, окутался тотчас же в моих глазах в таинственную оболочку, в тайну, ключ от которой был только в моих руках. Я быстро решился: выслал на имя Ральфа Хеггертона чек в 10000 долларов, и оставил таким образом ящик за собою.

Прежде всего нужно было перевести манускрипт. Это, конечно, было бы не трудно: стоило его только дать кому-нибудь, знакомому с восточными языками. Но я никому не хотел указывать дороги к сделанному мною открытию. Следовательно, мне оставалось расчитывать только на себя, для чего необходимо было изучить индусское наречие. Я не медлил ни минуты. Вы, кажется, с удивлением на меня смотрите? Но разве вы не знаете, что слова «невозможно» не существует в лексиконе американцев? Менее чем за год я хорошо ознакомился с главными наречиями Индийского полуострова. Я просмотрел — а часть их изучил — труды путешественников, лингвистов, историков и писателей всякого рода, которые знакомят нас с нравами, религией и особенностями индусского народа, самого древнего и самого загадочного из всех народов вселенной. И вы тотчас узнаете, к какому результату привели мои исследования…

Здесь мистер Токсон сделал небольшую паузу. Он спокойно посмотрел на своих слушателей, которые, будучи поражены его странной речью, казалось, упивались рассказом…

Удовлетворенный, без сомнения, их вниманием, он продолжал:

— Прежде всего и без особенного труда я узнал, что манускрипт написан наречием пали.

Затем так же не трудно было угадать место происхождения мумии. Я ее получил с юга Индии, по всей вероятности, из Манссаура, единственной местности Индостана, где еще пишут языком пали. Что же касается перевода документа, то это не представляло для меня никаких затруднений. Вот точный текст манускрипта. Прочитай его, Дебора, и ты узнаешь, как узнал и я, историю настоящего и будущего факира Сукрийяны.

С этими словами мистер Токсон протянул дочери большой лист бумаги, где был твердым и ровным почерком написан по — английски перевод загадочного документа.

Дебора взяла его дрожащею рукою. Ей по какому-то тайному предчувствию казалось, что эти строки направят ее жизненный путь по дороге треволнений и испытаний. Но она быстро оправилась и громким голосом стала читать отцовскую рукопись. Пензоне, стоя позади ее, читал через ее плечо про себя, настолько велико было его нетерпение овладеть ключом этой загадки.

Перевод, сделанный мистером Токсоном, был следующий:

Под внушением Кали, богини Нирваны.

Пусть Ганеса, бог знания и мудрости, осенит того, кто будет это читать.

В год четыре тысячи девятьсот восемьдесят девятый от миропомазания Калигулы, в день воцарения Тиравалювера, верховного жреца богини, в святилище Гондапур.

Я, Сукрийяна, весьма чтимый факир, хочу очиститься через священные испытания, которые готовят к великим таинствам, добровольно ложусь в эту могилу, будучи мертвым для жизни земной, но в то же время живя умом и надеждой.

И в год четыре тысячи девятьсот девяносто шестой, в день праздника богини Кали, я восстану в ее святилище трижды святым.

В двенадцать часов с молитвами.

Тогда, после тебя, Тиравалювер, я буду бодрствовать семь раз двенадцать лун над храмом и сокровищем богини — во время зарождения нового трижды святого, который после таких же испытаний должен будет наследовать мне. Ибо, пусть все это знают, смерть есть зеркало, в котором отражается жизнь.

— Итак, — произнес мистер Токсон, когда его дочь закончила читать, — надеюсь, что вы поняли.

Мисс Дебора ничего не отвечала и стояла задумавшись. А Пензоне в молчании опустил голову.

— Документ ясен, — сказал мистер Токсон, воодушевляясь. — Эта мумия и есть тело факира Сукрийяны, поклонника Нирваны, с виду мертвого, а на самом деле заснувшего летаргическим сном. Заснул он в 4989 году по индийскому летоисчислению, а по нашему в 1888 году, пробуждение его должно быть в 4996 году, в день праздника богини Кали, т. е. в 1895 году, или через четыре месяца. Место, где будет происходить эта церемония, находится в гондапурском святилище, а Гондапур, как я узнал, это небольшой клочок земли в Манссауре, одной из менее исследованных областей Индостана, недалеко от города Ниджигула.

— Как, дорогой дядя, — прервал Пензоне с плохо скрываемой иронией, — вы, один из тех, которые в науке придерживаются экспериментального метода, вы верите в эти смешные восточные россказни об умерших и воскресших факирах?

— Не только, милый Пензоне, верю в возможность такого состояния, в каком находится Сукрийяна, но еще верю в успешность его исполнения. Названные явления факиризма хорошо теперь известны и исследованы наукой. Ведь доказано же, что факиры владеют чудным искусством задерживать, так сказать, в себе течение жизни, чтобы впоследствии снова ожить вполне нормальными людьми, по окончании известного срока кажущейся смерти. Всякий знает случай с тем факиром, который в присутствии английских властей был зарыт в землю на глубину шести футов, приняв только единственную предосторожность: залил себе воском рот, нос и уши. Его засыпали, а сверху посеяли ячмень. У могилы день и ночь стояли часовые, чтобы устранить всякую попытку к похищению. Спустя десять месяцев могилу разрыли и вынули из нее факира, не замедлившего, после оттирания горячей водой, открыть глаза и говорить. Объясняйте этот опыт гипнотизмом, летаргическим сном или еще чем-нибудь другим, это во всяком случае неоспоримая истина, подтвержденная такими авторитетами, которым нельзя не верить.

— Но, папа, — заметила Дебора, — вы говорите о десятимесячном погребении, а Сукрийяна будет лежать, если я верно считаю, с 1888 года по 1895, т. е. семь лет в летаргическом сне.