София. В поисках мудрости и любви - Дэ Нирвакин

— Полагаю, нам бы мог пригодиться нефритовый лук, поражающий незримые цели, но кентавр Триданишта унес его с собой, когда проходил через врата Майятустры. Лучшие воины нам бы тоже не помешали, но сколько дней будет плыть снаряженный корабль до острова? — полюбопытствовал Пурусинх.

— Полтора месяца, может, месяц при попутном ветре.

— Полтора месяца… — с досадой вздохнул Пурусинх. — Должен тебе признаться, сил моих недостаточно, чтобы так долго поддерживать жизнь в этом теле, я уже был пару раз на волосок от пробуждения, и я знаю, что чары этого сна скоро покинут меня окончательно. Нам нужно торопиться. Поэтому мы отправляемся налегке.

Поднявшись, ягуар подошел к перилам балкона, за которыми лежал утренний Нагарасинх. Он не был уверен в том, что сумеет преодолеть расстояние до острова, перемещаясь прыжками по воздуху вместе с царем Джанапутрой. Особенно, если учесть, что он мог пробудиться, находясь прямо над поверхностью океана. В сновидениях вообще бессмысленно что-либо планировать, в них нельзя быть уверенным даже в простых мелочах. Однако ягуар нисколько не сомневался в том, что это затруднение разрешится, стоит только сделать первый шаг, а точнее, прыжок в неизведанное.

— Дай мне твою руку, царь Джанапутра! — произнес Пурусинх, поднявшись на резные балюстрады. — Впереди нас ждет то, чего нельзя миновать, так давай проживем этот день не напрасно.

Они встали на самый край балкона, Пурусинх нащупал одной ногой восходящую от земли волну и упал на нее, совершая вместе с астральным двойником затяжной прыжок. Они пролетели над цветущим парком, после чего ягуар вновь оттолкнулся от упругих потоков сиддхической энергии, и они взмыли над внутренним городом, разглядывая древние храмы Нагарасинха, изысканные дома, ротонды, площади, на которых суетились обитатели города. Царь Джанапутра разглядывал с высоты участников недавнего карнавала. Они вели себя довольно странно — некоторые дамы выбегали на улицу нагишом, а кто-то впопыхах натягивал на себя одежду.

— Что-то не так! — крикнул в ухо ягуару Джанапутра. — Они чем-то напуганы!

Приземлившись неподалеку от ворот внутреннего города, Пурусинх тоже заметил, что вокруг творилось что-то неладное. Праздные гуляки бежали прочь от игорных заведений и ночных притонов. Из ростовщических домов, причитая и охая, бежали богатеи-сановники, побросав ручные повозки с драгоценностями и наложницами. Впрочем, это выходило у них весьма потешно, они не могли бежать — они просто переваливались с ноги на ногу, топчась на месте и едва волоча ожиревшие кенгуриные хвосты.

Один из вельмож повалился прямо на дорогу, его тело со следами искусственных вмешательств, подчеркивающих важный статус, стало стремительно набухать и превращаться в пузырь. Он шлепал губами, раздувал щеки, беспомощно дрыгал ногами и руками, совсем как жук, перевернутый на спину, пока не лопнул, забрызгав всю мостовую липкой слизью, в которой так же беспомощно продолжали барахтаться личинки Нишакти.

— Слишком много бакши-бакши, — обрисовал плачевную картину некто стоящий рядом.

Голос показался знакомым. Оглянувшись, Пурусинх узнал в говорящем просветленного Гуаттаму. На этот раз на нем не было ни клобука верховного жреца, ни карнавального костюма c колесом дхармы, зато над плечами у него двигались крылья браминского грифа, которые в прошлую их встречу были скрыты под мантией.

— Верноправые последователи Свабуджи придерживаются правила «Если ты кому-то должен — займи еще и дай в долг другому». Их тела не могут существовать без ежедневного пополнения бакши-бакши, — разъяснил случившееся гриф Гуаттама. — Весь Нагарасинх жил в долг у правителя Нишакти, но сегодня ночью все бакши-матхи исчезли, стражи тайного корпуса разыскивают сводников и торговцев дурманом. В городе поползли слухи, что во дворец вернулся изгнанный царь.

После этих слов Гуаттама перевел зоркий взгляд на Джанапутру, которого теперь было бессмысленно выдавать за отбившегося от каравана погонщика верблюдов.

— Прости меня, я не хотел тебя обманывать, — сказал в свое оправдание Пурусинх, ничуть не сомневаясь в том, что Гуаттама и так обо всем догадался. — Это была предосторожность, чтобы нас никто ни в чем не заподозрил.

— Разумеется, если бы эти существа никогда не обманывали, они бы были уязвимы, как дети, — кивнул ему гриф. — Будучи зависимы от материального мира, мы всегда используем уловки для достижения свободы.

Мысль Гуаттамы содержала наблюдение, на которое Евгений по какой-то причине никогда раньше не обращал внимания. Он даже не догадывался о наличии этой взаимосвязи лжи и свободы. Ведь самое возникновение лжи всякий раз было обусловлено стремлением к свободе. И не только лжи! Невольный обман, всякий грех и неправда были не иначе как другим именем свободы. И если кто-то становился свободнее, то это всегда подразумевало очередной обман, ибо нельзя было сделаться свободнее, не сделав кого-то другого менее свободным. Единственная возможность обрести хоть какую-то независимость от прочих джива-саттв, тех или иных обстоятельств состояла именно в том, чтобы научиться обманывать более искусно, чем это делают другие. И разве не по пути искусного обмана следовала сама жизнь, обращаясь для джива-саттв смертью?

— Будучи свободным от уловок, лжи и обмана, говоря только правду и ничего, кроме правды, нельзя быть свободным? — изумился ягуар. — Получается, что если никого никогда не обманывать, твоей открытостью будут пользоваться другие?

— Да, но всегда существует способ обойти предписанную последовательность событий, если знать, что все это — ненастоящее, нир-лока. Ибо мир, который требует обмана, не может быть реальным.

Просветленный Гуаттама указал на камни, которыми была выложена мостовая внутреннего города:

— Бросить камень легче, чем поднять его, обработать и уложить в ровную дорогу. Кто считает свободой то, что легче всего, никогда не возьмется поднимать и укладывать камни. Он будет бросать их и спотыкаться, пока не упадет. Не выполняя тяжелой работы, он разучится созидать. Разучившись созидать, существа перестают быть творцами, и тогда они сами становятся тяжестью. Как тот лопнувший сановник, как весь этот заблудший город.

Рассуждения грифа пришлись по душе ягуару, и между ними завязался разговор:

— Поднятием и укладыванием камней была построена эта дорога, которая теперь облегчает путь прохожим, и этот город, облегчающий жизнь его обитателям. Но вот проходит время, и дорога становится негодной, а в городе начинают править самозванцы, делающие жизнь в нем невыносимой. То, что было тяжелее, делает жизнь легче, а то, что было легче, делает ее тяжелее. Время изменяет значения наших действий и бездействий, так, может быть, в нем причина обмана?

— Всех этих иллюзий первопричина в сознании. И всякая дорога, проложенная другими, лишь временно облегчает путь, она не ведет вас к освобождению, — гриф тронул пальцем гладкие перышки на своем виске. — Ваше сознание заставляет вас полагать, что мир реален. От сознания ничего не утаишь, оно знает вас лучше, чем вы сами. Оно наделяет вещи иллюзорным