Желание быть городом. Итальянский травелог эпохи Твиттера в шести частях и тридцати пяти городах - Дмитрий Владимирович Бавильский

и эквалайзер все равно будет сорван. Не странной логикой места (обычно кафедральный собор, колокольню и баптистерий ставят в центре города, не на окраине), где предметы и вещи лишены своего подлинного предназначения108 и как бы выбиты из колеи, что само по себе трогает необыкновенной геометрией, но вот этим социальным механизмом, функционирующим логично, но уже без смысла. Например, на всю Площадь чудес лишь один туалет, куда всегда очереди.

Очереди, впрочем, везде и всюду, даже в пустоватый баптистерий, где кроме акустики и кафедры работы Пизано (головокружительной хрупкости и точности) особенно воспринимать нечего – в баптистерии вся красота как раз вывалена наружу и напоказ.

Примерно такое же бестолковое ощущение остается от Кафедрального собора с огромной алтарной мозаикой Чимабуэ «Христос во Славе»109, отдаленно напомнившей мне равеннские красоты.

Хотя если волевым усилием вынести особенности экстерьера и интерьера за рамки существующего контекста и поставить хотя бы в другой части города, эффект от его изысканной простоты может быть разительным. Учитывая, например, картины Содомы, Беккафуми и Андреа дель Сарто, не говоря уже о святынях вроде амфоры, которой Христос пользовался на свадебном пиру в Кане110, – той самой, в которой вода превратилась в вино, и шедевральной (точеной, утонченной) кафедре Джованни Пизано (1302–1310), осмотру которой гиды посвящают (ок, способны посвятить) отдельные экскурсии.

Бестолковый – это если «без толка», это когда сгораемый ящик возник промежутком между всеми прочими соблазнами и достопримечательностями, которых только поначалу кажется, что много. А когда с Кампосанто выйдешь, оставив там, внутри, все свое мышечное и эмоциональное напряжение (фрески его требуют самого пристального, как в кабинете офтальмолога, вглядывания), вдруг окажется, что делать-то больше нечего, как это всегда бывает, когда свалишь трудное и вроде бы хлопотное дело.

Выходишь из крытых галерей кладбища на простор газона, огороженного со всех сторон дорожками, вечереет парным молоком, так что чувствуешь себя отпускником – можно пойти в кружевное депо, куда втекают все пешеходные тропинки, а можно пройти мимо: за исключением башни, в Пизе нет ничего обязательного – вот что важно.

Да и башня, как выясняется, не то, куда точно следует стремиться.

Игра в диахронию

Подобно другим кафедральным соборам, пизанская церковь Успения Пресвятой Девы Марии оказывается палимпсестом развития города, начиная с родовой травмы основания храма, сукцессивной картой его естественного роста111. Когда из внешнего простора заходишь в его внутренний, тщательно организованный простор, первым делом упираешься вниманием в полосатые арки по краям центрального нефа. Чередование темных и светлых мраморов встречалось неоднократно (Дуомо Сиены точно так же расчерчен), но фоном здесь сквозит какая-то неправильность. Точнее, нестандартность. В том числе и устройства геометрии, как бы вставшей слегка на цыпочки и подчеркнутой верхними, уже под самым карнизом, «источниками света» – узкими окнами. Они дают дополнительную резкость и контраст всему остальному объему, будто бы возвышающемуся над боковыми проходами.

Строительных приступов было два. Сначала церковь имела в основе греческий крест. Когда Бушето начинал ее в 1063-м, еще до всех Крестовых походов, она и называлась иначе – Санта-Мария Маджоре, и рассказывала, во-первых, о соперничестве с Венецией, другой успешной морской республикой, а во-вторых, о победах над мусульманами в Сицилии.

Ведь именно трофеи, собранные на юге, помогли построить и украсить Санта-Мария-Ассунта, оформление которой отсылает к устройству величайших мечетей в обобщенно восточном стиле, дающем ощущение совершенно иного неба под потолком. Нечто подобное было со мной в стамбульской Святой Софии, где христианство прорастает сквозь магометанство, чтобы смешаться с ним в терпкий микст головокружительной византийщины.

Когда я писал про сиенский собор как про «лес прекрасный», то имел в виду схожее ритмическое ощущение (достигаемое, правда, другими архитектурными способами) от рядов колонн, начинающих щуриться из-за потоков верхнего света и словно бы подтаивающих где-то там, под потолком, в потоках вечернего цвета.

В Пизе византийщина окультурена и слегка стилизована, видимо, для того, чтобы экспроприированные строительные материалы и ценности органически растворились в общем католическом поле. Тем более что храм горел, его многократно перекраивали, и в 1595-м Райнальдо вытянул в длину центральный неф, обратив греческий крест в латинский.

Эта двусоставность местного Дуомо (его двойное назначение, позволяющее устраивать музей в действующем соборе, месте архиепископа Пизы, – расписание служб можно посмотреть на официальном музейном сайте Кампо деи Мираколи), его неокончательность, раздвинутая в чудную пизанскую «нутрь», чувствуется, кажется, на бессознательном уровне. Столь разнородные импульсы получают органы чувств, подгоняющие странника в поисках сути или «сакрального центра» по всем проходам, украшенным картинами, закуткам капелл и особенно по длинному трансепту со своей какой-то отдельной логикой.

Но в реальности-то без спешки не обойтись – туриста будут окружать и подгонять другие люди, раз уж все поставлено на поток, логистика выверена, «лишнее перекрыто», всюду сотрудники с пустыми глазами и туристы под стать сотрудникам. Все это кружит круг за кругом, этаж за этажом, – и раздражает.

Именно из-за фонового, неосознаваемого, «на ногах переносимого» раздражения (а не потому, что жаба душит: на себе не экономят ни в поездках, ни тем более в «обычной жизни») я решил миновать опыт башни. В ЖЖ у меня есть френд Алексей Лебедев, автор замечательного дневника «В основном Италия», которым я постоянно пользуюсь, – так вот Алексей принципиально не посещает и тем более не описывает самые раскрученные и заезженные туристические точки. О них всегда найдется кому рассказать.

***

Для того чтобы восстановиться, сюда нужно прийти ночью, когда орды мне подобных спят в отелях или пьют вино. Тогда Площадь чудес вновь обретает отчасти первородную логику, проступающую сквозь многочисленные перепланировки и украшательства. Когда газон превращается в игральный стол, по которому рассыпаны чудесные архитектурные шедевры, до сих пор не лишенные мистического налета, хотя и продолжающие ускользать от нас в своем беспробудном сне – единственной защите от непрерывного круглогодичного и кругосветного торжища.

Кстати, о деньгах. Вход в Дуомо бесплатный, но туда все равно надо брать билет. Один объект стоит пять евро, два объекта – семь, три – восемь. Подъем на Падающую башню, ограниченный сеансами, стоит 18 евро. Пресс-карта не действует. Я взял Кампосанто, о котором давно мечтал, музей синопий и, до кучи, баптистерий (Музей Дуомо закрыт на реконструкцию). Кампосанто

Все знают про землю с Голгофы, которую крестоносцы приволокли со Святой Земли в Пизу, но главное в Кампосанто не земля (ее почти нигде не видно, а там, где она есть, – закрытый газон) и даже не стены, на которых когда-то были выдающиеся фрески, разрушенные войной, но общая атмосфера запустения и