Колесница Джагарнаута - Михаил Иванович Шевердин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Примерно накажите.
— Что, всех наказывать? Вот Дурды Непес сложил голову. Сам наказал себя. Хотите, расскажу эту печальную историю. У Дурды Непеса молодая жена. Я ему подарил красивенькую девчонку. «Не дури, сказал, не лезь под пули. Живи, паси баранов, ласкай жену. Не ходи к пограничникам. Голову сложишь». Вдруг рассказывает мне: «Аллемани ждут из-за границы, из Тахта Базара, на Меручак двух людей. Надо их проводить через границу, скрытно. Очень важно — у неизвестных много денег, золота, контрабандного товара, целый караван обученных коней. Возьми джигитов покрепче и отправляйся. Получишь то-то и то-то». Ну, уехали. А теперь пришла дурная весть: Дурды кончился. А деньги — двадцать девять тысяч, золота на тридцать тысяч, весь товар все на погранзаставе, у советских.
— А те двое?
— В Иолотане и Байрам-Али ходит слух: те двое, фашисты, шпионы, отправлены сейчас в Ашхабад. Теперь языки развяжут. Все дороги на границе, тайные, сокрытые, большевики узнают. Плохи дела.
Почему Утан Бек так откровенен? Откровенностью он хочет отвести от себя всякую тень. Он все валит на немцев-путешественников. А то, что люди Утан Бека специализировались на переправе через границу из СССР подозрительных людей, давно известно.
— Господин Утан Бек, я к вам за советом и с советом, если вы хотите меня выслушать…
Утан Бек важно склонил голову: совет он дать готов, а вот выслушивать советы… Смотря какие! Он и не скрывал своего высокомерия и могущества.
— Господин Утан Бек, вам говорили, что я разыскиваю свое семейство жену и сына. Вы не можете мне помочь?
— Я уже сказал, вашей семьи здесь, в здешних краях, нет.
— Немец Мориц Бемм сказал мне, что вы, господин Утан Бек, послали в Иран на Кешефруд людей к мюршиду и что эти люди привезут в Меручак мою семью.
— И мы пришли, господин Утан Бек, спросить: так ли это? — быстро сказал начальник уезда.
Хозяин дома смешался и молчал.
— Что вы посоветуете? Они говорят — поезжайте в Меручак, встречайте семью…
Замешательство на лице Утан Бека выразилось столь явно, что Мансурову не захотелось продолжать разговор. Видеть, как будет выворачиваться змей-хитрец, юлить, оправдываться, ему было противно. Ясно, что руками Утан Бека или его эрсаринцев, озлобленных последними потерями и гибелью своих близких, немцы готовят ему ловушку. Выманить из Меймене и расправиться с ним, чувствуя свою полную безнаказанность, самое простое дело. Да и совесть их не будет мучить.
У Мансурова сохранилось наивное чувство, что немцам-путешественникам еще присущи черты порядочности: они испытывают благодарность за спасение их во время песчаного бурана. Но, видимо, Мориц Бемм отлично знал правило: чужими руками тигра ловить.
— Не знаю, — невнятно пробормотал Утан Бек, — эти аллемани хотели поехать к заставе Ходжабулак, дождаться тех двух из-за границы. Просили дать моих джигитов. Больше ничего мне не говорили.
— Господин Утан Бек, так что же вы мне посоветуете? Ехать мне в Меручак? Встречу ли я свою семью? И можете ли вы ручаться за эрсаринцев? Даете вы мне свое поручительство или нет?
Долго думал старик. Лицо его темнело и темнело.
Начальник уезда скручивал и раскручивал жгуты усов и временами начинал угрожающе вращать глазами.
Наконец старый курбаши превозмог себя и сказал тихо, совсем тихо:
— Знаю — из Меручака, через русские пределы, мимо Кушки и Иолотани проехал один мюршид, тайком проехал, воровски проехал.
Тотчас же Мансуров поднялся с места.
— А ваш совет? — все так же тихо проговорил Утан Бек. Он был подавлен. Он даже не поднимал головы.
— Совет прост, господин Утан Бек. Если вы отец своему племени, если вы любите своих эрсаринцев, не позволяйте фашистам и на выстрел приближаться к эрсаринским юртам. Не позволяйте, чтобы слово «фашизм» касалось их ушей. Аллемани, фашизм — это гибель.
Он поклонился. Произнес благодарственно: «Солыг» — и вышел, не оглянувшись.
…И все же ехать не следовало. Разум подсказывал: «Они так это не оставят. Ни Шагаретт, ни сын в Меручак не приедут. Обман. Ловушка».
Через час Алексей Иванович уже скакал по степной дороге. За спиной он слышал ровный топот и сильное дыхание коней. Начальник уезда тоже не верил ни одному слову Утан Бека — не в обычае пуштунов верить врагу, кто бы он ни был. «Разве мюршид откажется от такой красавицы, разве мюршид так отдаст мальчика? Зачем?» Начальник уезда отвечал за голову советского уполномоченного; стараясь избежать неприятностей, он послал своих офицеров сопровождать его. Офицеры, довольные, радостные, гнали коней и в своих белых развевающихся одеждах походили на чаек, мчавшихся над просторами степи.
В свиту офицеров-пуштунов затесался и швед Генстрем. Он же Мамед Ахунд. У него, видите ли, дела в Меручаке. Что-то он соврал насчет документов, оставшихся у уездного начальника. А может быть, он все же ждал кого-то из-за рубежа?..
Там и тут белели просоленной глиной древние развалины. Поверхность степи иссечена древними арыками — здесь когда-то цвели сады, зеленели нивы. Северные склоны могучей горной цепи Кухи-Баба никак не назовешь даже и теперь пустыней. Пастбища кочевников-джемшидов и хезарейцев там великолепны и не знают себе равных на Востоке.
Трудно сказать, разглядел ли их Генстрем, но он крутил своим длинным носом во все стороны, а когда путешественники перевалили без труда небольшие горы и начали спускаться к Бала-и-Мургабу, он попросил передышки и принялся что-то выписывать в записную книжку, очень засаленную и невзрачную на вид, бормоча:
— Нет. И здесь нет не только деревьев, но даже и кустарника. Джемшиды не занимаются земледелием. Но мы попросим отсюда джемшидов и устроим здесь второй Шварцвальд. О! Здесь отлично прокормится миллион немцев, задыхающихся у себя от тесноты и безземелья.
Долго еще герр проповедник разглагольствовал в таком же духе. Он говорил так много, что у слушателя создавалось невольно впечатление: швед заговаривает зубы. Швед старается отвлечь внимание от чего-то более важного.
Джигиты-эрсаринцы — их было шестеро — ехали на расстоянии. Все они были молодые крепкие всадники, отлично вооруженные. Они держались отчужденно. Оба офицера, снаряженные губернатором в охрану, не отъезжали от комбрига ни на шаг, но тоже почти ничего не говорили. Были все время настороже.
Солнце палило. Жаркого солнца юга Алексей Иванович не боялся. В зной, в жару почти прекращались старые боли в плече и ноге от давнишних ран.
Небо синело ослепительно, с белевших на юге вершин Кухи-Баба дул живительный ветерок, текинец доставлял настоящее удовольствие своей изумительной «ходой» — словом, все способствовало отличному настроению, но настроение портилось все более.
Он предчувствовал,
