Северный Удел - Андрей Кокоулин

Правда, на службе уже пришлось вскрывать шкатулки и тайные ниши, стараясь не повредить сигнальную вязь, и плести хитрые запоры самому.

Но все же я — нитевод.

Дайте мне каплю чужой крови, и я скажу вам, кто ее владелец, где был, что ел, у кого спал и с кем в течение двух недель пересекался. Весь мир расстилается ассамейским ковром, сотканным из миллионов жилок, и нужная скользит по нему, пропадая и появляясь в сложных узорах судеб. Кто следит за ней? Я. А замки, замки…

Что замки?

— Гоэн ошемма альстыбб…

Уколотый палец пятнает штукатурку слева и справа от окна. Я вдыхаю и выдыхаю, дожидаясь, когда окружающее пространство, растеряв краски, померкнет в серое, а кровь вспыхнет настоящим фамильным светом.

Шаги, стуки, голоса — ничего нет. Только нечеткие рисунки людей плывут за стенами, будто рыбьи скелеты на глубине.

— Олат гоэн унэш…

Отпечатки пальца под моим контролем прокладывают жилки друг к другу.

Я скручиваю их до низкого басовитого гудения пружины и растягиваю кверху и книзу повторением оконного переплета. Крючочки, петельки, острые изогнутые зубчики наполняют пустоту между ними. Посверк ящерки. Четыре тонкие, уходящие к углам нити. Неживое — пропустит, живое — попробует удержать.

Надо ли больше?

— Эста шэ туок туоккти!

Дрогнул, встал замок.

Я вытер взмокший лоб. Кажется, все-таки перестарался. Навертел, наплел, будто в одно это окно и полезут. Проще надо, Бастель, проще. Крест-накрест, иначе ни сил, ни времени не достанет. К ночи, если верить Терсту.

Я сжал палец, давя кровь для второго окна.

— Гоэн ошемма альстыбб…

Замкнуть получилось не сразу.

Заболело, отвлекая, запястье. Напомнило «Персеполь», напомнило засаду в лесу. Что-то я упустил, что-то прошло мимо моего внимания. Эта мысль дергала, вмешиваясь в работу жилок. Коста Ярданников из письма…

Нет, я качнул головой, не сообразить сейчас.

Перекрестный замок все же выглядел хлипковатым, но большего, пожалуй, требовать от себя было глупо. Я выбрался в коридор.

— Забивайте.

Плотник с подручным, прилаживая доски, споро застучали молотками.

— Господин Кольваро.

Я обернулся.

Поручик Штальброк, без мундира, в рубашке и брюках, заправленных в грязные сапоги, перебирался через кучу принесенных обрезков.

— А меня к вам командировали.

Благоухающий розами, исцарапанный, он встал передо мной.

— Рад, — я пожал ему руку. — Кусты корчевали?

— Ага.

— По первому этажу необходимо кровью замкнуть окна. Конечно, не весть какая преграда, но… Где-то я, где-то вы. Сможете?

Поручик поджал губы.

— Учили.

— Ну что вы опять? Не обижайтесь.

Штальброк кивнул. Показал на раскрытые двери.

— Туда?

— Да. И делайте как попроще, окон много.

Он снова кивнул.

Я закрыл глаза. Слабость накатила, заставила прислониться к стене. Отдалились звуки. И взбаламученная Катариной Эске память на несколько секунд окунула меня в душную ассамейскую ночь.

Глаза у Эррано Жапуги похожи на две монетки.

Где-то в Европе, я помню, такие кладут на веки мертвецу. Как плату за проход в мир Мертвых. Глупое верование.

Мы сходимся снова.

Терция — рипост. Ускользание. Секунда — сикста — рипост.

Жапуга похохатывает.

Его белую рубашку украшает длинная косая полоса разреза, но крови совсем не много. У меня подергивает задетое бедро.

Последние угли горят на шкуре Драконьего хребта.

— Что, мой милый Бастель, — прохаживается сотник, опустив саблю, — уже жалеете, что ввязались? Я смотрю, вы хоть и высокая кровь, а фехтовальщик посредственный.

Я смахиваю волосы со лба.

— Бывает.

Я веду острие сабли за лицом Жапуги.

Хрустят камешки. Шелестят соломенные болваны, принимая дыхание Фирюзы. Гуафр, темно, край бездны виден едва-едва. Мне приходится напрягать зрение.

Взблескивает лезвие.

Я едва не пропускаю выпад сотника, сталь касается щеки и уходит, отбитая, в темноту.

Жапуга фыркает.

— Неплохо. Не возражаете, я усложню вам задачу?

Он срывает рубашку.

Загорелый до черноты торс тут же пропадает из виду. Я предпринимаю атаку, пока могу уловить движение, сабля скользит по сабле, финт, уход, укол в запястье.

— Может, совсем разденетесь? — говорю я.

Жапуга хохочет.

— Благодарю, нет. А укол правильный. Только я умею и левой.

Шорох шагов впереди, слева, справа, за спиной. Свист сабли. Я успеваю закрыться, и острие вонзается не в грудь мне, а в подставленное плечо.

Боль вырывается свистящим дыханием.

— Достал? — спрашивает сотник. — Вы, Бастель, тоже не очень-то и видны.

Я стискиваю зубы.

— Плечо. Левое.

— А-а, превосходно. Ну, похоже, пора эти игры кончать.

Я вдруг замечаю, что не могу двинуться.

Клинок звездным светом прилетает из темноты. В грудь. В живот. В правое плечо. В местах его уколов становится холодно и мокро.

Что-то каплет под ноги. Кровь?

Я падаю навзничь. Жапуга чертит саблей по моей груди. Его лицо с выпуклыми глазами приближается, расходясь в улыбке.

— Вы кое-что мне должны, Бастель.

Я плыву в красном тумане в зыбкую ледяную даль.

— Что же?

Сотник не отвечает.

Вместо его ответа я слышу чужое:

— Остановитесь!

А затем глухо, будто в подушку, гремят выстрелы. Вот мой «Фатр-Рашди», думаю я, бьет-таки гораздо громче.

Глава 21

— Господин Кольваро.

Я с трудом разлепил веки. В меня тревожно вглядывался мужичок с обрезком доски наперевес.

— Ищут вас.

— Где?

— Так во дворе, у каретной.

Я встряхнулся.

— Хорошо. Вы бейте пока за поручиком. И дальше там…

Снаружи опять моросило, песок дорожек темнел крапинами. Погода никак не хотела радовать благодатью.

Я свернул за угол, миновал пристройку и, тиская запястье, направился к сложенному из бревен длинному сараю. Широкие ворота его были раскрыты, и подвода, укрытая мешковиной, наполовину стояла под крышей. Внутри темнели остовы двух карет, к задней стене тенями лепились черные от грязи оси и рамы. На гвоздях висели ободы, дышла и кожаные ремни. Пахло дегтем. В дальнем торце темень была сплошная.

Я остановился у подводы.

— Есть кто-нибудь?

— Да, мы сейчас, — раздался голос.

Секунд тридцать спустя Огюм Терст вышел из каретной в сопровождении жандарма, видимо, одного из тех, что я видел раньше с Лопатиным. Жандарм был плотно сбитый, сорокалетний дядька с серьгой в ухе. Пальцы левой руки он держал колечком — прижимал большим место укола в подушечку указательного.