Дочь Востока. Автобиография. - Беназир Бхутто

В четвертую среду четвертого месяца моего заключения в Суккуре меня выпустили из камеры и свозили в Карачи на свидание с матерью. Еще четыре среды ритуала, и открылась дверь камеры моей матери. Ее освободили в июле после того, как ее начало рвать кровью. Тюремные врачи поставили диагноз: язвенная болезнь. Кроме того, она сильно кашляла, так что подозревали и туберкулез.

О состоянии здоровья матери я не знала, узнала от надзирательницы лишь об освобождении. Конечно, я обрадовалась, что молитва моя произвела такое действие, и удвоила усилия, добавив дополнительные молитвы и разбрызгивая все больше воды по углам. Молилась о других, молилась о себе. «Аллаху Самад — Бог Предвечный...» В четвертую среду августа опять открылась дверь камеры.

«Вас выпускают», — сообщила надзирательница.

Я пошвыряла вещи в сумку и молила Бога, чтобы меня отвезли на Клифтон, 70.

Но меня доставили не на Клифтон, а в Центральную тюрьму Карачи и заперли в камере, освобожденной матерью.

9

В КАМЕРЕ МАТЕРИ В ЦЕНТРАЛЬНОЙ ТЮРЬМЕ КАРАЧИ

Карачи, центральная тюрьма, 15 августа 1981 года.

Облупленный, растрескавшийся цемент, железная решетка. И тишина. Снова в полной изоляции. Камеры, находящиеся рядом в замкнутом дворе, пусты. Напрягаюсь, пытаясь услышать хоть что-то, хоть отдаленный человеческий голос, — ничего.

В этой клетке жарко и влажно, климат в Карачи иной. Потолочный вентилятор не работает, нет электричества. Каждый день его отключают часа на три, а то и дольше. Мне говорят, что аварии на электростанции, но, как всегда, врут. Ночью я вижу в небе световое зарево, вижу, что и в соседних помещениях тюрьмы светятся огни. Лишь мой блок камер темен.

Меня разместили в классе А, предназначенном для высокопоставленных политических заключенных, но никаких обычных для этого класса привилегий не предоставили. Камеры слева и справа, обычно используемые как кухня и гостиная, пусты и заперты. Моя камера маленькая и грязная. В туалете нет смыва, зато множество тараканов и мух. Вонь параши смешивается со зловонием, исходящим от пересекающей двор открытой сточной канавы. Поверхность воды в единственном ведре покрыта толстым слоем мертвых насекомых.

По утрам слышу звяканье ключей и замков, мне несут пищу. Бессловесная надзирательница, серое существо в серой форме, спящее ночью в углу двора, приносит коробки с едой, с разрешения администрации тюрьмы доставленной из дому. В первые дни у меня замирало сердце, когда я открывала их и видела заботливо приготовленную курицу под соусом с грибами, кебабы и куриные шики. Аппетит у меня, правда, так и не появился, осилить всего присылаемого я, разумеется, не могла, но живо представила себе, как все это готовилось в нашей домашней кухне под заботливым оком матери.

Мучило беспокойство за мать. Ей разрешили навестить меня на вторую неделю после моего перевода в Карачи, и, хотя я обрадовалась, увидев ее живой, сердце щемило от происшедших с нею изменений. Бледная изможденная женщина, нервные движения, седые волосы, разделенные на пробор и схваченные сзади в косицу... — и, в памяти моей, стройная, элегантная, уверенная в себе дама прежних лет...

Глаза матери наполнились слезами, когда она увидела меня в своей прежней камере. Но мы обе старались улыбаться, не обращая внимания на толкущихся вокруг тюремщиков, вслушивавшихся в каждый звук, вынюхивавших возможные неосторожно вырвавшиеся слова. Мать, колеблясь, рассказала о своем пошатнувшемся за время заключения здоровье. В тюрьме она приобрела устойчивый кашель, сказала она тихо. Сначала полагала, что из-за пыли, но потом начала кашлять кровью. После нескольких осмотров тюремный врач и начальство стали подозревать туберкулез. Неудивительный диагноз. Многие в Пакистане обречены на туберкулез из-за постоянно висящей в воздухе пыли, раздражающей легкие, и из-за недоедания, от которого страдает значительная часть населения. Пыль и песок приносит ветер из пустынь, а нищета в Пакистане пышным цветом цветет повсюду. Антисанитарные условия тюрьмы способствуют развитию этой, да и любой другой, болезни. Заключенные и персонал постоянно харкают на стены, на пол, наземь; все вокруг заплевано, микробы парят в воздухе.

Ее собственный врач, сказала мать, предположил еще худшее. Хотя она все еще слишком слаба для бронхоскопии, необходимой для подтверждения диагноза, он не исключил рак легких. Рак легких! Я обняла мать, стараясь не проявить охватившего меня ужаса, стараясь быть сильной как ради матери, так и для всей надоедливой свиты, в обязанности которой входило отчитаться в увиденном и услышанном в ходе нашего свидания, подготовить доклад для господ из военной разведки и генералов правящей клики.

—Может быть, еще и не рак, подожди до бронхоскопии, — пытаюсь я утешить мать по возможности бодрым голосом.

—Он думает, что на этой стадии болезнь излечима, — продолжает мать. — Если возникнет необходимость, я смогу выехать для лечения за границу.

—Как только сможешь, поезжай, — подхватываю я, хотя сердце мое разрывается от мысли, что она оставит Пакистан.

—Но как же я оставлю тебя здесь одну?

Я заверила ее, что не пропаду, но невольно пала духом. Три дня после ее визита я безвольно валялась на койке, уставившись в потолок, подавленная, обездвиженная сильнейшей депрессией, логически необъяснимой. Не могла заставить себя проделать свой привычный комплекс гимнастических упражнений, не мылась, не меняла белье. Не ела и не прикасалась к воде. Боже, думала я, я потеряла отца, теперь теряю и мать. Понимая, что погрузилась в предосудительную жалость к самой себе, я ничего не могла с собою поделать. Даже радостные известия, принесенные матерью, о предстоявших в сентябре бракосочетаниях Санам и Шаха, лишь углубили мое отчаяние. Из тюремной камеры отец предостерегал нас от всяческих внешних проявлений радости. «Если идете в кино, надевайте бурка», — поучал он меня. А теперь семья, казалось, смирилась с моим постоянным пребыванием в тюрьме, жизнь продолжается обычным чередом, они там себе женятся, замуж выходят, как будто меня и на свете нет.

После трех дней без воды я ослабла, ощущала утрату ориентации. Возьми себя в руки, не играй на руку Зие, внушал мне внутренний голос. Я заставила себя проглотить полкружки воды из ведра и взяла газету из посылаемых мне матерью ежедневно, открыла отдел головоломок и загадок. Но буквы расплывались перед глазами. Начиналась приобретенная в этой тюрьме мигрень. Болели зубы и десны, болело ухо. Волосы продолжали выпадать.

Позже какой-то врач объяснял мне, что проблемы со здоровьем возникли из-за нарушения гармоничности взаимодействия систем организма. В нормально функционирующем организме, говорил он, взаимодействуют сердечно-сосудистая, мышечная, пищеварительная, дыхательная и нервная системы; каждая потребляет положенную ей долю вводимой с пищей энергии. Но в периоды стресса нервная система доминирует, забирая себе более положенной ей доли и ослабляя весь организм. Особенно в этом случае ранимо сердце, что и объясняет столь частые случаи сердечных приступов среди политических заключенных. Воля наша может оставаться несгибаемой, но тело расплачивается за ее напряжение.