Ночь, когда она умерла - Анастасия Эльберг

Когда я пришел домой, Фиона готовила ужин.

— Наконец-то! — сказала она. — Где ты был?

— Пошел прогуляться.

— И оставил дома телефон? Кстати, тебе звонили.

Я осторожно достал котенка из перчатки.

— Кто?

— Эта твоя Изольда.

— Изольда? — Я посмотрел на нее. — Что она сказала?

— Поинтересовалась, как ты доехал. Я сказала, что хорошо. И еще сказала, что я… вроде как друг. Но ее это, похоже, не заинтересовало. — Она обратила внимание на котенка. — Какая прелесть! Где ты его нашел?

— В кустах возле реки.

Фиона взяла котенка и оглядела его.

— Вроде здоров, — сказала она. — Только весь грязный, дрожит и, конечно же, голоден. Сейчас я подогрею ему молока.

Я посадил котенка на ковер рядом с Афиной. Она осторожно обнюхала его, поняла, что опасности он не таит, и потерлась носом о его нос. Сначала котенок испуганно отпрянул, но потом расслабился и позволил Афине подобраться чуть ближе. Вскоре она уже чистила его шерстку языком.

Фиона остановилась в дверях кухни с миской молока в руках.

— А у нее проснулся материнский инстинкт, — заметила она.

— По крайней мере, теперь она не будет скучать в те моменты, когда меня нет дома.

— Эй, малыш, пора ужинать. — Фиона присела рядом с котенком и поставила миску рядом с ним. — Какой он чудесный! Ты уже придумал ему имя?

— Пока что нет, но это дело времени.

Она поднялась, отряхивая брюки.

— Давай придумаем ему имя, — предложила она.

— Давай. Но только за ужином. Потому что я умираю от голода.

Глава двадцать шестая

Изольда

2010 год

Треверберг

Обычно я ездила в Германию исключительно на поездах, но на этот раз мне захотелось воспользоваться своей машиной. В поезде ко мне, как назло, подсаживались самые болтливые попутчики, а в машине я была одна, и у меня появлялась возможность остаться наедине со своими мыслями. Сейчас это мне было необходимо как воздух.

Почти все выходные я гуляла по старой части города, отключив телефон. На душе у меня было тоскливо и гадко. Я гнала носком сапога небольшой мячик, найденный в канаве, и думала о том, что кто-то повел себя не так, как следовало — либо я, либо Вивиан. Зачем я это сказала? Мне хотелось проверить, как он отреагирует? Я была почти уверена в том, что он возразит… но в глубине души знала, что этого не случится. И какой черт потянул меня за язык? Да еще и Уильям с Саймоном. Я пнула мячик чуть сильнее, и он улетел далеко вперед — под ноги веселому косматому сенбернару, который с довольным видом подобрал его. Зря я взяла у Лорены этот амулет. Что-то подсказывало мне, что без него моя жизнь была бы легче.

Амулет лежал в кармане плаща. Я сжала его в руке и в очередной раз отметила, каким он стал холодным. Я могла держать его несколько минут, но холод из него не уходил. Напротив, мне казалось, что он пробирает меня до костей, разливается по руке и пытается добраться до сердца. Поэтому я каждый раз брезгливо откладывала его и продолжала убеждать себя в том, что не верю в мистическую чушь. И что означает эта ее фраза — «правильно воспользоваться»? Такое впечатление, будто человек может приказать своему телу не хотеть другого человека… и приказать своему сердцу перестать чувствовать.

Я остановилась. Чувствовала ли я к нему что-то? Чувствовал ли он ко мне что-то? Или мы просто успели привязаться друг к другу за это время, и в нас говорила привычка? Но я знала, как говорит привычка, и это не было похоже на ее голос. А также это не было похоже на любовь или на какое-то другое чувство, к нему близкое. Это была тоска по чему-то, что закончится, потому что изначально обречено быть невечным. Мне хотелось думать о том, что я сделала правильно, что более жестоко было бы давать надежду. Но что-то внутри говорило мне, что я была неправа. И я могла поклясться, что Вивиан, находясь за много миль от меня, чувствует то же самое.

Еще никогда за время нашего с ним знакомства мне не хотелось так сильно заглянуть ему в глаза, просто взять за руку и погладить пальцы. Выслушать очередную историю, в ответ рассказать свою, а потом повторить это бесчисленное количество раз — проговорить всю ночь, сидя на кухне и наполняя пепельницу окурками сигарет. Мне мучительно хотелось забыться. Совсем как тогда, когда он впервые приехал ко мне. Пусть даже мы после этого поссоримся, он поднимется и уйдет… я бы отдала все на свете для того, чтобы это произошло.

На первый звонок никто не ответил, и я решила позвонить еще раз.

— Слушаю? — ответил мне незнакомый женский голос на другом конце провода.

В первую секунду я растерялась.

— Добрый вечер, — поздоровалась я. — Я могу поговорить с доктором Мори?

— Доктор Мори вышел. Он оставил дома телефон. Меня зовут Фиона, я его подруга. — Женщина помолчала. — В смысле… просто подруга, не более того.

— Понимаю. Я хотела спросить… — Я замялась. — Он был у меня в гостях, я хотела поинтересоваться, как он доехал, все ли хорошо…

— Да, — ответила Фиона, — все в порядке. Передать ему что-нибудь?

— Просто скажите ему, что звонила Изольда. Извините, что побеспокоила. Спокойной вам ночи.

Я спрятала сотовый телефон в сумочку и посмотрела на то, как светловолосый молодой человек, хозяин сенбернара, подбрасывает найденный его собакой мячик. Сенбернар внимательно наблюдал за своей находкой и звонко лаял каждый раз, когда она взлетала в воздух. Молодой человек звонко смеялся и говорил, обращаясь к собаке:

— Эй, Гиль! Попробуй, поймай!

В какой-то момент молодой человек перевел взгляд на меня.

— Это ваше, мэм? — спросил он смущенно, протягивая мне мяч.

Я покачала головой и улыбнулась.

— Теперь ваше.

Сенбернар подошел ко мне, и я потрепала его мохнатую шею. Он пару раз лизнул мою ладонь и снова перевел взгляд на мяч.

— Гиль, — заговорил молодой человек, — грустная незнакомка подарила нам мяч. Попробуй поймать, не ленись!

Германия, Берлин

Внешний вид профессора Гольдштейна, маминого личного врача, наводил на меня скуку. Он относился к тому типу людей, мимо которых вы проходите на улице и даже не осознаете, что рядом с вами находился человек — думаете, что это было дерево или фонарный столб. Профессор Гольдштейн был невысок ростом, слегка полноват, много курил и, судя по всему, за собой не следил, а поэтому умудрялся в свои неполные сорок выглядеть на все пятьдесят. Я сидела напротив него в кабинете, а он внимательно изучал меня своими крохотными черными глазами и затягивался очередной сигаретой. Выпуская дым, он морщил нос, и в такие моменты становился похож на крота. Профессор Гольдштейн думал, что это сексуально.

У него вообще были странные представления о том, что считается сексуальным, а также о том, что считается хорошими манерами. К примеру, у него была ужасная привычка тянуть вверх мою руку, когда он хотел ее поцеловать, хотя по всем правилам хорошего тона мужчина должен наклоняться к руке женщины для поцелуя. Профессор Гольдштейн уже давно не оперировал, и пальцы хирурга, некогда гибкие и пластичные, превратились в толстые коротенькие сосиски. Это он, наверное, тоже считал сексуальным, потому что старался подчеркнуть их с помощью безвкусных перстней.

Каждый раз, глядя на руки профессора Гольдштейна, я вспоминала руки Вивиана и удивлялась, что у людей одной и той же профессии (более того — одной и той же специализации) они могут быть такими разными. Если профессор Гольдштейн не особо заботился о своих «сосисочных» пальцах, не напрягался по поводу неостриженных ногтей и заусениц, то у Вивиана всегда был идеальный маникюр, а кожа на руках была такой гладкой и нежной, что позавидовала бы даже женщина. Да стоило ли изначально сравнивать их руки? Я вспомнила, что, увидев Вивиана впервые, я сразу обратила внимание на то, какие у него тонкие и изящные пальцы. Красивые мужские руки всегда были моей слабостью…

— Как вы поживаете, мисс Паттерсон? — спросил у меня профессор Гольдштейн, улыбаясь (в этой улыбке было что-то, что наводило на мысль о сытом и довольном жизнью коте). — Как обстоят дела с вашим бизнесом?

— Все великолепно, — ответила я. — Мы процветаем.

— А как поживает господин Барт? Вы собираетесь регистрировать отношения?

— Пока что мы об этом не думали.

— Понимаю… — Профессор Гольдштейн потушил сигарету в пепельнице из темного стекла. — В современном мире все не так, как раньше — даже дети могут появиться вне брака, и обществу это не помешает…

— Мы хотели поговорить о маме, профессор, — напомнила я.

Он встрепенулся и посмотрел на меня так, будто увидел впервые.

— Да-да, конечно. Вам очень идет это платье, вы знаете? Красный вам к лицу. А фасон выгодно подчеркивает вашу фигуру.

— Спасибо, профессор.