Казейник Анкенвоя - Олег Егоров

- Обойдусь пока. Ты скажи лучше, какой у вас план?

- Да какой хочешь. Каннабис он и в Индии каннабис. Хоть из листьев, хоть в отрубях. Есть и пластилин. А чаще солома. Весь багажник тюками забит. Сюда с трех районов, со всех плантаций коноплю везли. Перевалка. Мы-то, в основном, сторожа. По накладной выдали, сидим, курим. Только к нам уже лет восемь за товаром никто не приезжал. Или меньше. Или больше. Кто их разберет.

Когда стало ясно мне, что за план у готов, поначалу я разозлился на Генриха. Но мордобой до выяснения отложил. Максимович тогда мне за производство красной ртути не отчитался. Вперед хотелось мне выяснить, насколько все вместе потянет. На мордобой, на заурядный расстрел, или, все-таки миномет одолжить придется для разделки лаборанта.

- Тебя как звать? - спросил я у ручного пулеметчика.

- Да как всех. Василием.

- Ну, идем, Василий. Показывай хозяйство.

Мы поднялись по трапу, зашли в поместительное грузовое отделение, где я произвел мимолетную ревизию. Гот Василий остался ждать у лесенки, ведущий на верхний этаж. Вдоль бортов громоздились тюки, набитые соломой, какие-то заколоченные ящики, молочные бидоны и также открытые ящики. Малую часть хвостового отсека занимали оружейная и продуктовая лавки. В продуктовой лавке было все от сардин до сырокопченых колбас и растительного масла. Все, кроме сигарет. В оружейной лавке было все, кроме гаубиц и атомной бомбы. Я вернулсяк Василию.

- Считать умеешь?

- А то? Неполное среднее. Сами-то мы из Обнинска. В летние каникулы наша грядка на пару месяцев подписалась, так и застряли здесь. Курим. Товар-то не бросишь, верно? Старшие яйца открутят.

- Сколько у вас членов экипажа?

- С вами шестеро. И один типа на рыбалке. Он пока испытательный срок мотает. Мы его шеф-поваром взяли. Рыбу жарить. Меню-то у нас известное. Всухомятку сторожим.

Тут всплыла в моей памяти сказка о «военной тайне»: «И снаряды есть да стрелки побиты, и винтовки есть, да бойцов мало».

- Да, - сказал я Василию. - Бойцов мало.

Славян с пивного завода теперь никакими калачами не выманить. Армия Полозова измотана. Митя сам у Ростова, и на чьей он стороне только Богу известно. В остатке диверсионная группа: я и Максимович. И, возможно, готы.

- Ну, идем, что ли? - нервно спросил Василий. - Я с обеда не вставлялся. Плющит уже. И грядка ждет. У нас правило всей грядкой курить бамбук. Ждать заставляем.

- Ну, идем.

«Значит я и Максимович. Готы курят бамбук. И катера у нас нет, - размышлял я, поднимаясь по лесенке вслед за сторожем. - А «Кениг-рей» вот-вот запустят. И тогда нам хана. Тогда всем хана». По моему наивному разумению, Генрих должен был тревожиться еще больше моего. Мое разумение рассеялось после прямого попадания в кабину экипажа. Генрих блаженствовал. Больше. Он веселился, покуривая джойнт в кресле у приборной доски на пару с маленьким гимнастического сложения белобрысым господином в потертой кожанке. Еще трое членов экипажа сновали. То есть, ничем не занимались, как ждали гота Василия. Еще большей худобы, неопределенных лет готика яростно качала какой-то примус. Была она переодета в кожаные, облегающие штаны, и короткую жилетку, под которой ее тело от мужской груди до пупа с продетой серьгою, было выкрашено облупившейся местами черной же краской. Была она побрита наголо, со стальными сережками, продетыми сквозь губы и надбровные дуги. Глаза ее окружались тенями цвета плесени. Третий сторож, как и Василий с косою челкой, но с голым торсом, исколотым затейными цветными татуировками, в кожаных шортах, пронзенных кривыми волосатыми ногами, обутыми в остроносые сапоги, возился на полу с пластиковыми бутылками.

- Куда запал? - нервно кинулся татуированный сторож на Василия.

- Это Игорь, - пропустивши его реакцию на явление себя, Василий представил мне экипаж, - который орет. С горелкой Марфа, за штурвалом еще механический водитель Шевченко с индустриальной стороны. А тот, не знаю какой.

- Генрих Максимович, - сказал я, прислонив к стене пулемет. - Тоже пока не знаю, какой. Разберемся. Надеюсь достоин.

- Расслабься, - весело откликнулся Генрих. - Отстегни ремень. Высота 12 тысяч метров над уровнем профессора Чистякова. Наберем еще или зафиксируем?

Это он уже пилоту АН-124 Шевченко предложил.

- Наберем, - кивнул усатый летчик, переняв джойнт у эколога, и глубоко затянувшись.

- Какой у АН-124 потолок?

Белобрысый господин посмотрел на ободранный потолок. И оба они разразились дружным смехом.

- Весело тебе? - я подошел к Генриху, сидевшему по-турецки на табурете для откидных пассажиров. - Забыл, для чего мы здесь?

- Помню, - кивнув, Максимович вынул из-за пазухи обрезок отполированной трубы.

- Это бонг, - прочел мне короткую лекцию Генрих. - В начальном виде бамбук. В нашем случае обрез дистанцией 25-30 сантиметров. Диаметр от 5-ти до тех, смотря, кто курит. Нижнее жерло запаяно, верхнее распаяно. Внутрь забавляем воды по вкусу.

- Зачем воды? - окутавшись дымной завесой, отдающей банным веником, проявил Шевченко механический интерес.

- Тайна веков. А здесь припаяна у отверстия выемка диаметром не важно.

Максимович продемонстрировал в нижней части обрезка припаянный фрагмент десертной ложечки.

- Сюда мы кладем шарик пластилина. Здесь раскуриваем. Здесь курим.

Генрих зажег спичку, опалил ею на десертной ложке темно-зеленую дробину и раскурил ее через верхнее отверстие трубы. Набравши внутрь себя дыму, Генрих просидел с надутыми щеками секунд около 15-ти, затем выпустил его на свободу.

- Вот собственно так примерно.

- Взрослые пацаны пластиковую бутылку используют, - свысока заметил сторож Игорь. - Там видать, как дым клубится.

- Твои взрослые школу прогуливали, - отозвался снизу Максимович. - Им плохо известно, что пластик выделяет при нагревании токсичные вещества.

- А я тебе что? - поддержала готика Марфа лаборанта. - А ты все углубления в грузовом отсеке заблевал.

- Просто укачивает, - отбился гот Игорь. - Меня с пеленок в самолетах укачивает. А у тебя прыщи. Ты пудришь их? Пудришь. И что, из-за них я обязан верные сосуды порвать?

Один верный сосуд, утроенный по принципу того же бонга, он подал готу Васе, другой сам раскурил. Марфа взяла третью пластиковую, обрезанную по конус бутылку, заполненную на три пальца водой. Сторожа сели на пол в кружок и степенно вкусили дыму каннабиса. Я глянул в боковой иллюминатор. Сквозь веревочки дождя заметил плетущуюся вдоль взлетной полосы сиротливую чью-то фигуру. Когда я оборотился к Генриху, весело кивавшему каким-то своим призракам, летчика за штурвалом уже не было. Проследив мой взгляд, Генрих успокоил меня.

- Расслабься. На автопилоте идем. А турбулентность нормально. Грозовой фронт. Минуем тучи, тебя трясти обязательно перестанет.

Он подметил верно. Меня трясло. Больше от бешенства. И тогда воротился белобрысый Шевченко с двумя цинковыми ведрами, вставленными друг в друга. Верхнее было накрыто сырым полотенцем.

- Це вещь, - Шевченко, подойдя ко мне, ткнул двухдневной щетиной в полотенце поверх ведра. - Це мокрый бульбулятор.

- Как?

- От бульбы. Картофель по-русски. Но холодный. Вас от простуды лечили в детстве? Или где-нибудь? Цэ просто. Накрываем голову полотенцем, падаем всею пачкою как с парашютом на ведро, дышим пар. Гланды как не росли. Действует по уставу гравитации. Будем пробовать?

- Будем.

Я решительно сунул голову под полотенце. Вдохнув охлажденный дым каннабиса, и задержал его в легких. Снял с головы полотенце и постепенно выпустил дым наружу.

- Вставило? - спросил Шевченко.

Даже готы с интересом оборотились ко мне. Я ничего не почувствовал. Никакого прихода, как они это называют. Только тяжесть на сердце и тревогу.

- Повторим?

Я дал авиатору произвести над собой еще один медицинский эксперимент. Он прошел с тем же, примерно, результатом, но с разницей, что слегка разболелась голова.

- Собачий кал, - прокомментировала готика Марфа. - Лошадиные яблоки твой бульбулятор, Шевченко. Ты давай, хвостом рули. Еще врежемся во что-нибудь лишнее. А ты сядь незнакомец, обниму тебя.

Я присел на пол кабины рядом с готикой Марфой. Головокружение меня тогда обязывало присесть. Готика Марфа нежно перекинула тонкую руку с голубыми прожилками через мою шею, и сунула мне под нос перевернутую пластиковую бутыль с отрезанным горлом, в которой клубился молочный дым.

- Дыши глубже, - велела готика Марфа. - Вдохни все, и не выдыхай, сколь волынка позволит.

Я исполнил, как она велела. И когда я выпустил дым из легких, я вдруг хихикнул. Я понял, отчего они легкими называются. Потому, что сделалось мне сразу легко и весело. Готы мне вдруг показались ужасно милыми. Милый Кобзарь стучал ногтем по стеклу какого-то измерительного датчика на панели.

- Давление масла падает, - озабоченно поделился он с экипажем.

- Педалью накачай, - посоветовал милый Генрих.

- А стрелка на месте, - возразил пилот, после, как что-то растоптал сорок четвертым полуботинком.