Андрей Кожухов - Сергей Михайлович Степняк-Кравчинский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Всего несколько часов прошло с тех пор, но все, что готовилось тогда, казалось ему теперь каким-то смутным, далёким сном. И однако, это не был сон, а настоящее, заправское дело, которое могло увенчаться блистательным успехом.
Он сел на тумбу, думая свою безнадёжную думу. С какими чувствами он был бы здесь в этот самый час, не случись этого злополучного взрыва! Что могло быть причиной этого ужасного несчастия? Случай или неосторожность? Вероятно, неосторожность. Бедный Заика так привык к своему динамиту, что обращался с ним как с простым тестом. А тут, во время горячей работы, он, вероятно, и совсем распустился. Но Андрей не мог строго судить его в эту минуту. Он сам был слишком несчастлив, чтобы чувствовать к нему что-нибудь, кроме жалости. Бедняга! Хорошо, если он умер. А то какая адская мука сознавать себя невольной причиной такой страшной катастрофы! Но, может, он жив, на свое несчастие, и его подлечивают, чтобы повесить через месяц. Жертвы! Жертвы без конца! Не успевают эти мерзавцы покончить одних, как уж готова другая смена, – без конца, без конца. И это все, что есть лучшего и благороднейшего…
В эту минуту на некотором расстоянии появилась пара этих самых «мерзавцев», о которых он думал. Один был полицейский офицер, другой нижний чин, оба – мелкие, ничтожные представители своей породы. Но что за дело? Они той же породы, и ему стоит только захотеть, чтобы спровадить их куда следует. По мере того как они приближались, дикая, бессмысленная жажда мести разгоралась в нем сильнее и сильнее. Все горячие речи и необузданные предложения юных революционеров вроде Ватажко, еще вчера так энергично отвергнутые, казалось, перешли в его собственный ум, и теперь он внутренне повторял их тем же тоном, в тех же выражениях, в каких слышал накануне. Кобура его револьвера сама подвинулась вперёд. Ручка кинжала соблазнительно защекотала его ладонь. Без всякого участия сознательной воли отлично скомбинированный план двойного нападения сам собою вырос в его голове. К счастью, рассудок еще не совсем оставил Андрея. Он вскочил с тумбы и, не поворачивая головы, быстро удалился, боясь, что поддастся безумному искушению, если полицейские окажутся слишком близко от него.
Нет, он чересчур понадеялся на свои нервы. Если вид этих двух ничтожеств до такой степени взволновал его, что же будет при виде казни? Он, наверное, выдаст себя так или иначе. Лучше не ходить, чем рисковать этим. Да и к чему? У него еще будет случай увидеть очень близко и во всех подробностях по меньшей мере одну казнь, а именно – свою собственную, когда придёт его черед. Но ни на один день не сократит он добровольно того срока, который судьба уделила ему для борьбы.
Он решил ходить, и ходить безостановочно, пока не минует время казни, а тогда вернуться на конспиративную квартиру.
Он свернул в сеть узких улиц и переулков и направился к центру города наперерез. Но чем дальше он шёл, тем труднее и труднее становилось пробираться сквозь толпу народа, двигавшуюся в противоположном направлении. Улицы были положительно запружены. Сотни и тысячи людей шли, ехали, бежали к одному и тому же пункту, спеша занять лучшие места.
Думали ли они о предстоявшем зрелище? Кому они сочувствовали? Убиваемым или убийцам? Ничего нельзя было угадать по деревянным лицам, прекрасно сохранявшим тайные мысли и чувства, если таковые имелись.
Деревянные лица, поддёвки, пальто, пиджаки, кафтаны и чуйки[50] – синие, серые, черные, – женские перья, шляпки, шляпы и картузы становились всё гуще и гуще. Их компактная масса совершенно преградила, наконец, дорогу, и продраться вперёд можно было, лишь усиленно работая локтями. Но к чему? Разве есть какая-нибудь цель впереди? Андрей перестал бороться. Его лицо тоже сделалось деревянным, и он отдался людскому потоку, машинально подвигаясь в том направлении, куда шла толпа. Сперва они двигались довольно быстро, но затем все медленнее и медленнее. Сколько времени продолжалось это шествие, Андрей не мог сказать. Он знал только, что они шли очень долго. Время от времени, когда одна толпа сталкивалась с другою толпою, выходившей из какого-нибудь переулка, происходила остановка. В эти минуты говор стиснутой людской массы яснее доходил до слуха, и Андрей слышал речи, такие же деревянные, как и лица. Слова раздражали его слух своею плоскостью, но он не мог бы припомнить ни одной слышанной фразы, если бы от этого зависела его жизнь.
Затем произошла долгая остановка, точно несколько людских потоков столкнулись в узком проходе. Потом толпа быстро ринулась вперёд, раздавшись в стороны; Андрей очутился на свободе на открытой площади и вдруг задрожал с головы до ног.
Высоко перед ним на светлом небе вырисовывались четыре чёрные виселицы – угловатые, неподвижные, ужасные! Он инстинктивно взглянул на своих соседей справа и слева: крайняя грусть, как и радость, ищут сочувствия. Все глаза были прикованы к тем же чёрным угловатым предметам, и на деревянных лицах появилось выражение страха. Но толпа всё валила вперёд, и Андрей с ней.
Четыре чёрные виселицы стояли на чёрном, огороженном чёрными перилами помосте и с чёрными ступенями в середине, по которым взойдут приговорённые. Андрею видны были с его места концы верёвок, и блоки, и кольца, и тихо-тихо качались верёвки, и казались они такими тяжёлыми, точно желали оторваться и упасть на землю.
По чёрному помосту ходила взад и вперёд коренастая развесёлая фигура с русой бородой, в поддёвке, красной рубахе и с шапкой набекрень. У подножия чёрных ступеней виднелась группа людей в военных мундирах, синих и черных, с серьёзными лицами, и между ними несколько всадников. Всё это вместе – чёрный помост со столбами и группа серьёзных фигур – было обвито со всех сторон, как кольцом, стеной пехоты с блестящими ружьями и примкнутыми штыками. Твёрдой и холодной как камень казалась эта стена из людей и железа, сквозь которую могла пробиться только смерть. На некотором расстоянии от первой живой стены была вторая – из конных людей. Они находились так
