Орден для Поводыря - Андрей Дай

Мезенцев изобразил растопыренными пальцами хвост павлина.

— Государю известно о ваших сомнениях? — строго, будто шеф жандармов обязан был дать отчет, спросил я.

Он замер, пристально на меня глядя. До сих пор, Мезенцев разговаривал со мной с позиции некоторого превосходства. Он был всего лет на шесть или семь меня старше, однако близость к трону давало новому начальнику Третьего отделения существенные преимущества. Теперь же, ему потребовалось несколько минут, чтоб догадаться о причинах моей самоуверенности.

— Насколько мне ведомо – нет, — наконец четко выговорил он. И в процессе произнесения этой, простой, в общем-то, фразы успело измениться очень многое. И я не о выпрямившейся спине генерала, и положении рук. Сделав какие-то выводы…

Хотя, кого я обманываю! Результаты раздумий только что на лбу жандарма крупными буквами не проявились. Это ведь столица! Санкт-Петербург. Здесь если ты не воешь с волками, сразу оказываешься среди овец. А топтаться в стаде бравый генерал явно не желал.

По логике столичных интриганов, я мог себе позволить требовательный тон даже в неформальной беседе с влиятельным чином тайной службы лишь в одном случае – если за моей спиной имеется покровитель, куда выше статусом, чем шеф жандармов. Теперь, Николай Владимирович затевал тонкую, по его мнению, игру. Приоткрывая часть недоступной для меня информации, пытался вычислить игрока, для которого я был всего лишь проходной пешкой. Очень часто вопросы более значимы, чем ответы…

Знал бы он, что в покерных партиях я больше всего люблю блеф.

— Очень хорошо, — похвалил я Мезенцева. — Был бы признателен, если так все и останется. Нас вполне устроило создавшееся положение…

— Нас?

— Простите. Оговорился. Меня. Конечно же – меня. Поверьте, я совершенно не имел намерения выставлять себя напоказ. Передать лавры спасителя цесаревича вам с Петром Георгиевичем – было бы лучшим исходом.

— Тем не менее, вас будут спрашивать.

— Пусть, — легонько улыбнулся я. Нужно приучать себя к тому, что в политике, в отличие от покера, мимика только приветствуется. — Я ведь всегда могу сослаться на вас. Расследование заговоров такого уровня не терпит досужего любопытства, не так ли?

— Это только если не знать, что никакого заговора нет. Не так ли?

— Конечно, — улыбка чуть шире. — Вам разве не любопытно взглянуть на этих необычайно осведомленных господ? Знающих, что ЭТОГО заговора нет…

— О! Похоже, вы все продумали, — генерал особенно выделил слово "вы", намекая на моего покровителя. — Отправка эмиссара в лице великой княгини в Штутгарт – тонкий ход. Я, со своим кавалерийским налетом, был только резервным вариантом. Но тут уж вы должны меня понять – я не мог поступить иначе.

— Как и я! И ведь мы с вами, Николай Владимирович, добились своего. Его Императорское Высочество жив и пребывает под неусыпным присмотром опытных врачей. Вы получили давно заслуженное признание Государя. А я полагаю приобрести внимание общества к моей губернии. Я там затеял большие перемены…

— Да уж, — встопорщил чапаевские усы в улыбке жандарм. — Тут вы правы. Внимания вы получите чрезмерно. Не опасаетесь, что вас теперь начнут разрывать на части родители юных дев? После представления государю на Рождественском балу вас сразу зачтут в завидные женихи. Вкупе к молодости, происхождению и богатству. Полмиллиона? Я не ошибаюсь?

Какие к дьяволу сводники?! Я боялся до дрожи, что меня станут тягать в разные стороны политические группировки и партии! Потенциальным тещам я еще как-то могу противостоять, а вот матерым ловкачам и интриганам – не уверен. Тот же барон Фалькерзам в Барнауле продемонстрировал практически мне недоступный уровень. А ведь он всего-навсего – середнячок.

— Немного больше. Я бы сказал – тысяч шестьсот. Но для моих прожектов это ничтожно мало. Что касается жениховства… Батюшка, генерал фон Лерхе, намерен женить меня на Надежде Ивановне Якобсон. Так что, матримониальных посягательств я не боюсь. А ото всех остальных…

Я взглянул прямо в глаза генерал-лейтенанта.

— Попрошу вас, меня оградить. Это ведь не слишком… — я покрутил рукой в воздухе, будто бы подбирая нужное слово. "Нагло" – говорить не хотелось.

— Не слишком, Герман Густавович. Не слишком. Валите всех слишком хитрых на меня. Действительно будет чрезвычайно любопытно познакомиться с излишне осведомленными господами, — веки Мезенцева едва дрогнули. "Строит, как минимум" – подумал я и сам себе мысленно подмигнул. Герман охотно подхватил. — Однако, вы должны, хотя бы ради сохранения своей тайны, указать людей, на кого мне не стоит обращать внимание.

Детская уловка. Стрит оказался парой. Теперь должен был приоткрыть карты я. Даже есмотря на то, что Господь не сподобился их мне раздать.

— Кроме нас с вами, Николай Владимирович, это еще и великий князь Николай Александрович. Не правда ли? Уж кого как не его трудно заподозрить в заговоре против самого себя.

Мезенцев, не совладав с реакциями своего же тела, отшатнулся. И, словно за палочку-выручалочку, схватился за новую папиросину. Идеальный для курильщика способ получить время на раздумья.

— А ведь верно, Герман Густавович, — обозначив поклон, как равному по положению, наконец, нерешительно выговорил генерал. — Кого-кого, ну уж точно не его… А я-то все гадал, почему мне показалось, будто он вздохнул с облегчением… Тогда, в Штутгарте.

Я пожал плечами. Меня там не было. Вообще с трудом себе представлял – в каком месте будущей Германии располагается этот город.

— Вы намерены встретиться с цесаревичем до Рождественского бала?

— Сочту за честь, но это не мне решать. Полагаюсь на доброту Елены Павловны. Послезавтра четверг, и ежели она изволит пригласить…

— Даже не сомневайтесь. Завтра же, слышите? Завтра же утром шлите посыльного в Михайловский замок. Великая княгиня – потрясающая женщина! И проявляет к вам искреннее участие.

— Она пользуется безмерным моим уважением, — согласился я. — Однако же, долг благодарности за многолетнее расположение к моей семье зовет во дворец Ольденбургских.

— О да, — понимающе кивнул Мезенцев. — Петр Георгиевич сейчас популярен как никогда. В его приемной не протолкнуться от господ, поспешивших засвидетельствовать свое глубочайшее почтение. Но для вас, Герман Густавович, думаю, принц непременно выкроит минуту-другую.

— Смею надеяться.

Как же в столицах всегда трудно. Что давным-давно в Москве, через полторы сотни лет вперед, что теперь в Санкт-Петербурге. Думаешь одно, говоришь другое, подразумеваешь и вовсе третье. Нельзя разве попросту спросить, мол, как с эмиссаром своим рассчитываться будешь? Я б честно ответил, что постараюсь вернуть Елене Павловне расположение царской семьи, всячески выпячивая ее роль в этом предприятии. О чем намерен и с Ольденбургским поговорить.

И даже предмет для торга у меня уже есть. По большому счету, Александр II, позволив датчанам селиться в России, обрек их на полуголодное существование. Свободные земли к западу от Урала кончились еще во времена графа Потемкина. Только Сибирь могла как-то решить эту беду, и я ни в коем случае не отказываюсь приютить беженцев. Но ведь принц получит за это деньги, а я не прошу ни копейки из них.

Впрочем, на будущий день, двадцать третьего декабря 1864 года, ожидая, вместе с полусотней других, выхода принца в его обширной приемной во дворце на Миллионной, я о датских переселенцах не думал.

Сначала, будучи полностью раздавленным великолепием внутреннего убранства. Нет, в той жизни я, конечно же, бывал в Кремле и Эрмитаже, а Герман и в этом доме. Только чужая память – одно, а собственное впечатление – нечто совершенно иное! Но Кремль – это резиденция глав государства, и не принадлежит президенту лично. А Эрмитаж, в конце концов – просто гигантский музей, и воспринимать его как место жительства, мозг отказывался. Здесь же я своими глазами видел жилой дворец, подаренный российским самодержцем своему дяде. Подаренный, едрешкин корень! Дворец! Здоровенный домина, блин, стоимостью, как минимум, в три металлургических комбината!

Потом, доложившись секретарю – отцовскому брату Карлу Васильевичу Лерхе, и получив заверения, что принц непременно меня примет, и устроившись на мягком стуле, успокоился. Перестал пытаться оценить стоимость картин и позолоты с потолочной лепнины. Стал аккуратно разглядывать незнакомых господ, вместе со мной дожидавшихся выхода друга и кузена государя. И скоро мысли плавно перетекли на цесаревича и мое участие в его судьбе.

Я нисколько не сомневался, что мои намеки на будто бы организовавшего спасение самого себя Никсу, вряд ли дойдут до ушей царя. Не тот Мезенцев человек, чтоб ссориться с наследником престола. А вот попробовать как-нибудь подкатиться к цесаревичу – Николай Владимирович может. Причем, скорее всего – и сделает это, хотя бы уже потому, что считает того начинающим политическим игроком. И – сто процентов, станет расписывать – какой он весь из себя молодец, что помогает "хорошо знакомому Его Императорскому Высочеству человеку".