Антистерва - Анна Берсенева

– «Вранац про корде», – прочитал Аркадий Павлович на бутылочной этикетке с нарисованным вороным конем. – Интересно! Написано кириллицей, а звучит как-то наполовину по-славянски, наполовину по-латински.

– У них там и кириллица, и латиница, – объяснил Шевардин. – И ту и другую в школе изучают. А «про корде» – это… «Сердечное вино»! – вспомнил он.

– Лозова лучше, – авторитетно заметил Игорь Федорчук. – Типа хорошей чачи. Да и сливова, на мой вкус, ничего, хоть они ее за третий сорт держат. Душевные они ребята, эти черногорцы! Только узнают, что космонавты приехали, сразу все дела бросают и рюмочку подносят. Им там космонавты в диковинку, это у нас ко всему народ привык. Скажи, Вань? Помнишь, когда нас Борислав в горы возил, все село в тот кабачок сбежалось? Где футболисты на фотографиях.

– Что? – вздрогнул Шевардин. – А-а… Да, хорошие люди.

Он думал сейчас не про сельский кабачок, украшенный фотографиями футболистов – хозяин в молодости был заядлым игроком, – а про то, как девушка с длинными глазами сказала про «сердечное вино». И как золотая пыль сияла на ее щеках, а потом исчезла – смылась морской водой, которой эта бесстрашная девушка боялась.

Он всегда обращал внимание на красивых девушек, и они обращали внимание на него. И он давно уже догадался, почему: не из-за внешности, вполне, на его взгляд, обычной, и даже не из-за профессии, на взгляд многих девушек, тоже обычной, а вот именно потому, что чувствовали его к ним небезразличие. Это было примерно то же самое, что в драке: все решали страсть и напор. И точно так же, как в драке, их невозможно было вызвать в себе усилием разума – они возникали сами.

И с этой девушкой, Лолой, Еленой Васильевной, они, конечно, возникли сразу и сильно, потому что внешность у нее была такая, которая будоражит воображение. При первом же взгляде на нее Ивану представились древние сокровища, мерцающие в кованых сундуках, пиратские корабли с черными флагами, полярные карты, дуэльные пистолеты и все прочее, мальчишеское, что волновало его до сих пор и чего уже можно было бы стесняться, но он не стеснялся, а просто никому про это не рассказывал.

И, конечно, когда он увидел, что такая девушка спускается по стене, держась за виноградные лозы, то, ни секунды не думая, тоже перемахнул через балконные перила, успев только засунуть в карман бутылку вина, стоявшую тут же, на балконе, на пластмассовом столике.

Оставалось жалеть только о том, что так прекрасно проведенная с нею ночь не завершилась совсем уж прекрасно, как он, конечно, надеялся. Но он сейчас жалел о чем-то другом, а о чем, понять не мог. Это было что-то слишком неуловимое, но почему-то очень знакомое; только поэтому он, наверное, до сих пор вспоминал ту девушку, хотя прошло уже два месяца.

Телефон запиликал в кармане, когда Иван открывал дверцу машины.

– Домой едешь? – спросила Лида. – Купи кефир.

– Ладно. Что еще?

– Еще спагетти. Только итальянские не бери. Наши дешевле, а точно такие же. С красной этикеткой. Знаешь, где колоски нарисованы? Купи их. И кетчуп.

Наши спагетти, даже с красными колосками, были совсем не точно такие же, они разваривались и слипались, но объяснять это Лиде было глупо. Так же глупо, как и думать об этом. Надо было только дослушать, что она еще попросит купить – хлеб, яйца, говядину? Лида никогда не говорила всего сразу – она словно проверяла: чего от него сегодня можно добиться простым усилием, чего более изощренным, а чего не добьешься совсем, как ни старайся. Этот ее ежедневный бытовой расчет, связанный с каждым шагом и словом, сначала выводил Шевардина из себя, потом стал нагонять тоску, а теперь не вызывал уже никаких эмоций.

– Еще заедь к маме, забери Инку, – продолжила Лида.

– Зачем? – тускло удивился он.

– Затем, что ребенок, между прочим, по отцу соскучился. Очень жаль, что ты этого не понимаешь.

Шевардин бросил на сиденье телефон, махнул рукой Игорю, который уже выруливал на своей «девятке» со двора, и тоже сел в машину. Он знал, что Инна не соскучилась по нему, как не соскучилась и Лида. Его жена и дочь были похожи друг на друга во всем, от цвета глаз и волос до мелких повседневных привычек.

Когда он вошел в квартиру, Лида сидела за компьютером.

– А я с Милисентой болтаю, – сообщила она, быстро выходя из программы. Хотя он ведь не спрашивал. – Привет. – И поморщилась, целуя его в щеку: – Опять пили?

Он пожал плечами:

– Я ребятам вино привез из Черногории.

– Мог бы и домой привезти, – заметила Лида. – Ну, этого ожидать не приходится. Привет, лапка.

Она поцеловала и дочь. Инна подолгу жила у Лидиной матери, это было немного ближе к ее школе, а бабушка скучала одна. Или тоже не скучала? Иван ничего не понимал в этих женщинах, которые пятнадцать лет назад вошли в его жизнь. Ему казалось, у них какое-то странное сознание: оно ни на чем не задерживалось надолго, то, что сегодня занимало все их внимание и вызывало, казалось, жгучий интерес, уже назавтра становилось совершенно неважным, и сознание пускалось в дальнейшее странствие, чтобы через некоторое время снова зацепиться за что-нибудь случайное.

Или он ошибался, выдумывая какие-то сложности, а это было что-то совсем простое?

Во всяком случае, бабушка, мама и дочка-внучка понимали друг друга прекрасно, а он не понимал ни одну из них. Когда-то, на заре знакомства с Лидой, его будоражила загадка, которой невозможно было не заметить в ней. А потом он понял, что загадка эта хотя и есть, но она скучна, как загадка кроссворда. Ты не можешь разгадать его до конца, потому что не знаешь, как называется заболевание окончаний нервных стволов. Но надо ли тебе это знать?

Инна сразу же села к компьютеру и стала проверять почту. Она тоже переписывалась с десятком американских девчонок, с которыми познакомилась, когда приезжала с мамой к отцу во время его подготовки к полету на Международную космическую станцию. Американцы трепетно относились ко всему, что связано с семьей, поэтому Лида с Инной жили у него долго. И не мог же он сказать, что ему это совсем не нужно. Тем более что им обеим понравилось в Америке. Лида быстро заговорила по-английски – оказывается, ходила перед поездкой на какие-то курсы – и с удовольствием погрузилась в американский быт. А для Инны было, конечно, хорошо увидеть, как разнообразен мир, вовремя – в самой ранней юности. Может быть, это сделает ее сознание как-то шире, свободнее; так он думал.

Ему стало неловко оттого, что не привез домой вино. В самом деле, мог бы оставить хоть пару бутылок. Лида распила бы их с соседкой и похвасталась бы ими как своим семейным достижением. Вот, муж привез вино, не поленился, вез из-за границы. «Сердечное вино».