Московский лабиринт Минотавра - Наталья Солнцева

- Не выдумывай, - улыбнулась Нана. - Ты привык общаться с вульгарными, бесстыжими женщинами, которые озабочены сексом. У них одна цель - любой ценой отхватить состоятельного мужа. Я же дала себе слово, что выйду замуж только по взаимной любви. У нас не принято допускать вольностей до свадьбы.

Ее оговорка дала Проскурову надежду. Замирая от сладостного предчувствия, он снова рискнул предложить Нане руку и сердце. На сей раз она согласилась.

- Не будем устраивать пышных торжеств, - попросила невеста. - Любовь не выставляют напоказ. Интимное должно свершаться тайно.

Они поехали в Грузию. Нана показывала жениху храмы и монастыри в горах, легендарный Терек, воспетые поэтами места. Она читала стихи, написанные влюбленным Пушкиным.

На холмах Грузии лежит ночная мгла, Шумит Арагва предо мною, Мне грустно и светло, печаль моя светла, Печаль моя полна тобою… Эдик не имел большого опыта отношений с женщинами, он не переживал отчаянных романов, а общался с дамами легкомысленными, свободного нрава. Они любили выпить, вкусно поесть, выкурить сигаретку и предаться бурным ласкам в мягкой постели. Нана была не похожа ни на одну из них. Она казалась существом неземным, выросшим в заповедной тени величественных гор - женщиной-эльфом, феей, сотканной из лунных туманов. Ее душа только чуть приоткрывалась перед изумленным взором Проскурова, а он уже млел от восторга. Он и не мечтал о такой супруге!

Венчание в храме, сложенном из грубых природных камней, первая брачная ночь на твердом, застеленном шкурами и душистыми простынями ложе, в тишине, существующей до начала времен, молодое виноградное вино, обжигающее губы, одинокая свеча на деревянном столе, робкие, стыдливые ласки молодой жены затмили сознание Эдуарда. Ни одна самая опытная, самая изобретательная девица не заводила его так.

Ветер шелестел в кроне старого ореха. Звезды за окном, крупные, непривычно близкие, яркие, отражались на заснеженных хребтах, словно лучи из очей первозданной вселенной…

Знакомство с четой Метревели, родителями Наны, прогулки по Тбилиси, обеды в маленьких уютных ресторанчиках прошли как в забытьи. Прозрачный воздух гор, запах шкур, треск дров в каменном очаге, дрожание свечи, восторги и первые стоны любви намертво врезались в память Проскурова.

В Москву он вернулся пьяным от наваждения, от страсти, помутившей разум. Нана завладела им безраздельно. Кто бы мог подумать? Недели, проведенные в городской квартире, показались ему искушением дьявола. Он больше не принадлежал себе. Все его помыслы, стремления, вся его жажда жизни сосредоточились на этой холодноватой, умопомрачительной женщине. Княжна Гор, как он в шутку называл жену, похитила его душу.

Пир наслаждений оборвался внезапно и страшно. Однажды, вернувшись в обеденное время домой, Эдуард не застал Наны. Она не пришла ни вечером, ни на следующее утро. То, что чувствовал Проскуров, обзванивая ее немногочисленных подруг, больницы и морги, не поддается описанию. Не обнаружив Наны среди мертвых и чуть успокоившись, он прошелся по квартире. Деньги, украшения, вещи жены и даже ее документы лежали на своих местах. Замки на дверях были целы, никаких следов пребывания посторонних в квартире он не обнаружил. Нана ушла без спешки, по-видимому, по своей воле, в том, что на ней было, с сумочкой в руках, словно в магазин или на прогулку. Но, во-первых, по магазинам они предпочитали ходить вдвоем, не говоря уж о прогулках. Во-вторых, Нана оказалась домоседкой: она не увлекалась утомительной беготней по городу, имела весьма ограниченный круг знакомых, терпеть не могла ходить в гости или сплетничать с подружками. Куда она пошла посреди дня? Зачем? Что с ней могло случиться?

Проскуров пытался разыскивать ее своими силами, привлекая охрану и пользуясь старыми связями. Он надеялся, что если Нану похитили, то ему будут звонить и требовать выкуп, ставить какие-нибудь условия. Ничего похожего! Подавленный, убитый горем супруг принимал реальность за кошмарный сон или дурную шутку. На третий день начальник его охраны посоветовал обратиться к классному профессионалу. Лучше к частнику.

Эдик вспомнил о Смирнове. Насколько же он выбит из колеи, если до этого мысль о Славке не пришла ему в голову!

Глава 4

Владимир Корнеев приехал на Крит впервые. На Канарах он уже был, Таиланд ему надоел, в Крыму сервис ни к черту не годился, в Турции жара невыносимая. Эйфелева башня, Елисейские Поля и пресловутый «Мулен Руж»? Помилуйте, сколько можно?! Египет с его пирамидами навяз в зубах, старушка Европа слишком чопорна, старомодна. Куда податься? В Швейцарские Альпы? Скука смертная. Лыжи он не любил, а в горах больше заниматься нечем. Разве что красотами любоваться. Так он этих красот видал-перевидал!

От тоски молодому человеку хотелось взвыть - в голос, по-волчьи. В казино, что ли, съездить, покуражиться? А зачем? Азартные игры Владимира не прельщали, карты, рулетка - да пропади они пропадом. Напрягаться неохота. Куда проще зайти в банк и снять «зелени» сколько надо. Папашин бизнес - лучшая рулетка в мире, беспроигрышная.

Крит подвернулся как нельзя кстати - знаменитая родина Зевса, колыбель угасшей цивилизации, предшествовавшей грекам. Мифической остров, где в темном подземном лабиринте томился быкоголовый сын бога и смертной женщины. Возможно, хоть это пощекочет его нервы?

Владимиру едва исполнилось двадцать шесть лет, а он уже был пресыщен всеми радостями, которые дарит современный мир богатому человеку. Лазурное небо Крита, плеск прозрачных волн, набегающих на золотой песок, прохладный морской бриз и шум финиковых пальм заставили его взволнованно вздохнуть. Где-то здесь входили в гавань суда из древних Афин, на которых, трепеща, ждали ужасной участи пленники, доставляемые кровожадному Минотавру. На какое-то мгновение Владимиру показалось, что он видит призрачные быстроходные критские корабли, слышит плеск весел, напряженное дыхание гребцов - вот он, скользит рядом высокий нос древнего судна, проплывает мимо низкая корма, выступающий назад киль…

Корнеев тряхнул головой, и наваждение исчезло. Он приложил руку к пылающему лбу - слишком жарко. Ощущение дежа-вю не покидало его с первого шага по сухой, выветренной земле острова. Раньше здесь все было иначе - сладкий ветерок приносил из кипарисовых лесов душистую прохладу; по склонам гор, поросших соснами и каштанами, бегали олени и дикие козы; в роскошных дворцах пиры сменялись ритуальными празднествами, и повсюду царил грозный фетиш - стилизованные U-образные рога священного быка.

Размах и масштабы минойских развалин поразили воображение Владимира. Бродя по камням Кносского дворца, он словно слышал звуки музыки, жреческих песнопений, шаги торжественного шествия царя и царицы, их блестящей свиты. Лица владык закрыты от взоров простых смертных. Уже одно их появление на людях - сакральный священный акт. Разодетые в золото вельможи потрясают в воздухе лабрисами - топорами с двойными лезвиями.

В промежутках между этими видениями Владимир слушал экскурсовода, осматривал останки былого величия минойцев и не переставал удивляться. Оказывается, археологи везде находили символы топора с двойным лезвием разных размеров, а во дворце Миноса обнаружили комнату, на стенах которой было высечено множество изображений таких топоров. Ее даже назвали «Залом двойных топоров». Выходит, дворец был не только жилищем, но и храмом?

Загадочный конец постиг не менее загадочную культуру минойцев. В один миг все подверглось ужасающим разрушениям, о чем свидетельствовал Тронный зал дворца: опрокинутый большой кувшин для масла, попадавшие прямо во время использования ритуальные сосуды, обломки, осколки, полный хаос. Что это было? Последняя отчаянная церемония умилостивления богов? Безумная попытка спастись?

Так или иначе, дворцы были навсегда покинуты их обитателями и забыты на тысячи лет. Неужели неумолимый Посейдон ударил в землю древнего Крита своим трезубцем, что вызвало извержение вулкана и землетрясение? Или всемогущий бог лишил минойцев своего покровительства за какую-то провинность? И хлынувшие с материка завоеватели уничтожили некогда процветающую цивилизацию? А может быть, есть еще неназванная, скрытая причина подобной катастрофы?

Владимиру становилось не по себе, когда он оставался один на один со своими мыслями. Чем же дорожить в этой жизни? К чему стремиться? Развалины великих культур, обломки былого величия, слабое эхо утраченного могущества наводили на философские раздумья и лучше всяких проповедей раскрывали перед ним шаткость достигнутого благополучия, бренность любого богатства, эфемерность существования.

- Чему же посвятить отведенное мне время бытия? И кто распоряжается всем этим? Уж точно не политики и бизнесмены. Они сами - заложники неведомого провидения.