Там, где всегда ветер - Мария Романушко

И вот я думаю теперь: может, он мне пишет?… А может, наоборот. Зачем писать, зачем слать посылки, если всё равно… всё равно мне об этом не скажут. Скажут опять, что от тёти Муси, или от тёти Фроси. Как это грустно, что невозможно узнать правду: как же оно на самом деле?…

Всё в мире относительно

Странно, но я почти не боялась уколов, особенно в первые недели.

Заметила: когда болеешь тяжело, то как бы отстраняешься от своего тела, оно становится каким-то чужим, отдельным от тебя, и ты позволяешь делать с ним, что угодно, и на боль реагируешь как-то тупо, совсем не так, как в здоровом состоянии. В здоровом состоянии сдать анализ крови из пальца – мука мученическая. Говорят, у меня очень высокий порог чувствительности. А тут… то ли притерпелась, то ли и в самом деле отупела. Заходит медсестра – и я покорно переворачиваюсь на живот: а куда денешься? Всё равно этого не избежать.

Доктору, который изредка навещает меня, не нравится, что я по-прежнему жёлтая-прежёлтая… Желтизна будто навсегда въелась в мою кожу. Когда я гляжу на себя в маленькое круглое зеркальце, мне кажется, что на меня смотрит китаец, то есть – китайка. Я оттягиваю пальцами внешние уголки глаз к вискам, глаза становятся узкими щёлочками – ну, точно китайка! Наверное, в Китае я была бы красавицей, думаю я, и от этой мысли мне становится весело, и я, может быть, впервые догадываюсь о том, что всё в мире относительно: здесь, у себя дома, я по всем параметрам – уродка, а где-то далеко была бы красавицей…

В дальнейшем я очень полюбила эту мысль – об относительности всего на свете. Эта мысль была для меня утешительной в самые грустные минуты жизни: «Всё в мире относительно!» – напоминала я себе, и мне становилось гораздо веселее.

Как я молчала на уроке

А ещё я вспоминала про то, как однажды молчала на уроке. Мне не очень приятно это было вспоминать, тем более неприятно, что это случилось прошлой осенью, в Днепропетровске, когда мы жили с бабушкой вдвоём, и мне было так хорошо, так спокойно. И этот странный случай был единственной ложкой дёгтя…

Это был третий класс. Маленькая, уютная старая школа в два этажа – на углу Бобрового переулка и улицы Шмидта. Как раз напротив моего любимого цирка – куда я много раз ходила с мамой и бабушкой, когда была маленькая, мимо которого и сейчас не могу пройти без волнения, откуда по вечерам доносится волшебный марш Дунаевского, где сказочно пахнет свежими опилками и лошадьми… Цирк для меня – самое притягательное место на земле. И теперь окна моего класса смотрят на цирк!

И весь день звенят за окном красные трамваи… Трамваи я люблю также, как поезда.

Старая учительница, с красивым пучком седых волос, с красивым тонким лицом – похожа на графиню из сказки. (А может, она и была графиней, но тогда это не принято было афишировать).

Учительница меня сразу полюбила. «А почему ж тебя не любить? – говорила бабушка. – Такая хорошая ты у меня девочка: умная, послушная». Я была отличницей без всяких усилий, у меня просто по-другому не получилось бы.

Я даже почти перестала в то время заикаться. Правда, когда меня вызывали отвечать к доске, что-то внутри каждый раз ёкало, и там становилось неприятно-знобко… как будто ледяное озерцо растекалось в районе солнечного сплетения… Это был страх. Уже хорошо знакомый, который мне никак не удавалось победить. Особенно трудно было произнести первую фразу. Точнее – первое слово. Но если не забыть перед этим вдохнуть, если суметь расслабиться, если правильно дышать, если не думать в этот момент, что все слушают, КАК ты говоришь, если не думать о том, что все видят, как ты вся трясёшься внутри, если не думать о том, что всем смешно видеть, как ты покрываешься испариной и делаешься красная, как рак… если… если… если… Если со всем этим справиться, тогда всё будет хорошо. Тогда ответишь легко, без запинки, и получишь свою заслуженную круглую пятёрку. Но как же это безумно трудно! Как будто каждый раз идёшь на битву с врагом. И не знаешь, победишь или нет…

До какого-то времени удавалось побеждать. Но однажды…

Это был урок русского языка. Учительница проверяла домашнее задание: нужно было рассказать какие-то ерундовые правила. Она ласково посмотрела на меня и сказала:

– Лена, к доске!

О, ненавистная фраза!… Лучше написать сотню диктантов и контрольных!

Выхожу. Знакомое ёканье под ложечкой и – холодное растекание внутри… Лицу в первый миг холодно, а потом нестерпимо жарко, жарко, жарко…

Стою, молчу.

– Ну, отвечай.

Стою, молчу.

– Почему ты молчишь? Ты учила урок?

Киваю: да, учила.

– Тогда отвечай.

Стою, молчу.

– В чём дело, Лена? Время идёт, отвечай!

Стою, молчу.

– Ты же не партизанка на допросе. Отвечай, если выучила урок!

Учительница, всегда такая спокойная, начинает раздражаться. Хоть она и старается не показывать виду, но я это чувствую. Моё молчание её бесит, и я чувствую, что она больше не любит меня.

– Ну, ладно, подождём, пока ты захочешь говорить, – говорит она.

Стою, молчу… И никакая сила не заставит меня открыть рот. Меня как будто накрыло стеклянным колпаком, отгородив ото всех. Забилась куда-то глубоко-глубоко внутрь себя, как улитка в раковину, и там – внутри себя – решила: ни за что не буду говорить. НИ ЗА ЧТО! Мне даже не стыдно. И мне уже совершенно всё равно, что думают обо мне одноклассники, глядя на меня, закусившую почти до крови губу, замолчавшую как будто навек.

– Ну что ж, мы никуда не спешим, мы подождём! – говорит учительница, и её голос дрожит от еле сдерживаемого гнева.

Она решила меня переупрямить! Она думает, что я молчу от упрямства. Неужели она не понимает, что я просто НЕ МОГУ! НЕ МОГУ сегодня говорить! Почему? Не знаю… Это «НЕ МОГУ» как будто связало меня по рукам и ногам, и забило рот кляпом.

Может, на меня так подействовало посещение логопеда? Накануне я ездила к нему на занятия – в интернат для детей с дефектами речи. Там работала воспитателем одна из бабушкиных лагерных подруг, она-то и посоветовала бабушке определить меня к логопеду, и обо всём договорилась. Я ехала на какую-то окраину, долго-долго, на своём любимом красном трамвае, как на поезде, одна, без бабушки, сидела у окошка, радовалась: приятно всё же в девять лет быть такой самостоятельной! Доехала до конечной, всё легко нашла: и интернат, и нужный кабинет. На занятия пришли ещё несколько человек – сильно заикающиеся дети: они конвульсивно дёргались, подолгу пытаясь выдавить из себя хотя бы одно слово… Видеть это было тяжело, слышать – невыносимо. Меня взяла оторопь и тоска, и ужас: неужели я тоже со стороны так выгляжу?!! У меня всё страшно напряглось внутри, и я почувствовала такой сильный зажим, как будто меня всю, с потрохами, запихнули в испанский сапог… Бабушка мне читала вслух какой-то роман, и там была такая пытка – железный сапог, который сжимался-сжимался на ноге человека… это было ужасно больно, и человек не выдерживал…

«Я туда больше не поеду, – сказала я бабушке, вернувшись от логопеда. – Там очень страшно…»

Стою, молчу.

Молчит учительница. Молчит класс. Удивительно, что никто не хихикал и даже не шушукался. Все смотрели на меня, как заворожённые…

Так и простояла у доски до конца урока в гробовой тишине. Самые жуткие полчаса в моей жизни. (На тот день). Лучше б графиня поставила мне двойку и отпустила на место! Нет, она решила выдержать характер. И она его выдержала.

– Без бабушки завтра в школу не приходи! – сказала она мне ледяным голосом, когда прозвенел звонок с урока.

Бабушка посетила школу и рассказала учительнице печальную историю про то, как я сильно испугалась, когда мне было пять лет, и что какое-то время я вообще не могла говорить, была как немая, и все боялись, что я вообще не заговорю. И с тех пор на меня периодически «находит», и я боюсь говорить…

Учительница опять подобрела ко мне. Больше она меня к доске не вызывала. Отныне устные уроки я отвечала письменно.

Письменно отвечала устные уроки и в Луганске. Письменно отвечаю и здесь, в Вольногорске. Мама, как только записала меня в школу, сразу объяснила учительнице, что дочка у неё… ну, я уж не знаю, что и как она ей объяснила, но к доске меня не вызывают. Моих одноклассников это удивляет; по-моему, они считают, что у меня «не все дома».

Конечно, это нелепо и стыдно, особенно когда отвечаешь письменно стихи, заданные наизусть, но что делать? Страх речи так велик, что пересиливает даже смущение и стыд. Пережить ещё раз такое стояние перед классом?… – лучше умереть! Но так как с умиранием дело затянулось, приходится отвечать уроки письменно. Конечно, я чувствую себя какой-то недоделанной, инвалидом; конечно, я бы лучше вообще не ходила в школу, а читала бы дома книжки. Но мысль взбунтоваться против школы никогда не приходила мне в голову: все дети ходят в школу. Иначе не бывает. «Всё должно быть, как у людей»,- любимая присказка моей бабушки.