Старина четвероног - Джеймс Смит

Утром, едва начала работать телефонная станция, я поспешил в лавку, к телефону, и провел три тревожных часа, ожидая вызова. Наконец меня соединили.

Ну, конечно… Мои самые худшие опасения оправдались: внутренности выбросили, и муниципальная тележка увезла их на свалку. Мисс Латимер слышала отчаяние в моем голосе. Но я не мог ее упрекнуть. В наших водах столько необычайных рыб, что только специалист может определить, представляют ли какую-нибудь ценность их внутренности. Я попросил ее немедленно пойти на городскую свалку — может быть, еще удастся что-то отыскать; я же решил попытаться сесть на самолет в Джордже, чтобы лететь в Ист-Лондон искать внутренности.

На следующий день мне удалось еще раз дозвониться в Ист-Лондон, и я узнал, что городской свалкой Ист- Лондона служит… море. Значит, все. Внутренности утрачены безвозвратно. Я уже ничего не могу сделать. Но это было только первое разочарование в моей работе с целакантами…

Помню, как я спросил телефонную станцию, сколько с меня причитается. Когда я затем уплатил лавочнику причитающуюся сумму, он был поражен, что есть люди, которые готовы выложить такие деньги за разговор о рыбьих внутренностях.

Тревога не покидала меня, в голове бушевал вихрь мыслей. Неужели это реликтовая форма? Если да, то утрата внутренностей — подлинная трагедия. Разумеется, прежде всего я должен опознать рыбу. Не забывайте, что я не был экспертом по ископаемым рыбам, просто иногда в свободное время, верный своему увлечению, изучал то, что о них известно. Мысленно я силился «проявить» зарисовку мисс Латимер. Есть что-то общее с акулой, но ведь и ранние кистеперые похожи на нее. Правда, это всего-навсего набросок, к тому же очень приблизительный, недолго и ошибиться. И все-таки некоторые признаки прямо указывали на древних кистеперых. Моя память добросовестно запечатлела, что ископаемые кистеперые описаны во втором томе «Каталога ископаемых рыб» Британского музея, изданного в 1891 году. Но в Книсне у меня не было нужных книг, за ними надо ехать в Грейамстаун или Кейптаун.

В первое время своей работы над рыбами я, естественно, не располагал полными коллекциями, Самая крупная находилась в Южноафриканском музее в Кейптауне. Я хорошо ее изучил, и очень часто у меня появлялись основания сомневаться в справедливости мнений доктора Бэрнэрда, создателя этой коллекции, изложенных в пояснительных карточках экспонатов.

Независимо от того, принимал ли доктор Бэрнэрд мои замечания, или отвергал их, он всегда относился к ним терпеливо и добродушно. Я переписывался с ним и уже установил, что Книсна, если мерить скоростью прохождения почты, ближе к Кейптауну, чем к Грейамстауну. Поэтому 4 января я отправил Бэрнэрду телеграмму, прося немедленно выслать мне том, где говорится о кистеперых. Он сразу, как это было у него заведено, выполнил мою просьбу, и 6 января книга пришла в Книсну.

Сравнивая рисунок и заметки мисс Латимер с материалом книги, я почти не сомневался, что если эта рыба и не целакант, то нечто очень близкое к нему. Но ведь это поразительно! Только представьте себе: целакант живет до сих пор! Виднейшие авторитеты мира готовы поклясться, что все целаканты вымерли 50 миллионов лет назад (по новейшим данным — 70 миллионов лет), а я, в далекой Южной Африке, наперекор всему, уверен, что это целакант. Мне пришлось заниматься рыбами менее десяти лет, и лишь в свободное время, но я кое-что о них знал, опубликованные мною статьи, над которыми я работал очень тщательно, известны специалистам многих стран; и все же я еще далеко не достиг высот в этой области.

…Это были ужасные дни, а ночи и того хуже. Тревога и сомнения терзали меня. Что толку от моего сверхъестественного предчувствия, если я сяду в лужу со всеми своими догадками? Пятьдесят миллионов лет! Невероятно, чтобы целаканты существовали все это время и не были известны современному человеку. Ведь если это целакант, то где-то, может быть в районе Ист-Лондона, должны обитать другие целаканты. Но можно ли допустить, чтобы поблизости от Ист-Лондона водились такие крупные рыбы и их до сих пор не обнаружили? К тому же ископаемый целакант был совсем небольшой, 20–25 сантиметров, максимум 30, а длина этой рыбы полтора метра, намного больше всех до сих пор известных форм. А эволюция обычно сопровождается уменьшением размеров; ведь большинство гигантов вымерли. Все-все говорит против того, что это целакант; с какой стороны не подойди, ответ напрашивается только отрицательный. И все-таки, всякий раз, когда я смотрел на рисунок, он твердил мне: «Да! Да!»

Потом меня спрашивали, почему я не бросился тут же в Ист-Лондон, где меня ждала столь замечательная находка. Но не говоря уже о том, что мне надо было исполнять обязанности экзаменатора, я все еще не уверовал сам в правильность своего предположения. Слишком уж фантастическим оно мне казалось. К тому же, поскольку внутренности были безвозвратно утрачены, а из кожи сделано (или делалось в тот момент) чучело, спешить уже было незачем. И наконец, я не хотел выезжать, пока не подготовил сам себя психологически на тот случай, если догадка окажется… верной. Я боялся ехать, самым настоящим образом боялся, и не стыжусь об этом сказать. Я оттягивал минуту свидания, копя запас внутренних сил для будущих волнений. Ведь если я заявлю, что это целакант или что-нибудь подобное, то следует ожидать целой бури насмешек и недоверия со стороны всего научного мира, пока не будут представлены все необходимые данные, доказывающие мою правоту. Каково-то мне придется! И я остался в Книсне. Моя тощая фигура все больше тощала от волнений и бессонницы, а мысли безостановочно вращались вокруг Ист-Лондона и загадочной рыбы.

7 января (или около этого) я написал осторожное письмо К. Бэрнэрду, делясь с ним своими догадками и прося хранить все в строжайшем секрете. Как всегда, он откликнулся немедленно, но его ответ настолько был исполнен добродушного недоверия, что лишь усугубил мой страх перед реакцией более широких кругов. Прочтя письмо, я — в сотый или тысячный раз! — снова сел изучать зарисовку, заметки мисс Латимер и «Каталог рыб». Они действовали на меня, как успокоительное лекарство на маньяка. В те дни со мной нелегко было иметь дело.

января 1939 года, не дождавшись ответа от мисс Латимер, я написал ей снова. В письме я осторожно сказал о том, что найденная ею рыба должна произвести огромную сенсацию в зоологических кругах. «Это, почти наверное, один из кистеперых, близкий к формам, которые изобиловали в раннем мезозое или еще раньше, но вымерли много миллионов лет назад. О внутреннем строении таких рыб известно сравнительно мало, о мягких тканях — ничего, так как мы можем судить об этих рыбах исключительно по окаменелостям. Внешне Ваша рыба в общем напоминает целакантид, которые в древности были обычными в Северной Европе и Америке». Я просил ее ни в коем случае пока не набивать чучело, а если возможно, прислать мне для изучения кожу рыбы и прочее. В этом же письме я сообщил мисс Латимер, что предварительно (для себя) окрестил рыбу Latimeria chalumnae. Этим я хотел отметить ее заслуги в обнаружении такой замечательной рыбы.

Самое интересное, что я ни на минуту не переставал считать эту проблему «моей». Я не колебался в своем решении взять на себя всю ответственность за определение таинственного незнакомца. Обычно в столь трудных случаях принято консультироваться с другими, прибегать к помощи специалистов, но мне такая мысль почему-то не приходила в голову. Позднее я из разных источников узнал, что другие зоологи меня осуждали, особенно за то, что я единолично взялся за изучение остатков рыбы. Меня эта критика совершенно не трогала и не трогает. Мной владела одержимость или вдохновение — назовите, как хотите.

И однако же в те дни в моей душе царило полное смятение. Стоило мне выпустить из рук набросок и каталог, как я тут же. начинал сомневаться в том, что мне говорил мой собственный разум. Но я знал, что должен продолжать сам и сам сделать окончательный вывод. Это стало для меня вопросом жизни или смерти. Впрочем, для моей работы над рыбами с самого начала характерно то, что я сражался в одиночку; потому, быть может, что помощи неоткуда было ждать, даже когда я ее желал. А скорее всего потому, что я, как говорит моя жена, «одинокий волк» и предпочитаю работать самостоятельно.

января пришло письмо от мисс Латимер, датированное четвертым числом. Она писала, в частности:

«…Скелета не было. Позвоночник представлял собой стержень из мягкого белого хрящеподобного вещества, тянущийся от черепа до хвоста, толщиной около двух с половиной сантиметров. Внутри стержень был заполнен жиром, который брызгал из разрезов. Мясо было пластичным, мялось, подобно глине; желудок был пуст. Экземпляр весил 57,5 килограмма и был в хорошем состоянии. Однако из-за сильной жары пришлось немедленно начать его препарировать.