Да воздастся каждому по делам его. Часть 2. Алька - Ирина Критская

расплескать. Ребята молчали, но молчание было не тягостным. А на небе, там, в темнеющей высоте, под темно-розовыми облаками что-то нежно переливалось всеми цветами радуги, округлое, почти прозрачное, невесомое. Похожее на маленькие воздушные шары…

– Алюсенька, детка моя золотая, бабка постирала, иди.

Дед стоял посреди двора и что – то мешал в огромном рыже – медном тазу, крепко установленном на самодельный очаг белой выструганной палкой. Аля подскочила к деду, и увидела тарелку полную пышной розовой пены.

– Ух! Вишневое. Мое любимое!

Дед дал ей ложку и она, зачерпнув пополнее, засунула ее в рот.

– Вот, коза ведь этакая. Сейчас вот нахватает мынтриков, вечерять с нами не пидэт.

Баба Пелагея стояла сзади и укоризненно качала головой, уперев руки в боки. Большая, в темном платье до пят, в черном фартуке, в платке, повязанном назад так, что он опускался до самых бровей, она казалась суровой. Но Аля то знала…

– Я-то ведь и хлиб седни испекла, и молока свежЕнького поставила, и сливок. Бери таз, иды уже, чумака Московская.

Аля схватила таз, полный тяжеленного белья, разместила его на круто выгнутом бедре, как учила бабка, и медленно, стараясь особо не колыхаться, пошла через огород к реке. Вдоль дорожки, разделяющей огромное картофельное поле, лежали здоровенные тыквы, такие, что на них можно было сидеть. Аля присела на одну из них, покачалась, как в детстве. Предвечерний воздух пах флоксами и медом, на тяжелых головах склонившихся чуть ли не до земли подсолнухов копошились воробьи.

– Эх. Не уезжать бы отсюда никогда.

Немного посидев, Аля опять подняла свой таз и пошла на реку. Под черемухой, на соседских мостках, далеко уходящих к воде, среди согнувшихся ивовых кустов, она долго и с наслаждением полоскала белье, смачно плюхая его в черную воду. А потом, спустившись по лесенке, плыла на спине по тихой воде, глядя как опускается за лес огромное рыжее солнце и стрижи чертят в небе тонкие прямые линии.

Глава 6. Лачо

"Аль…" – Сашок смотрел куда-то в сторону – "Аль. Ты можешь позвать Раису?" "Кого?" – Аля изумленно посмотрела на парня- "Кого?" «Что ты спрашиваешь, вроде не знаешь? Придуряешься?» – Сашок грубил, это было ненормально, странно, и Аля присмотрелась к нему повнимательнее. Веселый парень, с внешностью доброго великана, был самым сильным, и, наверное, самым безобидным в деревне парнем. Его всегда можно было попросить о любой помощи, с уверенностью, что он не откажет. Он не боялся никакой работы, и не было работы в селе, которая бы была бы ему не по силам. Девки таяли, как рафинад, строили глазки, в клубе первыми приглашали его танцевать.

Но, в последнее время, он стал другим, отстранился от друзей и родных. Все время думал о чем-то, нервно, нетерпеливо и равнодушно выполнял свою работу и каждый вечер куда-то уходил. Совсем перестал бывать в клубе.

… Аля вытаскивала ведро из колодца, с трудом перебирая руками по толстой влажной цепи. Она всегда любила смотреть, как оно поднимается из черной глубины, как будто проявляется фотопленка и вода ртутно подрагивает в первом солнечном луче, попавшем внутрь. Но тут было не до этого, Аля вздрогнула и разжала руки. Цепь с металлическим лязгом начала разматываться все быстрее и быстрее, и ведро плюхнулось в воду. "Раису?" – Аля резко развернулась, схватила Сашка за руки и встряхнула. -" Ты с ума сошел?"

Рая была известной личностью в деревне. Рожденная в оседлой цыганской семье, цыганка по крови, она с детства отличалась от остальных цыганчат. С жадностью училась, почти никогда не ходила с матерью побираться. Заплетала толстые жесткие черные волосы в две косы и не носила ярких цветастых юбок. Строгая, странная, молчаливая, девушка была очень красива. Красота ее была не грубой, как у большинства представительниц ее народа, а нежной и трогательной.

Но то, что она ведьма, никто не сомневался. Сколько деревенских парней сходили с ума, бросали все, уезжали в город, только бы забыться, убежать от этого наваждения. "А Микола зовсим здурел из-за нее, сучки. Вона запил, что швыня", – шипели тетки в хлебном, складывая в авоськи буханки.

– Саш, милый! Ну зачем она тебе? Ты же знаешь, бесполезно. Она не выйдет к тебе, она ни к кому не выходит. А выйдет, так совсем плохо. Ведь приворожит.

Аля сама не верила, в то, что говорила, но все-таки, это был аргумент.

– Вон смотри, Тоня как смотрит на тебя. Такая ведь девчонка! Ну что ты, в самом деле?

– Раиса уезжает завтра в Саратов. В медицинское училище едет учиться. Я за ней поеду, как хотите. Мне без неё не жить! Вызови, богом прошу. Наври чего. Скажи, кофту пошить там…или погадать. А я у тебя посижу, за печкой. Приведешь, я выйду. Там разберемся.

– Дурак ты, Сашка. Хуже ж только сделаешь. Ну ладно. Мне не трудно.

Аля побаивалась заходить к цыганам, но часто, когда уже темнело, отодвигала ситцевую занавесочку на маленьком окошке своей комнаты. Окошко выходило как раз на цыганский двор, в этом месте дед еще не заменил покосившийся плетень на новый крепкий забор и поэтому, сквозь редкие повисшие ветки старых вишен, ей было хорошо видны соседи. Там, в сгущающихся сумерках, яркое пламя костра казалось нереальным, призрачным, зыбким. Аля знала, что старая цыганка ест только на воле, на воздухе, поэтому ужинать все собирались на дворе. Аля не могла отвести глаз от собравшихся тесным кольцом людей. А еще песни, томные, страстные, колдовские! Да четкий силуэт высокого, чуть сутулого парня, с гривой кудрявых волос… Это он, Лачо…

Аля давно была знакома с цыганятами. Тогда еще Лачо, будучи совсем небольшим пацаненком, крепким как орех, смуглым и нагловатым, затаскивал малышку на свой двор, показать утят. Утята только вылупились, у них были мяконькие лапчатые ножки и нежное тельце, похожее на пушистый плюшевый шарик. Алюся с восторгом схватила одного, самого малюсенького и, сжав изо все силенок, поднесла к лицу поцеловать. Восторг был таким сильным, что Алюся сжимала и сжимала кулачок, пока крохотный клювик-лопатка не открылся и желтенькая головка не свесилась набок. Алюся ничего не поняла, утенок стал каким-то ненастоящим, тряпочным. Она начала трясти его, как будто хотела завести заводную игрушку, но ничего не получалось. Подскочил Лачо, выхватил утенка и быстро закинул его за сарай. Алюся заревела. Слезы градом лились, горе было таким огромным, что мир посерел и погас.

.... Цыганка-мать, тогда еще не старая, мощная, смуглая до черноты, но яркая, как жар-птица в своих юбках и огромных