Сестра Ноя - Александр Петров

— Радуйся, Антонина, исповедалась раба Божья Евдокия, причастилась Святых Тайн и даже пособоровалась. Устала, правда, не без этого. Ведь всю жизнь – день за днем – пережила, со всеми радостями и несчастьями. Пусть отдохнет. А завтра, думаю, вы её не узнаете.

Антонина присмотрелась к дароносице на цепочке, которую батюшка бережно прижимал к груди, и удивилась: сей церковный сосуд очень напоминал рюмку, только позолоченную и с крышечкой. «Так вот какую рюмку мать всё время просила!» – пронеслось в голове.

— Благодарю вас, батюшка!

— Бога благодари…

Утром Антонина собиралась на работу и услышала из бабушкиной комнаты:

— Тоня, зайди на минутку.

«Господи, да не уж‑то опять!..» – бормотала она, заходя к матери.

— Дочка, ты прости меня. Замучила я тебя этими рюмками. Это нечистый попутал.

— Слава Богу, – облегченно вздохнула дочь. – Ухожу на работу. Тебе что‑нибудь нужно?

— Да, Тонечка, – сказала мать задумчиво. – Ты мне святые книжки принеси. Пока зрение позволяет, читать буду.

— Конечно, мамуль, с радостью! – И побежала в свою комнату за церковными книгами.

В ту ночь, как проводили Виктора, сестры долго шушукались. Марина передавала опыт общения с мужчинами. Оказывается, Маша почти ничего не знала о том, что происходит между невестой и женихом в новобрачную ночь.

Потом Марина заснула, а Маша до рассвета лежала, заложив руки за голову и смотрела в потолок, по которому ползали тени и полосы света. За окном во дворе долго не смолкала приглушенная музыка, смех и песни под гитару.

А во сне Маша участвовала в длинном спектакле, уже не как зритель, а в качестве действующего лица. И было там, как во взрослой жизни: объятия, поцелуи, вздохи… Она несколько раз просыпалась, оглядывалась, осознавала, что спит и всё ей только снится. Страх и стыд от виденных во сне картин сменялся тревожным любопытством и приторно–сладким желанием продолжения. Она снова засыпала и обратно окуналась в тёплые волны страсти и вожделения. А утром чувствовала себя разбитой, глаз не поднимала, а стыд опалял щеки и лоб пунцовым жаром.

Она долго стояла под душем, пуская то горячую воду, то ледяную, вытерлась докрасна жестким махровым полотенцем. Позавтракала и зашла в комнату бабушки узнать, не нужно ли ей чего. Бабушка Дуся прихлебывала из большой подарочной чашки с золотым ободком чай с молоком и тихо–мирно читала толстую книгу «Жития святых». Маша переложила книги на тумбочке, выбрала самую затертую и взяла почитать.

Книга очаровала её красивым языком изложения: видимо, писатель был сказочно талантлив. А еще там в каждом слове жила такая вера в Бога, которая способна горы двигать. Поздно вечером, когда все уже спали, Маша наткнулась в книге на один случай, который её сильно напугал. Она даже перечитала отрывок дважды.

«При одной игумении в женском монастыре оставалась племянница её для того, чтобы в самый расцвет юной жизни посвятить себя служению Господу Богу. Она была прекрасна собою и неукоризненного поведения, так что все сестры любовались её ангельскою непорочностью и истинно иноческой скромностью. Недолго, впрочем, любимица доброй настоятельницы была украшением её девственного общества: она скончалась и её торжественно похоронили, в чаянии, что её чистая душа унеслась к Богу, в Его райские обители. Прошло несколько дней после погребения девственницы, как игумения, слишком огорченная её потерею, решилась просить Господа, чтоб открыл Он, в какой славе Небесного Царствия её племянница и как высоко стоит она в лике блаженствующих девственниц. Чтоб скорее услышал Господь молитву, игумения назначила себе строгий пост и утомительное бдение. Бог послушал молитву и открыл ей таинственную судьбу её почившей племянницы.

Однажды, когда игумения в келейной тишине преполовляющейся ночи стояла на молитве, вдруг слышит, что под её ногами расступилась земля, и огненная лава шумно потекла в виду молившейся. Вне себя от испуга, она взглянула в пропасть и среди гееннского пламени видит свою несчастную племянницу.

— Боже мой! – отчаянно вскрикнула игумения. – Тебя ли я вижу, моя возлюбленная?..

— Да, – скрежеща зубами, произнесла несчастная.

— За что ж это? – с участием спросила старушка страдалицу. – Я тебя надеялась видеть в райской славе, в ликах ангельских, среди непорочных агниц Христовых, а ты… Боже мой!.. За что?..

— Горе мне, окаянной! – вскричала со стоном мучившаяся. Я сама виною моей погибели, этого гееннского пламени. Ты меня хотела видеть, смотри же: Бог открыл тебе тайну моего загробного положения…

— За что же? – сквозь слёзы повторила игумения.

— За то, – отвечала страдалица, – что я в виду вашем казалась девственницею, чистым ангелом и непорочною, а на самом деле была совсем не то. Правда, я не осквернила себя плотским грехом, но мои мысли, мои тайные желания и преступные мечты свели меня в геенну. При непорочности моего девического тела, я не умела сохранить мою душу, моих мыслей и движений сердечных в ангельской чистоте, и вот – мучаюсь за то… По молодости моей, по моей собственной неосторожности, я питала в себе чувство сердечной привязанности к одному юноше, услаждалась в моих мыслях и мечтах представлением его прекрасного вида и любовью к нему и, понимая греховность этого, совестилась открыться при исповеди духовнику. Следствием порочного услаждения моей девической мысли нечистыми мечтаниями было то, что по смерти ангелы возгнушались мною и с огорчением оставили меня в демонских руках. И вот я теперь сгораю в пламени гееннском, бесконечно буду гореть, и никогда во веки, не сгорю, потому что нет конца мучению для отверженников неба!..

При этих словах страдалица начала извиваться, как червь, заскрежетала зубами, была охвачена огненной лавой, и исчезла в ней от глаз испуганной игумении.» («Письма Святогорца к друзьям своим о Святой Горе Афонской», М, 1895, Часть 1, Письмо шестнадцатое.)

Вот уж не думала Маша, что вроде бы невинные девичьи помыслы могут человека погубить навечно! Оказывается грех может быть не только делом и словом, но и помыслом. Господи, помилуй и сохрани!

…И заснула с прижатой к груди книгой в руках. После душеспасительного чтения и молитвы на сон грядущим блудные мечтания ни в ту ночь, ни в другие ночи и дни Машу больше не тревожили.

Расследование

Я предвижу громадную будущность России.

Конечно, и ей придется пройти через …

тяжелые потрясения, и после того

Россия воспрянет и… сделается

самой могущественной во всем мире державой

(Теодор Рузвельт, президент США 1901–1909 г.г.)

В ночь после школьного бала Арсению спать не пришлось. Всё мерещилось, что он сам, добровольно предал Машу, сам отдал её в руки соперника и потерял навек. В ту ночь он понял, что ему не к кому идти за советом, он остался абсолютно один с гнетом жгучих мыслей. «Православный христианин все проблемы решает в церкви. Понимаешь – все! Потому что именно в храме Божием человек понимает свою личную беспомощность и обращается к Всемогущему. И Господь Сам разрешает наши скорби Своими средствами и именно так, как лучше для нашего спасения» – эти слова, которые сказал ему священник на исповеди, именно в эту бессонную ночь прозвучали в голове и целебным елеем стекли в сердце. На рассвете он встал, оделся и вышел из дому.

Когда из темного подъезда Арсений ступил на серебристую от росы асфальтовую дорожку во дворе, – его ослепил первый солнечный луч, пронзивший зябкий розоватый туман. Птицы сначала робко, но с каждой минутой всё смелей и громче, рассыпали по застоявшейся тишине звонкие трели. Поздоровался с Русланом, взъерошил холку старой псины, всполошил стайку голубей, рассевшихся по траве газона – и бодрым шагом отправился в церковь.

Именно здесь, через входные ворота храма Божиего, пролегла невидимая линия водораздела между сумасшедшим миром и блаженным раем, между разнузданным злом и кротким добром, ложью и истиной. Когда после первого Причастия он поделился с Машей нахлынувшей радостью, девушка лишь вежливо выслушала, кивнула и перевела разговор на другую тему. Он с минуту сидел, будто громом пораженный: как же так, его единомышленница всегда и во всём – самое главное событие в жизни вдруг пропустила мимо ушей, мимо сердца. Он спросил ошеломлённо:

— Маша, ты разве не поняла – я ведь причастился! У меня вот тут, – он провел себя по груди и животу, – растворяется Тело и Кровь Христовы. Ты представляешь себе, что это такое?

— Меня как‑то раз в детстве мама с бабушкой водили на Причастие. Я там раскричалась на всю церковь. Это был самый страшный миг моей жизни. После этого я туда больше не хожу. Прости…

Вот так. Церковные врата стали водоразделом между Арсением и Машей. Сами того не сознавая, они пошли дальше по жизни вдоль гряды водораздела, которая вырастала с каждым днем, и голос его для неё становился всё тише и глуше. Маша решила для себя, что можно жить одной лишь верой, без церковных таинств – Арсений же без Причастия жизни своей уже не мыслил. Так они оказались по разные стороны баррикады, имя которой Церковь.