Авое, Тифлис - Григорий Арутюнян

Сторож дядя Георгий

— Уже начинало смеркаться, когда мы подошли к школе. Там, в ее дворе, мы обычно заканчивали свои вечерние прогулки и обсуждение. К нам присоединились и остальные ребята нашего класса — Леша Китайник, Сулико Даниелов, Коки Николаишвили, Эдик Тарахчян, Жора Теймуразов, Сурик Галуетов, Алик Мулкиджанян, Норик Арабаджян и Боря Асланов. Это был костяк нашей футбольной команды.

—Вот и она, наша школа. Кирпичное здание, в готическом стиле, было прекрасно. Когда я слышу сейчас слово — "школа", то сразу вспоминаю, с гордостью, это здание. Я горжусь, хоть в этом и нет моей заслуги, что учился именно в этой школе за номером 66, не менее известной в городе, чем находящаяся выше, в ста метрах по той же улице Энгельса, носящей раньше имя князя Бебутова, знаменитая 43-ая школа, построенная богачом-меценатом Манташевым.

Наша школа имела более чем вековую историю. Она была открыта в 1865 году, как первая на Кавказе женская гимназия и являлась таковой долгие годы, став уже гораздо позднее, в советское время, общеобразовательной русской школой с совместным обучением обеих полов. Кстати, на улице Энгельса, был раньше и знаменитый туманяновский "Вернатун" — где встречались армянские, и не только армянские, писатели, поэты, художники. В одном из домов на этой улочке, жили и семьи братьев Орбели и Виктора Амбарцумяна — всемирно известных академиков. На этой же тихой улочке находился дедовский дом известного голливудского режиссера Рубена Мамуляна, и Артема Гюльбекяна — представителя знаменитого рода, успешно ведущего дела фирмы "Галуст Гюльбекян" в Закавказье.

— Все в нашей школе было значительно,— начиная со сторожа — дяди Георгия. Слово "сторож" ему как-то не шло, во всяком случае, в теперешнем его понимании. Он был для нас неким символом, с такой же богатой биографией, как и у школы, охраняемой им. Аккуратно одетый, чисто выбритый, со щегольскими усами, он всегда был на своем месте.

Приходил раньше всех, уходил запоздно, последним. Жил он один, недалеко от нас. Почти каждый вечер я видел, как дядя Георгий, неторопливо возвращался домой по ярко освещенной улице Пушкина, где мы жили. Шел, очень медленно, видимо мысленно расставаясь с еще одним прожитым днем в своем любимом городе.

Без Нельки

— Игру мы тогда проиграли. У меня была хорошая возможность забить решающий гол, но я больше смотрел на Нельку, чем на мяч. Они ушли с Нугзаром после игры радостные и возбужденные. Уходя — обернулась и незаметно от своего спутника озарив меня своей многообещающей улыбкой, скрылась в проулке. Вскоре Нелька, вновь, уехала с родителями в Германию, и я больше ее не встречал.

Теда

— Дома, по вечерам, я пересказывал сестре свои дневные похождения, хотя она и была о многом в курсе — ведь мы учились в одной школе. Особенно любила, эти мои пересказы тетя Теда. Она была очень доброй и веселой. С ней было гораздо проще, чем с Зарик, кажущейся нам не столь общительной, и очень строгой. Как мы глубоко ошибались! Зарик по настоящему мы с сестрой узнали позже, немного повзрослев и заново открыв для себя всю ее внутреннюю глубину и способность на большие чувства. А Теда всегда была рада с нами повозиться.

Правда, после смерти бабушки у нее тоже начались неполадки со здоровьем. Она стала часто болеть. Зарик водила ее к врачам, но Теде лучше не становилось, хоть и веселье, оптимизм не покидали ее. Как-то мы пошли с ней на спектакль в театр им. Грибоедова. Там было много знакомых, и Теда, почему-то, все время покусывала губы. Я спросил, зачем она это делает? Она ответила, что не хочет портить людям настроения своей болезненной бледностью губ. Тогда же она сказала, что хочет подарить мне на день рождения магнитофон. Радости моей не было предела. Вскоре "Астра-2" уже стоял на моем письменном столе. Первые записи, конечно, были речевые — говорил я, сестра, отец, дедушка. Затем Теда попросила записать ее отдельно. Она читала стихи, рассказывала народные прибаутки — весело, с юмором. Получилось неплохо.

— Только спустя много лет я понял истинную причину ее желания. Она знала о своей неизлечимой болезни и хотела остаться с нами хоть голосом на магнитной ленте…

— Сейчас у меня другой магнитофон и другие записи, но хранится и эта старая кассета с родными мне голосами.

— Теда долго мучилась, не желая расставаться с жизнью. Опять приходили и уходили врачи..

Думы на унаби

— После похорон Теды, вечером, я взобрался на старое, совсем уже скрюченное унаби, стоящее уже на двух деревянных подпорках, и долго размышлял. О чем? Наверное, о многом. II может в этот день, я решил стать врачом и избавить человечество от недугов? Мечты, мечты всесильной юности.

— В тот вечер, сидя на унаби я, вдруг, увидел, как сильно изменился наш дворик. Он стал еще меньше, появилось много пристроек — всем нужны были дополнительные удобства. Пристраивались кухни, расширялись комнаты. И все это, в основном, за счет нашего дворика, кстати, давно заасфальтированного. Унаби, росший почти в центре двора, теперь оказался у кирпичной стены, выстроенной настырной соседкой.

— Многое изменилось в планах на будущее и у нас с ребятами. Робик готовился поступать в консерваторию. Артем собирался в Москву для поступления в технический вуз, Сергей — в Киев, в авиационный институт, а Герцен в Пермь, в медицинский. Я выбирал между историческим и юридическим факультетом. Все более и более занимала меня и медицина.

Парк "Ривьера"

— Но впереди были еще последние летние каникулы и я, наконец, увидел море! Мы поехали к нему с мамой, сестрой и моими друзьями Артемом, Сергеем и Герценом. Море появилось за окном мчавшегося поезда неожиданно просто и буднично. Я тщетно вглядывался в узкую морскую полосу, видимую из окна поезда и — ничего. Затем полоса исчезла — поезд огибал какую-то возвышенность. И вдруг, предо мной, как в сказке, чудом, открылось море, о котором я грезил.

Мы пробыли там недолго, всего полмесяца. У меня в этой поездке, была и своя, сокровенная и как я думал, исходя из рассказов многих ребят, легко исполнимая для любого парня мечта,— познать настоящую любовь женщины. Мне казалось, по тем же курортным рассказам, что стоит только показаться на пляже или на танцах, вечером, в знаменитом сочинском парке "Ривьера", как все девушки бросятся на тебя — только выбирай! Но я быстро понял, что это далеко не так. Было, действительно, много красивых женщин и девушек вокруг, но никто не обращал на меня особого внимания. В жизни ничего не дается легко и просто. Все нужно заслужить. Но мы были очень молоды и считали, что и так заслуживаем всего. И ведь, были правы! Молодость — вот в чем была наша главная и неоспоримая заслуга.

— Правда, у меня тогда дальше поцелуя дело не пошло, но ведь все только начиналось! Мы познакомились и подружились с очень хорошенькими местными девочками, тоже школьницами, и в последний вечер, наутро мы уезжали, долго гуляли с ними по чудному курортному городу. Затем устроились на скамеечке, в аллее, под каштанами Я робко приблизил к себе свою подругу и поцеловал — сначала в щечку, затем в губы. Это был первый в моей жизни поцелуй. Она крепко ко мне прижалась, и мы еще долго целовались под звездной россыпью южного неба и тихой, отдаленно слышимой, музыкой морских волн. Когда расставались, она протянула мне почтовый конверт, попросив вскрыть его после ее ухода. Открыв конверт, я увидел небольшой сложенный пополам кусочек бумажки с записанным на ней адресом. А ниже — приписка:— "Я люблю тебя. Вера"… Мы переписывались несколько лет, но, увы, так больше и не встретились.

Прощай, детство…

Последний учебный год пролетел очень быстро. Началась пора выпускных экзаменов. Стал прихварывать и дедушка. А я уже твердо решил сдавать в медицинский институт. Предстояло расставание не только со школой, но и с родним городом.

— Однажды, когда экзамены и выпускной вечер были уже позади, я возвращался домой с очередной вечерней прогулки. Мы с друзьями встречались перед предстоящей разлукой каждый вечер — строили грандиозные планы на будущее, мечтали, пили легкое вино на "брудершафт" на берегу чудной Куры.

— Войдя во двор, я потерял дар речи — два дюжих молодца, под руководством нашей неугомонной соседки, пилили старое унаби… Соседи стояли и смотрели, молча и понуро. В последнее время я мало бывал во дворе и не знал, что унаби давно обречен. Вот, настал и его черед. Оно было уже наполовину спилено, когда, вдруг, будто увидев меня и решив схватиться за последнюю соломинку и надежду, унаби, как безнадежно больной человек, издал хруст, напоминающий стон, наклоняясь в мою сторону. Его суховатые ветки, похожие на беспомощные, иссохшие руки умирающего, протянулись ко мне. Я хотел крикнуть, броситься ему на помощь… Но ком подкатил к горлу. И я понял, что опоздал…