Авое, Тифлис - Григорий Арутюнян

— Услугами Сэпе соседи пользовались нечасто — женская половина двора была не менее искусна в кулинарии. Причем у каждой домохозяйки было свое коронное блюдо. Очень вкусно готовили и бабушка с мамой. Я любил наблюдать за этим процессом, особенно когда за газовой плитой, у себя на кухне, орудовала тетя Тамара — бабушка Робика. Маленькая, худенькая, она ловко и быстро, одновременно на четырех конфорках газовой плиты, готовила пищу, то и дело поднимая и с шумом опуская крышки кастрюль, перемешивая содержимое половником, напоминая мне виртуоза за ударными инструментами. Когда бабушка жарила в большой, старой чугунной сковороде котлеты, их аромат ощущался и во дворе, а дедушка, заходивший с улицы во двор, в такие минуты ускорял шаг. Он очень любил котлеты приготовленные Анной, запивая их, с огромным наслаждением, пивом. Пиво он обожал и не отказывался от него и в весьма преклонном возрасте, несмотря на запреты врачей. В комнатах и на кухне у нас было несколько глубоких стенных ниш — шкафов с закрывающимися дверцами. В одном из них хранились различные напитки — столовые вина, наливки и вишневки, лимонад, боржомская вода и, конечно, пиво. Для торжественных случаев имелась бутылка армянского коньяка. После запрета врачей на пиво, Зарик взяла контроль этого шкафа на себя. Но дед просил меня брать несколько бутылочек пива в бакалейной, рядом с нами. Аккуратно снимал с них этикетки, заменяя лимонадными. Только меня он посвятил в эту свою уловку и очень радовался, что ему удавалось, не огорчая Зарик, наслаждаться своим любимым напитком. Я же, долгое время, не мог понять удовольствия от пива, вина, тем более водки или коньяка. Зачем пить эту невкусную смесь, когда есть лимонад и воды Лагидзе?!— думалось мне.

Отец

— Отец был прекрасным рассказчиком сценок из тифлисского быта. Он дружил не только со своими собратьями по ремеслу, но и с врачами, известными спортсменами, писателями и поэтами. Любил рассказывать о встречах с ними. Часто встречался он и с народным поэтом Грузии, академиком Иосифом Гришашвили. Бывал у него дома. Рассказывал, что у поэта дома огромнейшая библиотека. Но обижался, что тот не разрешил ему взять для меня почитать одну из книг. Академик, очень мягкий человек, типичный старый тифлисец, смущенно отказал в просьбе, сказав отцу, что лучше пусть мальчик сам приходит к нему, когда захочет и читает любую книгу здесь же, у него дома. Как жаль, что я не воспользовался таким случаем! Мне только посчастливилось видеть несколько раз этого всеми любимого поэта в подвальчике "Симпатия", что находился на нашей улице, в 20-30 метрах от дома. Отец любил после бани, по дороге домой, заходить в этот подвальчик. Бывал с ним и я, и мне там все очень нравилось — и атмосфера, царящая вокруг и, в особенности, овальные портреты царей, полководцев, поэтов, нарисованные по всем стенам этого удивительного, но, к сожалению, давно канувшего в Лету, вместе с этими портретами, старотифлисского духанчика. Уже гораздо позднее, я узнал, что портреты эти рисовал довольно популярный, а ныне практически забытый, тифлисский художник Карапет Григорянц, расписывающий духаны, как и всемирно известный Нико Пиросмани. "Симпатию" любили посещать, в свое время Есенин, Маяковский, Паустовский, Эренбург…

Там же, когда-то, чествовали композитора Александра Снендиарова, после премьеры его оперы "Алмаст". Вот там, в "Симпатии", я видел и запомнил, хоть был еще совсем ребенком, Иосифа Гришашвили, скромно сидящего за столиком. Запечатлелось, как он с неприкрытым детским любопытством, прислушивался к шумным разговорам и тостам, многоголосому пению. Только позже я узнал, как безнадежно был он влюблен в свой старый город — в его колорит, мелодию и фонетику. Общение с его простыми горожанами и рождали высокую поэзию. Здесь не могу не вспомнить, как совсем недавно, к своему счастью и ужасу, я увидел у продавщицы семечек — Офик, в ереванском дворе, где теперь живу, книгу поэта, ставшую давно библиографическим раритетом, бесценный плод всей его жизни и гимн любимому городу, — "Литературная богема старого Тбилиси". К ужасу потому, что, опоздай я немного, книга эта ушла бы под бумажные кулечки для семечек! Поистине богемная судьба богемной книги!

— А вот, уже совсем другая история, рассказываемая отцом. Один из его друзей во время Великой Отечественной войны был призван в армию и проработал всю войну поваром в тылу. Получил даже медаль и очень ею гордился. После окончания войны, демобилизовавшись, он возвращался через Москву на родину, в Тбилиси. Предстояла пересадка на "Курском" вокзале. Поезд запаздывал на сутки. Была зима. Знакомых в Москве у него не было и надо было переночевать на вокзале. "Курский" вокзал был переполнен людьми, — старики, дети, женщины, солдаты, возвращавшиеся с фронтов. Яблоку негде было упасть, не то чтоб устроиться и поспать на скамейке. Тут, наш воин вспомнил о медали, висевшей на гимнастерке, под шинелью. Отойдя в сторонку, он перевесил ее, закрепив поверх шинели. Теперь другое дело! Теперь его должны обязательно заметить и уступить место, как одному из героев войны! Тем более, что среди ожидавших, он ни у кого не видел медали. Сделав это, он довольный, стал расхаживать по вокзалу, ожидая, как ему казалось, должной реакции. Но напрасно, никто не обращал внимания на нашего вояку. — Наконец, он приметил одного молоденького, щуплого на вид солдатика, дремавшего на скамье. "Вот он знает цену медали и обязательно должен уважить и уступить мне свое место" — подумал он. Подойдя к солдату, он стал расхаживать перед ним, выставив вперед грудь с висевшей на ней медалью. Солдат спокойно сидел и никак не реагировал. Терпение нашего героя иссякло. Он, подошел уже вплотную к солдату, встал к нему лицом и выпятил грудь, указывая рукой на медаль — мол, не видишь, кто перед тобой стоит! Тут уж не выдержал солдатик. Резко встав, он широко распахнул свою шинель. Под ней на гимнастерке, по всей груди, блестели ряды боевых орденов и медалей! Нашего горе-вояку, как ветром сдуло, и он, после этого поучительного случая, больше никому не показывал эту свою медаль.

Телевизор

— В один из зимних вечеров, тетя Теда, возвратилась с работы в сопровождении двух ребят, занесших в дом большой картонный ящик. В нем был телевизор! Первый телевизор во всем нашем дворе! Как мы, всем двором, ждали первой передачи! Те, кому приходилось уже видеть это чудо 20 века в Москве, наперебой рассказывали, что это за штука. Но я все равно не мог себе представить, как на таком маленьком экране могут развернуться люди, автомобили, самолеты, в особенности морские корабли. Наконец, настал долгожданный день — самая первая передача тбилисского телевидения. За час до начала у нас дома собрался почти весь двор. И на голубом экране ―Темпа-2‖ появилась первая дикторша, начав первую телевизионную передачу. Затем показали приключенческий фильм. Впечатление было неописуемым. Я был вне себя от счастья. А самое главное, теперь моими частыми гостьями были мой друг Робик и, конечно, Нона.

Бабушка

— На время телевизор заслонил для нас все остальное. Но только на некоторое время. Магическая сила двора была сильней. Неожиданно заболела бабушка. Ее уложили в постель, вызвали врача. Он сказал, что у бабушки желтуха. Было непривычно видеть ее — энергичную и жизнерадостную, источающую доброту, больной, в постели. Бабушка порывалась встать, убеждая, что здорова, но все настаивали на лечении. И оно началось. В доме запахло аптекой. Бабушка пила кучу лекарств, ей делали уколы. Время шло, а бабушка не выздоравливала. Она все худела, стала совсем желтой. Ее поместили в больницу. Вскоре выписали домой. Но бабушке становилось все хуже и хуже. На лето ее увезли в небольшой дачный городок — Степанаван, где она родилась. Как-то отец сказал, что надо съездить к бабушке — она хочет меня видеть.

— Когда мы приехали — бабушки уже не было…

— Проводили ее в последний путь всем двором. Это была моя первая потеря родного человека.

— Вернувшись с кладбища, я взглянул на унаби, и у меня мелькнула мысль, что ведь и он когда-нибудь совсем состарится и… Но я отогнал эту, как мне показалось тогда, нелепую мысль. Ведь жизнь вокруг, несмотря ни на что, казалась бесконечной…

Без Ноны

Вскоре, родители Ноны получили квартиру в новом районе города, и она покинула наш двор. Без нее, для меня, во дворе стало очень грустно. Но я утешал себя тем, что могу видеть ее каждый день в школе. Но, увы, через месяц она перешла в другую школу, поближе к своему новому дому и больше я не видел Нону.