Изотермы июля - Прудковский Петр Николаевич

Яков развязал последний узел и сбросил с ноги деревянные плашки. Попробовал шевельнуть ногой и чуть было не вскрикнул от острой боли… Неужели кость действительно повреждена. Но все равно!…

Он инстинктивно подвигал руками, сжал пальцы в кулаки, разжал, развел руки в стороны. Да, в руках силы достаточно: на студенческих состязаниях он без особого труда выжимал ими двухпудовую штангу… Но как отворить дверь? Как проползти незамеченным через двор?

За дверью послышалось движение. Кто-то, по-видимому, был в соседнем помещении. Яков решился. Прикрывшись простыней, так чтобы не видно было снятой шины, он подтянулся к двери и забарабанил в нее кулаком .

— Ну, что там еще? — раздался из-за двери хрипловатый голос. — Чего вы стучите?

— Послушайте, — сказал Яков. — Меня мучает боль в ноге. У вас есть ведь какое-то снотворное питье… дайте мне!

Смагин, видимо, раздумывал с минуту, а потом ответил:

— Ладно. Сейчас…

Ключ повернулся в замке. Смагин вошел и зажег свет. Графин, из которого он давал напиться Якову, стоял по-прежнему на столе. Смагин налил с полстакана и, присев на корточки, поднес его Якову, лежавшему навзничь с искаженным от боли лицом.

Бессильно лежавшие вдоль тела руки юноши в мгновение ока сомкнулись вокруг горла негодяя. Он не успел крикнуть. Превозмогая жгучую боль в ноге, Яков подмял его под себя и несколько раз ударил головой об пол… Тело Смагина разом обмякло и перестало двигаться. На всякий случай Яков быстро связал его бинтами, потом оторвал кусок простыни и забил рот кляпом. Вспомнив, что свет в каморке может привлечь чье-либо внимание, Яков с усилием привстал на здоровую ногу и повернул выключатель.

Затем стал обыскивать карманы Смагина и к радости своей нашел в одном из них связку ключей. Может быть, среди них есть и ключ от калитки?…

Яков осторожно открыл дверь и выполз наружу. Нащупал руками ступеньки лестницы и стал взбираться по ней. Вверху была вторая дверь. Она оказалась незапертой. Яков приоткрыл ее и увидел, что находится на пороге какого-то сарая в одном из углов двора. Сама дача темнела в нескольких шагах. В одном окне, завешенном шторой, виднелся свет. Вербицкий, видимо, еще не спал.

«Лучше выждать, — подумал Яков. — Но что, если он придет в себя и подымет тревогу? А может быть и так, что Вербицкий дожидается своего подручного и, обеспокоенный его долгим отсутствием, сам пойдет в сарай?… Нет, ждать нельзя!»

Для того чтобы добраться до калитки, надо было проползти через весь двор, и к тому же — мимо освещенного окна дачи. А что, если ключа от калитки не найдется в связке? Риск будет напрасным! Не попытаться ли лучше перелезть через ограду тут же, возле сарая?

Для человека со здоровой ногой это было бы простым делом, но Яков чувствовал, что боль становится все нестерпимее и сознание его начинает мутиться… И все же другого выхода нет — надо перебраться за ограду.

Ухватившись за верхнюю перекладину, он стал подтягиваться, помогая при этом здоровой ногой. Еще несколько усилий — и Яков повис на досках… Но тут силы оставили его, он не удержался на гребне ограды и полетел вниз.

Невольно сдавленный крик вырвался у Якова, когда он ударился о землю. И этот крик как бы придал ему силы. Он понял, что спасенье только в быстроте и надо скорее, скорее отползти от дачи Вербицкого. И пополз. В ночной темноте трудно было разобрать, куда он ползет: к соседним дачам, или в сторону леса. Но все равно! Лишь бы спрятаться от преследования…

«Как Мересьев… как Мересьев!» — стучало в голове Якова, и он все полз и полз по сухой хвое и кустам, попадавшимся на пути, стиснув зубы от боли, задыхаясь и обливаясь потом… Он понял, что попал в самую чащу леса: вокруг было темно, а вверху, между верхушками деревьев, не виднелось ни одной звезды, и определить направление было невозможно. Оставалось ползти наудачу.

…Если бы Яков посмотрел после своего падения сквозь щели забора, он увидел бы, что створки освещенного окна тотчас же распахнулись и высунулась чья-то голова. Человек, находившийся в комнате, услышал крик и теперь внимательно прислушивался, обеспокоенный этим звуком, но ничего больше не услышал. Тогда человек закрыл окно и уже хотел было задернуть занавеску, потом, видимо, передумал, и, снова открыв окно, тихо позвал:

— Смагин! Где вы?

Никто не ответил. Человек позвал еще раз и, не получив и на этот раз ответа, вышел из комнаты во двор и быстро направился к сараю. Это был Вербицкий. Еще издали он увидел, что дверь сарая распахнута, а подойдя ближе, услышал какой-то шум и сдавленное мычание, доносившееся снизу, из подвала. Сбежав по лестнице, он толкнул дверь, нащупал выключатель и при свете вспыхнувшей под потолком лампочки увидел на полу Смагина, который извивался, как угорь, безуспешно пытаясь освободиться от связывавших его бинтов и кляпа во рту…

7

Две синих «Победы» с красной полосой на кузове остановились у края шоссе. Александр Иванович, сидевший рядом с водителем первой машины, вышел на дорогу, спустился в кювет и, посвечивая карманным фонариком, пошел вдоль опушки леса.

— Сюда! — вполголоса позвал он, остановившись, и когда вышедшие из обеих машин милиционеры приблизились, добавил: — Тропинка кончается тут. Будет лучше, если мы подойдем к даче с этой стороны.

Шесть человек скрылись в чаще. Они шли цепочкой, избегая зажигать фонари. Ветер шумел в вершинах деревьев и заглушал шаги.

Александр Иванович, шедший впереди вместе с товарищем Казаковым, старшим группы, остановился. Откуда-то слева донесся тихий стон и шорох кустарника. Казаков сделал знак остановиться.

Шорох повторился, но уже ближе. Кто-то пробирался через лес напрямик, без дороги, продираясь через кустарник.

— Кто здесь? — тихо спросил Александр Иванович, вглядываясь в темноту. Ему почудилось между стволов что-то белое. Он направил в эту сторону луч фонарика и увидел на расстоянии двух-трех десятков шагов человека, лежавшего на земле.

Освещенный фонарем, человек поднял голову, и Александр Иванович узнал Якова.

— Яшка! — невольно вырвалось у него и, забыв об осторожности, он бросился к другу.

— Сашок! Ты! — только и мог выговорить Яков.

— Тс… тише… говори скорей, откуда ты… тише.

У одного из милиционеров нашлась фляга с водой.

Якову дали хлебнуть несколько глотков. Собравшись с силами, он рассказал историю своего побега из подвала профессорской дачи.

— Мой побег обнаружен, — сказал он в заключение. — Я слышал, что из дачи выбежали люди, и видел свет карманных фонариков, но где-то в стороне. Они ищут меня.

— Вот и отлично! — усмехнулся Казаков. — Выходит совсем по пословице — на ловца и зверь бежит… Внимание, товарищи! Глядите-ка, что там, вправо?

Действительно, где-то далеко впереди мелькнул и тотчас же погас желтый огонек.

Маленький отряд, развернувшись, двинулся в этом направлении, стараясь ступать как можно бесшумнее.

Вскоре огонек блеснул снова. Он был совсем близко. Можно было различить фигуру человека в пижаме; он шел, пристально всматриваясь в чащу леса и по временам посвечивая фонариком то в одну, то в другую сторону.

Вдруг он вскрикнул и остановился. Чей-то другой фонарь вспыхнул прямо перед ним и осветил его с ног до головы…

— Добрый вечер, профессор! — сказал Александр Иванович, подходя вплотную к Вербицкому. — Вы, кажется, ищете кого-то? Не нашего ли общего знакомого, Якова Плужникова? Он тут, недалеко. Мы вас доведем… Только прошу вас, без шума! — прибавил он, скручивая за спиной руки ошеломленного Анатолия Германовича. — Вот так. Теперь порядок. Пошли.

Клёв был отличный. Валерка уже нанизал на шнурок с десяток лещиков и даже одного окунька с полкило весом. У дяди Яши улов был куда хуже, но виноват в этом он сам. Вместо того, чтобы следить внимательно за поплавком и подсекать вовремя, он лежал на спине, закинув руки за голову, и, казалось, не мог налюбоваться на раскинувшееся над ним ослепительно синее сентябрьское небо.